Внесите тела

Похороны Екатерины намечены на двадцать девятое января. Начинают приходить счета: за траурные наряды и свечи. Король по-прежнему ликует. Отдает повеление устроить придворные празднества. В третью неделю месяца будет турнир, и Грегори записан в участники. Мальчик целиком захвачен подготовкой: чуть не каждый день вызывает оружейника, отпускает того и тут же зовет снова; никак не решит, какого коня взять.

– Отец, я надеюсь, что мне не выпадет биться с королем. Я его не боюсь, но так трудно будет помнить, что это он, чтобы коснуться копьем, но, Боже упаси, не ударить со всей силы. А если я ненароком собью его с лошади? Каково будет, если он проиграет новичку вроде меня?

– Я бы на твоем месте не беспокоился. Генрих бился на турнирах, когда ты еще ходить не умел.

– В том-то и беда, сэр. Он уже не так быстр, как раньше. Джентльмены так говорят. Норрис говорит, король утратил чутье. Норрис говорит, если не бояться, ничего не выйдет, а король думает, он лучше всех, и не боится. А Норрис говорит, бояться надо. Иначе теряешь бдительность.

– Следующий раз тебе надо с самого начала по жребию попасть в королевскую команду. Это устранит все затруднения.

– А как такое можно сделать?

– Господи Боже мой. Ну как вообще все делается, Грегори? Я поговорю с кем надо.

– Нет уж, пожалуйста. – Грегори расстроен. – Какая обо мне пойдет слава, если вы все будете для меня улаживать? Я должен сам. Я понимаю, что вы все знаете, отец, но вы никогда не бились на турнирах.

Он кивает. Как тебе будет угодно. Сын уходит, звеня латами. Его нежный мальчик.

В новом году Джейн Сеймур по-прежнему при королеве. Загадочные выражения сменяются на ее лице, словно она живет в облаке. Мэри Шелтон пересказывает ему:

– Королева говорит, если Джейн уступит королю, то надоест ему через день, а если не уступит, то все равно надоест. Тогда Джейн отошлют в Вулфхолл, и семья отправит ее в монастырь, потому что кому такая нужна. А Джейн молчит. – Шелтон смеется, впрочем, вполне беззлобно. – Для нее это большой разницы не составит. Она и сейчас в передвижном монастыре, связана собственными обетами. Она говорит: «Господин секретарь считает, будет очень грешно, если я позволю королю взять себя за руку, хотя его величество все время просит: “Джейн, дай твою лапку”. А поскольку господин секретарь в делах церкви идет сразу после короля и вообще человек очень благочестивый, я буду следовать его совету».

Как-то раз Генрих хватает проходящую Джейн и усаживает себе на колени. Это безобидное мальчишество, оправдывается потом король. Джейн не улыбается, просто сидит молча, пока ее не отпускают, будто король не мужчина, а табурет.

Кристоф заходит к нему и шепчет:

– Сэр, на улицах говорят, что Екатерину убили. Что король запер ее в комнате и уморил голодом. Что вы прислали ей миндаль, она съела и отравилась. Что вы отрядили двух убийц с кинжалами, и те вырезали ей сердце, а когда его осмотрели, оказалось, что на нем большими черными буквами выжжено ваше имя.

– Что? У нее на сердце? «Томас Кромвель»?

Кристоф не знает, что ответить.

– Ну… Может быть, только ваши инициалы.

Часть вторая

I Черная книга

Лондон, январь – апрель 1536 г.

При крике «Пожар!» он поворачивается на другой бок и засыпает крепче прежнего, уверенный, что горело во сне. Ему частенько снится что-нибудь в таком роде.

Потом его будит Кристоф, вопя в самое ухо:

– Вставайте! Королева горит!

Он выпрыгивает из постели в ледяной холод. Кристоф орет:

– Скорее! Скорее! От нее одни угольки остались!

Через секунду он на этаже королевы. Сильно пахнет гарью, женщины взволнованно тараторят, но Анна жива-здорова: сидит на стуле, закутанная в черный шелк, держит кубок с подогретым вином. Кубок дрожит, вино льется через край. Генрих, чуть не плача, обнимает жену и будущего наследника у нее в пузе.

– Если бы я только был с тобой, милая. Если бы я ночевал у тебя. Я бы сразу потушил пожар.

Снова и снова по кругу. Благодарению Богу, Который нас не оставил. Слава Господу, пекущемуся об Англии. Если бы только я. Одеялом, затушил бы одеялом. Я бы сразу сбил пламя, не дал ему разгореться.

Анна выпивает глоток вина.

– Все позади. Со мной ничего не случилось. Пожалуйста, господин супруг. Успокойтесь. Дайте мне допить.

Ей неприятен Генрих с его причитаниями и объятиями. Посреди январской ночи она не может скрыть досаду. Лицо серое, недовольное. Анна обращается к нему, Кромвелю, по-французски:

– Есть пророчество, что королева Англии сгорит. Едва ли это означает «в собственной постели». Занялось от свечи, которую забыли потушить. По крайней мере так мне сказали.

– Кто забыл?

Анна вздрагивает и отводит взгляд.

– Надо распорядиться, – говорит он королю, – чтобы в спальне держали воду, и назначить женщин из числа фрейлин – проверять, погашены ли свечи рядом с королевой. Удивляюсь, почему этого до сих пор не заведено.

Все обычаи собраны в Черной книге, составленной при короле Эдуарде. Там прописан регламент жизни всего дворца, кроме личных покоев монарха, где порядки свои, никому не ведомые.

– Если бы только я был с ней, – говорит Генрих. – Но, как вы понимаете, мы надеемся…

Король не может делить ложе с супругой, когда та носит его ребенка, слишком велика опасность выкидыша. Сейчас Анна словно каменеет от мужниных прикосновений, отодвигается от него, но в дневные часы все наоборот. Он наблюдал, как Анна пытается втянуть Генриха в разговор. Как резко тот отвечает. Как отворачивается, не желая показывать, что она ему нужна. И в то же время следит за ней глазами…

Ему неприятны все эти бабские дела. И то, что королева, в одном только ночном платье узорчатого атласа, чересчур худа для женщины, которой весной рожать, – тоже бабские дела.

Король говорит:

– Ее огнем не задело. Горел угол балдахина, где Авессалом на дереве. Прекрасная шпалера, и хорошо бы вы…

– Я выпишу из Брюсселя, – обещает он.

Огонь не тронул Давидова сына: тот по-прежнему висит на ветке, зацепившись длинными волосами, глаза выпучены от испуга, рот разверст в крике.

Рассвет еще не скоро. Дворцовые комнаты притихли, как будто ждут объяснений. Где была ночная стража с ее обходами? Разве кто-нибудь из женщин не должен спать на лежанке у королевы в ногах? Он спрашивает леди Рочфорд: