Властелины удачи

— Этого ты всегда хотел. Иметь персональную минетчицу.

Прошла еще неделя, прежде чем она позволила ему кончить ей в рот. Теперь же, имея богатую практику, она ритмично работала языком и губами. У нее был свой метод. Ее голова не ходила вверх-вниз, она не использовала руки, только рот, находя самые чувствительные места и массируя их языком, лаская могучую колонну влажными губами.

— Не вздумай кончить, — предупредила она. — Еще рано.

— Я не лишу тебя этой забавы, — заверил ее Бат.

Тони хохотнула:

— Это забавно… в определенном смысле. Но ты… Ты это любишь, не так ли?

Бат обеими руками взбил ей волосы.

— Я люблю тебя, Тони.

Она откинула голову, зажала его член в руках.

— И я тебя люблю, Бат. Ты знаешь, как я тебя люблю.

Она училась на последнем курсе в Рэдклиффе, он — на третьем в Гарварде. Встретились они шесть недель тому назад на лекции по психологии. Она была на год моложе, ей еще не исполнился двадцать один год, но она уже хорошо знала, что ей нравится и чего хочется.

2

Антония не помнила тех времен, когда у них не было лодки. От тридцатых годов в памяти у нее остались солнечные дни, проведенные на голубой воде. Депрессия не ассоциировалась у нее с детством, в отличие от лодки, покачивающейся у пристани в канале, проходившем позади их дома в Форт-Лодердейле. Поначалу это была девятнадцатифутовая посудина с одним бензиновым двигателем. Ей всегда хотелось поехать на рыбалку, но, когда родители брали ее с собой, девочка быстро начинала скучать. От качки ее подташнивало, а рыбины, которых вытаскивали родители, иной раз и пугали. И еще, они не позволяли ей снимать спасательный жилет. А какое унижение испытывала она, писая, присев на корточки, в банку, поскольку туалета на лодке не имелось.

Тони помнила день, когда аллигатор вылез из канала за их домом и схватил ее любимого щенка кокер-спаниеля. Отец выбежал из дома с бейсбольной битой, но аллигатор уже утащил визжащего щенка под воду, прежде чем отец успел достичь берега. Щенок погиб, он захлебнулся.

Тони помнила, как отец и мать отогнали ее на нос лодки, вытаскивая на корму извивающуюся акулу. Отец несколько раз ударил акулу по голове бейсбольной битой, прежде чем та затихла, но, по словам родителей, хищница по-прежнему оставалась опасной. И Тони в ужасе застыла на носу лодки, ожидая, что с минуты на минуту акула оживет и утащит родителей под воду, как утащил щенка аллигатор.

Девочка научилась плавать в два с половиной года. Рядом с домом у них был большой пруд. Иногда ей приходилось прогонять птиц, чтобы поплавать. Мать Тони покупала куриные головы и с рук кормила и цапель и пеликанов, поэтому птицы так и кишели на пруду у Максимов, вызывая неудовольствие соседей. Отец Тони огородил двор со стороны канала проволочным забором, чтобы аллигаторы не могли туда попасть, и следующий щенок Тони выжил. Она назвала его Щенок, и с этой кличкой собака дожила до самой смерти.

Старую лодку сменила новая: рыбацкая шхуна с двумя дизельными двигателями, которую они назвали по своей фамилии «Максим». На «Максиме» они могли проводить в море весь уик-энд. Тони шхуна понравилась. Там были камбуз и туалет, а если девочка уставала, она могла отдохнуть на своей койке. Специальные приспособления помогали рыбаку, поймавшему особо крупную добычу. Рыбалка становилась более захватывающей.

С ними плавал даже Щенок. Обязанность подтирать за ним палубу легла на Тони.

В одиннадцать лет Тони поймала свою первую крупную рыбу, четырехфутовую скумбрию, а в тринадцать список ее трофеев пополнился марлином. Из него сделали чучело, которое с тех пор украшало кабинет отца.

Доктор Джин-Пол Максим, симпатичный, располагающий к себе мужчина, специализировался в психиатрии. Тони с юных лет отметила, что психиатры зарабатывают много денег. Ее родители выделялись достатком даже среди тех, кто жил по берегам каналов Форт-Лодердейла. И лишь гораздо позже она разобралась, каким образом психиатр зарабатывает эти деньги. Потом, произнеся эту фразу, она добавляла, что все равно ничего не может понять.

Мать Тони, Бланш Максим, с первого взгляда привлекала внимание: загорелое лицо, выгоревшие на солнце волосы, холодные светло-синие глаза и большие зубы.

Тони не ходила в муниципальную школу. Ее сразу же определили в частную Академию Сивью. В старших классах она стала редактором школьной газеты и ежегодника, членом студии драмы и президентом «Le Cercle Francais» [26] . Она играла в баскетбол и теннис.

Если Антония и выделялась в Сивью, то лишь одним: ее родители жили вместе. Редко у кого из девочек были полные семьи. Потом она стала такой же, как все. Она знала, что родители иной раз ссорятся. Но Тони несказанно удивилась, когда в четырнадцать лет добрая седовласая женщина в толстых очках спросила, хочет она жить с отцом или с матерью?

26

Французский кружок (фр.).

Что Тони хотела… позднее, она сочла свои тогдашние мотивы голым детским цинизмом. Она хотела спать в собственной комнате, с Щенком под кроватью, плавать в своем пруду, выходить в море на «Максиме». Что означало — жить с отцом. Так она и ответила.

Ей не пришлось испытывать чувства вины за свой выбор. Потом она узнала, что у Бланш был долгий, десятимесячный роман с адвокатом из Майами, о котором в конце концов узнал и доктор Максим. Адвокат, как выяснила Тони, навещая мать, терпеть не мог ни психиатрии, ни морской рыбалки. Он отдавал предпочтение гольфу и теннису, которым теперь увлеклась, по ее собственным словам, и Бланш.

Не прошло и года, как доктор Максим женился на другой высокой загорелой блондинке. Звали ее Моргана, она восхищалась его шхуной и говорила, что любит его дочь и собаку дочери. Говорила вроде бы искренне. Моргана попыталась подружиться с Антонией, и та ее приняла. Так что для Тони смена матери, если не считать начального шока, прошла практически безболезненно.

3

Когда Антонии исполнилось пятнадцать лет, ее безоблачное детство — забавы со Щенком, купание в пруду, рыбалка с «Максима», занятия в Сивью, пробуждающийся интерес к мальчикам, — омраченное разве что непостижимостью задач по тригонометрии, оборвалось в один день: 7 декабря 1941 года.

Тони интересовала война. Интересовала до такой степени, что она держала в спальне карту Европы, вырезанную из «Нэшнл джиогрэфик», и отмечала красными и белыми флажками наступление и отступление армий. Правда, все это происходило далеко-далеко, в тысячах миль от Флориды. Но в первую же неделю после седьмого декабря «Максим» вытащили из воды и закатили в ангар, где и оставили на неопределенное время. Хуже того, в одну из январских ночей ее разбудил далекий грохот, а горизонт на востоке окрасился багрянцем. Немецкая подлодка торпедировала танкер в двадцати милях от побережья, в тех водах, где Максимы ловили рыбу двадцать уик-эндов в году. Война не просто подошла к их дому: она поселилась у них во дворе.