Вне закона

Однако разглядывание продолжалось, а женщина ничего не говорила. Ну и, само собой, ирландские корни Эйхо дали себя знать и она завела разговор первой.

— Простите, — обратилась Эйхо к женщине. — Мы с вами знакомы? — Причем выговорила это так, что в голосе легко слышалось: «Что бы ты ни замышляла, и думать про то забудь».

В ответ легкий прищур удивления. И лишь спустя еще несколько секунд женщина нарочито перевела взгляд с Эйхо на картину Рэнсома. Бегло осмотрела ее, повернулась и, будто Эйхо не существовала больше на этом свете, пошла, цокая каблучками по полу галереи.

У Эйхо вдруг свело плечи. Она взглянула на тучного музейного охранника, который тоже смотрел вслед женщине в черном.

— Это что за диво?

Охранник пожал плечами.

— На нервы действует. С утра тут толчется. Думаю, она из галереи, что в Нью-Йорке. — Указал на портрет Рэнсома: — Его галереи. Вы ж знаете, как эти художники носятся с тем, куда да как их на выставке поместят.

— Угу. Она вообще не говорит?

— Со мной не заговаривала.

Машина, которую нанял Стефан, поджидала на стоянке такси возле Хайбриджа. Стефан, прислонившись к дверце автомобиля, выискивал в вестнике последние результаты скачек. На багажнике лежал бланк с записью его ставок.

Когда Эйхо подошла, он отложил вестник с кислым выражением лица. Судя по всему, Малютка Марджи добралась до финиша, когда разбор призовых денег завершился.

— Итак, чары наконец-то спали. А я-то уж собирался раскладушку разыскивать, чтобы всю ночь здесь провести.

— Спасибо вам, Стефан, вы очень терпеливы.

Они задержались на тротуаре, наслаждаясь благоухающим теплом. Нью-Йорк, откуда они выехали утром, напоминал кипящий котел.

— Все это пускание пыли в глаза, — произнес Стефан, глядя на отделанный золотом и стеклом фасад здания, построенного по проекту Цезаря Пелли. — В мире искусства Рэнсомы набили руку на манипуляции. А редкость его работ делает их еще желаннее для грифов-торгашей.

— Нет, я считаю, Стефан, что дело тут в редкостном качестве. Курбе, Боннар, Рэнсом — их роднит чувство… назовите его божественной печалью.

— Божественная печаль. Мило сказано. Надо запомнить и стянуть для моей колонки «Новости живописи». Мы где сегодня ужинаем? Вы, Эйхо, разумеется, позаботились о том, чтобы заказать столик?

Эйхо смотрела мимо него на женщину в черном, которая, выйдя из музея, направлялась к такси.

Стефан обернулся:

— Это еще кто или что такое?

— Не знаю. Я ее в галерее увидела. Пялилась на меня.

Жуть одна, подумала Эйхо, до чего похожа на черную королеву, что у нас дома на шахматной доске стоит.

— Судя по отсутствию интереса к вам, вы ее отшили.

Эйхо покачала головой:

— Нет. В общем-то она ни слова не произнесла. Ужин? Ой, Стефан, прошу прощения. Вы ужинаете с Бронуисами в восемь тридцать в «Деталь». А вот мне придется вернуться в Нью-Йорк. Я думала, что сказала вам. Вечером сегодня торжество по случаю помолвки. Сестра Питера.

— Которая сестра? Такое впечатление, что им счету нет.

— Сиобан. Она последняя.

— Это не та, огромная, неуклюжая, жутко крикливая?

— Тсс-с. На самом деле она очень милая.

— Теперь, когда Питер заслужил свой золотой щит, смею ли я предположить, что следующее торжество состоится по поводу вашей помолвки?

— Да. Как только все оправятся от сегодняшней.

Стефан принял глубоко огорченный вид.

— Эйхо, вы хотя бы представление имеете, что сотворит вынашивание ребенка с вашей изумительной фигурой, с вашим лицом?

Эйхо посмотрела на часы и виновато улыбнулась:

— Я едва успеваю на четырехчасовой до Нью-Йорка.

— Тогда в путь.

На всем их коротком пути по Мемориал-драйв и через реку к бостонскому Северному вокзалу Эйхо только тем и была занята, что отвечала на пришедшие по электронной почте сообщения. Она даже не заметила, что такси, в которое села женщина в черном, неотступно следует за ними.

«Мам, привет.

Хлопотный денек. Пришлось поторопиться, но успеваю на четырехчасовой поезд. Наверное, с вокзала поеду прямо в Куинс, так что домой доберусь только за полночь.

Выиграла сегодня у босса по очкам. Расскажу тебе об этом за завтраком. Заходила к дяде Рори в Дом, но сестра на его этаже сказала, что он, наверное, не поймет, кто я такая…»

Поезд тихо катил через туннель, выбираясь из города. Эйхо откинулась на спинку уютного мягкого кресла, оторвав взгляд от компьютера, за которым просидела большую часть дня. В глазах все расплывалось, затылок и шея занемели, к тому же болела голова. Она взглянула на свое отражение в оконном стекле, а оно вдруг исчезло, стоило поезду вырваться на яркий солнечный свет. Эйхо несколько раз сжала веки, закрыла лэптоп, отправив матери сообщение, поискала в сумочке успокоительное и проглотила три таблетки, запивая их глотком воды. Потом закрыла глаза и потерла виски.

Когда она вновь открыла глаза, то увидела женщину в черном. Та мрачно взирала на нее, перед тем как открыть дверь в тамбур, а потом пропала из виду, удалившись в клуб-вагон.

Взгляд ничего не значил. Даже то, что они оказались в одном поезде, тоже ничего не значило. И все-таки немалую часть пути до Нью-Йорка Эйхо, пытаясь соснуть, никак не могла выбросить эту женщину из головы.

2

После того как в больнице Флэтбуш Питеру О'Ниллу заштопали рану, наложив восемь швов возле левого глаза, напарник, Рэй Скалла, довез его до здания полицейского участка 7–5, где Пит пересел в свою машину и отправился домой — на Бейсайд в Куинс. К тому времени он уже оттрубил двенадцать часов, однако впереди его ждали два свободных от службы дня.

Когда он подъехал к трехэтажному кирпичному дому на Комптон-плейс, помолвка его сестры Сиобан была в самом разгаре, так что пришлось выискивать место для парковки в полутора кварталах. Возвращаясь к дому, по пути он приветственно обменивался шлепками ладонь о ладонь с соседскими ребятишками, снующими по улице на велосипедах и скейтбордах. Левый глаз заплыл. Нужно бы лед приложить, но первым делом он баночку холодного пива выпьет. Нет, лучше две баночки.

Дом О'Ниллов был ярко освещен. С полдюжины парней затеяли играть в похожий на потасовку баскетбол на подъездной дорожке. Всем им Питер так или иначе приходился родней, как и тем, кто собрался на крыльце.

Братец его, Томми, первокурсник университета Хофстра, получивший футбольную стипендию, порывшись в ведерке с битым льдом, выудил из него банку пива и пробросил ее Питу. На ступеньках сидела ребятня, вооруженная игровыми приставками. Сестра Питера, Кэтлин, босая разгуливала по лужайке перед домом, нежно убаюкивая уткнувшегося ей в плечо младенца. Она чмокнула Пита и неодобрительно глянула на залатанный глаз.

— И когда же номер четвертый появится?

— Номер пятый, ты хотел сказать, — поправила Кэтлин. — Девятого октября, Пит.