Влюбийство

Диван, застеленный лоскутным одеялом, как объяснил Исин, выглядел обманчиво мягко. На самом деле в трёх местах были сломаны пружины, на которые то и дело натыкаешься ночью, пока не привыкнешь. Да и в любом случае от него болела спина.

Зато на полу — огромный пушистый ковёр, на котором хорошо предаваться мечтаниям. Или безумному сексу, тут уж кому что.

В единственной комнате гулял сквозняк, и Юну, судя по всему, абсолютно не волновало, заклеены окна или нет. «Она была весьма необязательна, частенько принося домой насморки и лёгкие простуды», — жаловался на неё брат.

Юна осталась ночевать у своего парня, и чуть позже Юджи одиноко сидела на старом диване и предавалась грустным мыслям. Возможно, это происходило из-за её внутреннего одиночества? Или того, что у неё завтра день рождения? А может, потому что в этой и без того маленькой квартирке она казалась сама себе совсем уж неприметной. Забытой. Покинутой.

Жаль только, что стены были совершенно серыми. Этот цвет приводил её в абсолютное отчаянье. Какой-то спокойный, не цепляющий взгляд и одновременно мёртвый. Отупляющий. Он напоминал об абсолютно сером и непробиваемом дожде, порой стоящем за окном стеной, таком частом госте в её жизни.

Ей хотелось взять в руки баллончик с красной краской, покрасить все стены, чтобы они горели пламенем, тёмно-зелёным — батареи, оранжевым — потолок. И это будет её солнце. Но ОН больше им не будет.

Однако менять хоть что-нибудь хозяйка квартиры категорически запретила. Мол, они молодые, напортачат с этим «проклятым ремонтом» или мебель испортят. Судя по виду старушки, с этим старческим закидоном спорить было бесполезно. Да и девушка не стала бы. Хватит. Наспорилась досыта. До тошноты.

Бороться когда-то казалось ей её второй натурой. Слишком резкая, напористая, сильная. Так говорили и думали близкие. После всего она оказалась пустой. Она сгорела, как свечка в новогоднюю ночь. Фейерверком блеснула на звёздном небе, подарив всю себя. И потухла.

Завтра должны были прийти её подарки. Она может встать как угодно рано, сходить на почту, улыбнуться в ответ хорошенькой служащей обязательно из седьмого окошка. Ей дадут бланк с бледноватыми оленями и Сантой. Они специально так печатают, чтобы слова можно было разобрать. И она читает, читает, хотя сама уже может наизусть отчеканить всё, что там написано. Потом девушка медленно возьмёт ручку, будто растягивая мгновение, ещё раз улыбнётся и подпишет, чтобы забрать наконец-то долгожданную посылку.

А пока не наступило завтра, можно в обнимку с бутылкой виски всю ночь пялиться на огни ночного города сквозь ущербное окно и жалеть себя.

А стены… стены можно было просто заклеить постерами с зимними пейзажами. В конце концов, кому какая разница?..

***

Как бы то ни было, зима в этом году наступила быстро. Во многих магазинах города уже начали продавать рождественские игрушки и гирлянды. Они блестели в темноте разноцветными яркими искорками, немного разгоняли мрак, заставляли улыбнуться детей, но в залитом светом неоновых светильников торговом зале впечатление производили смазанное. А если вы спросите её, то лучше уж просто вечером подойти к окну и посмотреть на ночной город. Ощущения те же самые, а экономические и пространственные затраты нулевые.

Шарики. Невероятно хрупкие, изящные. Изукрашенные каждый на свой манер. Блёстки, пайетки, бисер, жемчужины. Синие, жёлтые, красные, розовые. Дунь на это стекло, почти химическое, и оно лопнет, чуть сожми — и не выдержит. Рядом вроде как не отличающиеся китайские подделки, только вот пластмасса. А может, это и лучше, экономней, ведь не бьются.

Тут же справа стояли искусственные ёлки. Жалкая пародия на нечто настоящее. Они не пахли смолой, стружкой, праздником, они не кололись, их можно было гнуть в любую сторону, потому как пластмассе ничего не грозит. У них был срок годности «не ограничено» и маркировка под подставкой. Что-то наподобие её жизни.

Если бы у неё была возможность, она бы купила ёлку в горшке. Но это было слишком дорого, да и ставить некуда.

Девушка не могла вспомнить, когда в прошлом году началась эта зимняя суета, но казалось, что немного позже. Сейчас же едва закончился учебный семестр, и на пороге стояли, монотонно барабаня в дверь, жуткие полугодовые зачёты и экзамены, пугающие похлеще нечистой силы и привидений.

«Запись от 3 декабря 2015 года»

Мне становится смешно и грустно от этого. Я никак не могла понять, когда и как упустила такую деталь. Но ещё больнее становится от мысли, что она мне не враг. Увы, она не может им быть. Я должна её ненавидеть, но не могу. Не хочу. Не умею.

Паскудно. Так же паскудно, как после быстро выкуренной сигареты натощак.

Спазмы, сжимающие все внутренние органы, вызывающие тошноту и тупую звенящую боль в висках.

Холодная дрожь мелкими кристалликами сковала моё сердце, когда я увидела её в дверях нашей квартирки.

Да, всё верно.

Юна — его девушка. Её испытывающий взгляд… тогда, в автобусе. Её тонкая талия под широкими мужскими ладонями у окна в универе. Её пухлые губы, сливающиеся с его губами… Всё это толстым отпечатком врезалось в мозг. Помнится, я тогда всю ночь не могла уснуть. Сумасшествие, а не судьба.

Но на этом мои испытания не закончились. Неделей позже она вернулась вся в слезах, изрядно пьяная, уткнулась в мои колени и до поздней ночи рассказывала о нём. О Сехуне.

Она, в общем, любила его и раньше. Долго, преданно, нежно, но по-детски, почти как старшего брата. Странно, наверно, признаваться в таком, но я знала, понимала, что это чувство было с ней всю жизнь, сколько она себя помнила, гнездилось где-то внутри тёплым меховым комочком, мягким и ласковым. И порой согревало лучше, чем одеяло, чай или куртка. Юна знала, что в трудную минуту, как бы ни было больно, обидно или грустно, как бы ни сминал её внешний мир, ни обтёсывал углы характера, она всегда может обратиться к нему.

Взять его за руки, обнять. Улыбнуться.

Прибежать хоть в три утра, хоть на рассвете. Растормошить сонного, чтобы он тихонько гремел чашками на кухне, стараясь не будить родителей. Потом присесть рядом на замызганном диванчике с обтрёпанной обивкой в пятнах неизвестного происхождения, прислониться к широкой груди, положить тяжёлую гудящую голову на плечо. Вздохнуть ему в шею. И чтобы он обнял одной рукой и прислонил свою голову к её.

А затем рассказать мне. Не как матери или тётке, не выборочно, не подбирая слова. Одним бурным потоком слов, ассоциаций, воспоминаний. Всего того, что вывело из равновесия. Вывалить эти странные и неприятные вещи, выдавить из себя всё ненужное, как сок из грейпфрута.

Грейпфрутовый сок. И ненависть.

Любовь — это такой вид сумасшествия, когда ты можешь сказать ему всё, когда твой рот не закрывается. И одновременно с этим ты пока не говоришь ничего, ты испытываешь и проверяешь его вначале. Потом говоришь всё меньше чуши, а больше — важных для тебя вещей. Чем больше ты ему веришь, тем больше важных вещей на него вываливаешь, и безумно жаль иногда, что он продолжает относиться к ним как к полнейшей чуши. От таких людей надо бежать.

И ей больно сейчас, что она это раньше не поняла.