Вначале их было двое...

И только беспрерывный ежедневный труд, тревоги и заботы отвлекали Шалита от гнетущих мыслей. Да еще утешение приносили ему минуты, когда он приводил в порядок свой осиротевший дом: то найдет где-нибудь старый горшок, выскребет из него засохшую грязь, вымоет, высушит на плетне и поставит на шесток вверх дном — так же, как делала это Хава; то соорудит полочку для тарелок из найденной во дворе дощечки; то среди тряпок на чердаке разыщет старую занавеску, выстирает ее, выгладит и повесит на обращенное к улице окно; а то, наткнувшись на фотокарточку жены, сотрет с нее пыль, вставит в рамку и повесит на стену рядом с вырезанными из старых газет картинками. Да и чего только не делал он, чтобы вычистить, прибрать, украсить свое жилище.

А вдруг вернутся его близкие, надо же достойно встретить их. Но нет, не возвращались они…

Как-то раз вечером, когда Шалит дольше обычного задержался в своем доме, он, выйдя на крыльцо отдохнуть, увидел проходящую мимо виноградарку Шейндл Креминер. В первый же час возвращения из эвакуации, когда она не успела еще переступить порог своего полуразвалившегося дома, Шалит прибежал к ней и забросал вопросами. Не знает ли она, что сталось с его семьей? Не встречала ли она Хаву и детишек? Не слыхала ли о них что-нибудь от других?

Взволнованная этими вопросами, которые пробудили в ней воспоминания о пережитом, Шейндл, побледнев, ответила:

— Тогда не понять было, где небо и где земля — все перемешалось; где теперь найдешь человека, который знал бы, кто мертвый остался лежать на дороге, кто утонул, когда бомбили наш мост, кто попал в лапы разбойников и кто невредимым прошел через все несчастья и страхи?

Словно окаменев сидел тогда Нохим рядом с Шейндл на завалинке ее дома и слушал эти горькие слова. Придя немного в себя, он опять стал спрашивать: а может быть, все-таки позже, уже в эвакуации, она слышала что-нибудь о его близких, может быть, она знает, где их надо искать, — найти бы хоть какой-нибудь след, хотя малейшую зацепку.

Дрожащим голосом задавая свои вопросы, высказывая сокровенные свои надежды, Шалит имел очень удрученный вид. В его запавших глазах застыла такая глубокая тоска, что Шейндл совсем расстроилась и решила хоть немного отвлечь его от тяжелых мыслей. Она вслух начала вспоминать их далекую беззаботную молодость, их прозвеневшие весенним половодьем комсомольские годы. И на краткий миг сверкнул было огонек в глазах Шалита, но сразу же погас, и видно было, что его продолжают мучить те же неотвязные думы.

Сейчас, проходя мимо его дома, Шейндл вспомнила их первую после ее возвращения горькую беседу и, увидев его на крыльце, спросила:

— Что ты тут делаешь?

Шалит вздрогнул при звуках женского голоса, нарушивших вечернюю тишину.

— Кто это? — почти испуганно воскликнул он.

— Я это, я, — сказала Шейндл, поднявшись на крыльцо и входя вместе с хозяином в комнату. — Что ты все возишься тут?

— Да вот готовлюсь: жду, когда вернутся мои — жена, детишки, — с затаенным вздохом ответил Шалит.

Шейндл поняла, что чем больше он трудится здесь, приводя в порядок дом, где прошла его счастливая семейная жизнь, тем больше верит в возвращение близких.

— Тебе хоть есть кого ждать, — горько сказала она, присаживаясь на уцелевшую от прежних времен старую кушетку. — А вот моему Зелику никогда уже не вернуться — похоронную прислали. Да и дочка моя, что сложила свои косточки в эвакуации, тоже не поднимется из сырой земли. Так кого же — скажи мне, Нохим, — высматривать мне с крылечка моей хибары? Кого мне ждать?

Нохим и Шейндл дружили еще с ранней юности. Они учились вместе, в одном классе, нередко вместе готовили уроки, вместе вступали в комсомол. Шейндл вспомнила, как однажды пришла в школу в красной шерстяной кофточке, с красной лентой в косичках. Вспомнила, как Нохим, стоя в переполненном школьниками коридоре, с восхищением смотрел на нее. Когда их взгляды встретились, Шейндл покраснела и опустила глаза. Хотела поднять их, да застыдилась. Весь этот памятный день Нохим старался быть в школе рядом с нею и, выбрав минуту, когда они остались одни, набрался храбрости, подошел и погладил ее маленькую, крепкую руку. Шейндл почувствовала, как затрепетало ее сердце, как чудесная теплота разлилась по всему ее телу, но Шалит тут же отдернул руку, как будто сделал что-то недозволенное, нехорошее.

С этого дня их стало тянуть друг к другу, хотя со стороны это было совсем не заметно: наоборот, казалось, что они поссорились. Лишь изредка стыдливо бросали они друг на друга мимолетные взгляды. Шейндл начала больше следить за собою, проявлять первые признаки полудетского кокетства: по нескольку раз в день где-нибудь в уголке, когда она думала, что ее никто не видит, причесывала перед осколком зеркала свои черные волосы, смачивала и выравнивала брови, покусывала и облизывала губы, чтобы они алели еще ярче. Дружба их продолжалась, пока они не окончили школу.

Но, как это нередко бывает, пути их понемногу разошлись: Нохим начал встречаться с Хавой, а за Шейндл стал неотступно ходить их общий приятель Зелик. Но, хотя они все больше отдалялись друг от друга, первый юношески влюбленный взгляд, который Шалит бросил на девушку в начале их дружбы, вошел в сердце Шейндл и надолго согрел его. И сейчас, глядя на его осунувшееся, заросшее темной щетиной лицо, Шейндл вспомнила шустрого, черноглазого паренька, который так нежно смотрел на нее в дни отрочества.

С полчаса сидели они в чисто прибранной комнате, взглядывая друг на друга и перебрасываясь отрывистыми словами.

Вдруг Шейндл, словно что-то вспомнив, встала. Вслед за ней поднялся и Шалит и сделал невольное движение к двери, будто желая преградить ей дорогу.

— Разве ты уже собираешься уходить? — спросил он.

— Да, нужно домой идти, я ведь забежала только на минутку, — еще больше заторопилась Шейндл.

— Куда тебе спешить? Посиди еще немного, — стал упрашивать ее Шалит.

— Нет, не могу, в другой раз, — решительно отказалась Шейндл и стремительно вышла.

Прошло больше года. Жизнь в поселке все еще была нелегкой, Шейндл с первого же дня приезда сюда работала на винограднике. Ей удалось добиться кое-каких успехов, но все же восстановлено было не так уж много. Пришлось снова поднять перевал [20] и посадить новые лозы, а это требовало немало труда и средств.

Шалит время от времени появлялся на винограднике, наспех расспрашивал о работе и тут же исчезал. Как Шейндл ни хотелось узнать, не получил ли он вестей о жене и детях, ей это не удавалось: расспрашивать его на работе было неудобно, а еще раз зайти к нему домой она, боясь пересудов, не решалась.

20

Перевал — глубокая вспашка, при которой нижний слой земли выходит на поверхность, а верхний уходит вглубь.