Вне закона

— Нет. Не было этого.

— Модель-то у него какая?

— Кажется, шестерка… Точно, шестерка.

— Ну, спасибо тебе, Клава. Только о нашем разговоре не трепи.

— Это я понимаю, понимаю, — обрадованно закивала она и неуклюже стала выбираться из машины.

Виктор с отвращением смотрел ей вслед, потому что живо представил, как Нина умоляла дать позвонить: ведь в это время он уже был дома, и если бы Нина дозвонилась, то «научник», как назвала его Клава, услышав их разговор, скорее всего, не решился бы на такое… Хотя черт его знает! Но отвращение к этой невысокой жирной женщине в дорогом замшевом пиджаке усилилось.

— Ну что же, — вздохнул Еремея. — Поехали дальше… Видал, дела наши какие? Вытяни из этого что… Одна выходит надежда, объявится он еще, тогда Клава опознает, нам позвонит или номер запишет. А если не объявится — ищи ветра в поле. Дело-то вроде всего ничего, а копаться в нем будешь — так на нуле можешь и протоптаться. Снасильничать он не снасильничал, это врачи подтверждают. А все равно сто восьмой пахнет. Это, брат, дело не шутейное. За сто восьмую нас трясут. Лопни, а найди. Ведь по ней восьмерку влепят, как пить дать… Ну, ладно, это заботы районщиков, — будто с облегчением вздохнул он.

Районное отделение милиции расположилось в новеньком двухэтажном доме, какие строят по типовым проектам в совхозах, но все равно, когда Виктор вошел в него вслед за капитаном, в лицо ударил кислый запах мочи и гашеной извести, бог весть откуда наносит этот запах в милицейские заведения. За барьером майор и лейтенант играли в шахматы, а в глубине кто-то ругался.

— Ха! — сказал белобрысый майор с гладеньким, почти ангельским личиком, увидев Еремею. — Гляди-ка, гости…

Прыщавый лейтенант лениво повернулся. У него было бугристое, с тяжелыми округлостями лицо цвета молодого картофеля.

— Небось подлянку принес? — сказал лейтенант.

— Угадал, — жестко ответил Еремея и сел, кивнул Виктору, мол, не стесняйся. — Красиво живете.

— А что? — спросил лейтенант.

— Шахматишками балуетесь. Деревенская жизнь. Не то что мы без сна уродуемся.

— Переезжай к нам, — сразу же согласился белобрысый майор. — Удирай от загрязненной среды, дольше проживешь. — И, внезапно став серьезным, спросил: — Дело?

Еремея тоже подобрался и стал рассказывать коротко, сжато про ночное происшествие, даже вынул карту и указал, где оно предположительно состоялось. Виктор удивился, как он емко все объяснил, ни одного лишнего слова.

— Значит, ехать надо? — спросил майор.

— На место происшествия. Вот и его захватите, — кивнул он на Виктора, — а мне домой.

— Погоди, — попросил майор. — Поедем вместе. А вдруг это не наш район.

Еремея усмехнулся, встал:

— Поехали, только немедля.

Белобрысый смешал шахматы на столе, сказал лейтенанту:

— Бери машину. Дуй.

Они ехали недолго, справа от дороги встали хрупкие белые стволы рощицы, покрытые молоденькими листочками. Еремея остановил машину, вышел, подождал Виктора и лейтенанта.

— Пошли.

Они вышли на проселок, сделали всего несколько шагов, как Еремея остановился, указал:

— Вон след от машины… Ну да, «жигуленок».

Лейтенант вздохнул: наверное, надеялся, что все же преступление произошло не в его районе.

— Мало ли, — сказал он хмуро.

Но едва он произнес это, как Виктор увидел сумку — синяя с белыми полосками сумка, он знал ее, Нина в последнее время приезжала с такой. Он побежал к этой сумке, но его остановил окрик Еремеи:

— Стой!

Капитан и лейтенант подошли быстро, но прежде чем двинуться к сумке, огляделись, и Еремея сказал:

— Вон там он ее выбросил… Вон… Видишь кровь? Фотоаппарат-то захватил?

— Захватил, — мрачно ответил лейтенант.

