Внесите тела

– Я знаю, что у королевы есть враги, но как допустили в опочивальню?

Джейн Рочфорд вскидывается: думает, что обвиняют ее.

– Послушайте, господин секретарь. Могу ли я говорить с вами откровенно?

– Я бы ничего иного не желал.

– Во-первых, это внутреннее дело, оно вас не касается. Во-вторых, никакой опасности для нее не было. В-третьих, я не знаю, кто зажег свечу. В-четвертых, если б и знала, не сказала.

Он молчит.

– В-пятых, никто вам не скажет.

Он молчит.

– Если случится такое, что кто-нибудь войдет к королеве, когда огни уже потушены, нам об этом распространяться не след.

– Кто-нибудь. – Он переваривает услышанное. – Кто-нибудь, кто войдет с целью совершить поджог или для чего-либо еще?

– Для того, для чего заходят в спальни. Я не утверждаю, будто такой человек есть. Я бы все равно о нем не знала. Королева умеет хранить свои тайны.

– Джейн, – говорит он, – когда захотите облегчить душу, не идите к священнику, идите ко мне. Священник наложит на вас епитимью, от меня же вы получите презент.

Какова граница между правдой и ложью? Она проницаема и размыта, поскольку густо обросла слухами, домыслами, искажениями намеренными и нечаянными. Истина может ломиться в ворота и вопить на улицах, но если она не услаждает наши зрение и слух, ее удел – хныкать у черного хода.

Разбираясь с бумагами, которые остались от Екатерины, он вынужден был углубиться в некоторые легенды касательно ее молодости. Приходно-расходные книги – повесть не менее захватывающая, чем рассказы о морских чудищах и каннибалах. Екатерина всегда говорила, что после смерти Артура, до того как вышла за юного принца Генриха, жила в нищете и забвении: ела вчерашнюю рыбу и так далее. Все винили старого короля, но из счетов ясно, что тот не был таким уж скупцом. Екатерину обкрадывали домашние. Серебряная посуда и драгоценности утекали на рынок: уж наверное, не без ее ведома? Он видит, что она была щедра и расточительна, другими словами, вела себя по-королевски, не думая, как жить по средствам.

Во что еще он верил безосновательно? Отец внес за него деньги, по крайней мере так утверждает Гардинер: уладил дело с родными человека, которого он пырнул ножом. Так может, думает он, Уолтер не хотел сжить меня со света, а лупил, потому что я его раздражал? И может, по делу лупил? Потому что я вечно бахвалился: «Я больше твоего могу выпить. Я вообще все могу, чего ты не можешь. Могу поколотить любого, хошь из Уимблдона, хошь из Мортлейка, пусть придут – сделаю из них отбивную. Я на дюйм выше тебя, глянь на косяк, где я поставил зарубку, давай, отец, давай, встань у косяка».

Он пишет:

Зубы Антони.

Вопрос: что с ними сталось?

Показания Антони мне, Томасу Кромвелю:

Их выбил ему дебошир-отец.

Ричарду Кромвелю:

Он был в крепости, осажденной войсками Папы. Где-то за границей. Когда-то. Какого-то Папы. Под крепость подвели подкоп и заложили туда бочки с порохом. Он стоял в неудачном месте, и зубы вылетели от взрыва.

Томасу Ризли:

Он был матросом, и в Исландии капитан за провизию отдал их человеку, который вырезает из зубов шахматные фигуры. Антони не понимал, о чем разговор, пока исландцы в меховой одежде не подошли и не выбили ему зубы.

Ричарду Ричу:

Он потерял зубы в драке с человеком, оспаривавшим власть парламента.

Кристофу:

На него навели порчу, и все зубы выпали.

Кристоф ответил: «Мне в детстве рассказывали про английских колдунов. Здесь на каждой улице ведьма. Почти на каждой».

Терстону:

У него был враг-повар, который раскрасил камешки под орехи и дал ему горсть.

Грегори:

Их высосал исполинский змей, который вылез из-под земли и сожрал его жену. Это было в Йоркшире, в прошлом году.

Он подводит черту под списком. Говорит:

– Грегори, как мне быть с исполинским змеем?

– Отправьте туда комиссию, – отвечает Грегори. – Его надо уничтожить. Поручите это епископу Роуланду Ли. Или Фицу.

Он смотрит на сына долгим взглядом.

– Так ты знаешь, что все это бабушкины сказки?

Грегори так же долго смотрит на него.

– Да, знаю. – Голос виноватый. – Но люди так радуются, когда я им верю. Особенно мастер Ризли. Хотя теперь он такой серьезный. Раньше он забавлялся тем, что засовывал меня головой под водосточную трубу. А теперь заводит глаза к небу и говорит: «Его королевское величество». Хотя раньше называл государя «его королевским неприличеством». И передразнивал его походку.

Грегори упирает кулаки в бока и, тяжело ступая, делает круг по комнате.

Он подносит руку ко рту, пряча улыбку.

* * *

Приходит день турнира. Он в Гринвиче, но смотреть поединки не пошел, сославшись на дела. Утром за ранней обедней король спросил его:

– Сколько приносит Рипонская епархия? Архиепископу Йоркскому?

– Чуть более двухсот шестидесяти фунтов, сир.

– А Саутуэллская?

– Всего сто пятьдесят фунтов, сир.

– Надо же. Я думал, куда больше.

Генрих живо интересуется епископскими доходами. Некоторые говорят: давайте установим епископам твердое содержание, а доходы от епархий пусть идут в казну. Он бы не прочь: на эти деньги можно содержать армию.

Однако сейчас не время заводить с королем такой разговор. Король падает на колени и молится тем святым, что защищают рыцарей на турнире.

– Ваше величество, – говорит он, – если будете биться с моим сыном Грегори, умерите ли вы силу удара? Чтобы не сбить его с лошади?

Однако король говорит:

– Я не обижусь, если малыш Грегори сбросит на землю меня. Едва ли такое случится, но коли случится, я первый скажу, что он – молодец. Да мы и не можем умерить силу удара вообще-то. Когда мчишь на полном скаку, уже нельзя удержаться. – Генрих обрывает себя и говорит ласково: – Не так часто противник падает с лошади. Не в этом цель состязания. Если вы тревожитесь, как Грегори себя покажет, то ваши опасения напрасны. Он очень толковый, иначе не выступал бы на турнирах. О робкого противника копье не сломаешь, он должен мчаться к тебе во весь опор. Да кроме того, никто нынче и не выступает плохо, это не дозволяется. Сами знаете, как объявляют герольды: «Грегори Кромвель бился достойно, Генри Норрис бился очень достойно, однако наш король и повелитель бился лучше всех».

– Это правда, сир? – Он улыбается, чтобы не прозвучало обидно.

– Вы, советники, убеждаете меня, что я должен наблюдать за поединками с помоста, мол, в мои лета силы уже не те. Да, знаю. Однако поймите, Сухарь, трудно бросить то, в чем упражнялся с малолетства. У нас были люди из Италии, восхищались нами, Брэндоном и мной. Им почудилось, что воскресли Гектор и Ахилл. Так они сказали.

Но кто Ахилл, а кто Гектор? Один протащил другого по земле…

– Вы прекрасно воспитали Грегори. И Ричарда Кромвеля. Ничуть не хуже прирожденных дворян. Они делают честь вашему дому.