Глава вторая

1

Для Николая Евгеньевича было привычным вставать чуть свет, бежать под душ, холодные струи радовали. Завтракать он любил один, повелось такое издавна — пусть домашние понежатся в постели, — ему и нужно-то бутылку свежего кефира или баночку хорошей простокваши, творог, крепкий кофе, который он сам себе варил. Все это отнимало несколько минут, зато потом можно пройти к себе в кабинет, обдумать нечто важное, пока не начнется этот проклятый день с его круговертью, хотя вроде все запланировано заранее по минутам, но сейчас такое время — от одного телефонного звонка все может полететь к чертям. Вроде бы дни шли ни шатко, ни валко, вовсе не так, как в прошлом году, когда внезапно все забурлило, вспенилось, однако же к началу нынешнего года взметнувшийся было пожар активности угас, но неожиданностей хватало.

Прежде всего надо было разгадать: чем же все-таки вызван вчерашний приход Крылова?

Николай Евгеньевич в душе отличал себя от многих людей своего ранга тем, что искренне считал: делает свою работу так, как хочет.

Да, у него были свои принципы, они жили в нем тайно, и потому люди часто принимали его не за того, кто он есть на самом деле. Он готов был и ерничать, если видел, что этим уйдет от ненужного начальственного разноса, мог и говорить с жестким упорством фанатика, а мог и покорно молчать. Что поделаешь, если большинство из тех, кто пытался наседать на него, были людьми малокомпетентными, они считали себя политиками, а он был профессионал организатор, да еще специалист, обладающий хорошей интуицией, дававшей ему возможность определить, что важней важного в его отрасли, над чем стоит потрудиться в настоящем ради будущего. Но грош бы ему была цена, если бы он не сумел создать в свое время мозгового центра. Он подобрал в него людей вовсе не случайных, среди них было трое директоров заводов, именно тех, кто определял судьбу отрасли.

Ох, мало кому ведомо, как пробил он этих людей на посты, сколько тут нужно было сноровки, обходных маневров, далеко не все зависело от министра: уговори обком, уговори отдел Совмина, убеди кадровиков в еще более высоких инстанциях. А кого ни возьми из этих троих, в биографиях не все чисто. Один побросал двух жен с детьми, другой в свое время нюхнул заключения, а третий надоел всем как разоблачитель. Но все трое были специалистами самой высокой квалификации, способные не только поставить дело, но и просчитать наперед, выгодно оно или нет. Он посадил в центральный НИИ мальчишку, но никто не понимал, что этот мальчишка — гений, которому нужен настоящий простор, а вот в заместители дал ему зубра хозяйственника, чтобы директор был освобожден от ненужных хлопот. И наконец, был брат. Тот хоть и работал в другой отрасли, но в научном мире с ним считались, и от него всегда можно было получить самый надежный совет.

Николай Евгеньевич не придавал серьезного значения коллегии, там «выпускали пары» заместители, начальники главков, могучие чиновники, бряцающие своими мифическими заслугами. Он давал им всем наговориться вдоволь и потому слыл демократом. Но когда возникала необходимость принять серьезное решение, созывал свой «мозговой центр», чаще всего у себя на даче. Здесь все были на равных, и он порой чувствовал себя мальчишкой, особенно перед директорами заводов. Они, конечно же, знали больше него: он владел обобщенными фактами, а они лезли вглубь и вытаскивали оттуда такое, что ни в каком кабинете не удумаешь.

В последние годы заговорили о самостоятельности, но эти трое давно ее получили, у себя на заводах они тоже не были одинокими, там у каждого были люди, которые несли им в клювах идеи, и директора умели таких хорошо поощрять. Конечно, на даче порой стоял ор, даже хватались за грудки, вовсе это не было похоже на солидное заседание, самого Николая Евгеньевича могли послать к чертям собачьим, но он никогда не был чванлив, знал — это не фамильярность, а азарт, который как раз ему и нужен был. Пожалуй, тихо бывало, лишь когда появлялся брат. Невысокий, худощавый, с острыми плечами, он садился в глубокое кресло и словно бы утопал в нем, слушал, потирая костлявые руки, будто они у него мерзли, только взгляд его глаз был зорок, иногда вспыхивал, словно два уголька из костра, внезапно обдутые ветром, и все умолкали. Все-таки у него было имя мирового ученого, да и наслышаны были, через что прошел этот человек. Николай Евгеньевич тоже побаивался брата, хотя вроде бы бояться не следовало, разница у них была в десять лет, Николай Евгеньевич — младший. Ну, а от младшего требуется послушание.