Внесите тела

Конец марта. Перепуганная мистрис Сеймур просит беседы с королевским секретарем. Встречу устраивает сэр Николас Кэрью, хотя сам участия не принимает – осторожничает. Вместе с Джейн приходит ее вдовая сестра. Бесс бросает на него ясный испытующий взгляд, но тут же опускает глаза.

– Вот в чем мое затруднение, – говорит Джейн и умолкает. Смотрит на него в отчаянии. Он думает, может, она только это и хотела сказать: «Вот в чем мое затруднение».

Она говорит:

– Невозможно… С его величеством невозможно и на мгновение забыть, кто перед тобой, даже когда он сам требует. Чем дольше он твердит: «Джейн, я твой смиренный обожатель», тем меньше в нем смирения. И каждый миг думаешь: а вдруг он замолчит и мне надо будет что-нибудь сказать? Мне кажется, я стою на подушечке для булавок, все булавки остриями вверх. Я все время думаю, что привыкну, что следующий раз будет лучше, но как только он входит и начинает: «Джейн, Джейн», я чувствую себя ошпаренной кошкой. Хотя вы когда-нибудь видели ошпаренную кошку, господин секретарь? Я – нет. И вот я думаю, если сейчас мне с ним так страшно…

– Он любит, чтобы его боялись. – Вместе со словами приходит осознание их истинности, но Джейн его не слышит – слишком занята тем, что пытается сказать.

– Если мне сейчас так страшно, каково видеть его каждый день? – Джейн осекается. – Ой. Вы, наверное, знаете, господин секретарь. Вы с ним почти каждый день. И все равно, думаю, это другое.

– Другое, – соглашается он.

Бесс приходит на выручку сестре:

– И все равно, мастер Кромвель, не могут же это все время быть парламентские акты, и депеши послам, и доходы, и монахи, и Уэльс, и пираты, и козни изменников, и Библии, и присяги, и земли, и аренды, и цены на шерсть, и можно ли нам молиться за умерших. Беседуете же вы иногда на другие темы.

Он изумлен, как точно она перечислила пункты, будто знает про него все. Ему хочется схватить ее за руку и воскликнуть: «Бесс, выходите за меня замуж!» Как бы у них ни получилось в постели, у нее есть дар коротко формулировать суть, которого лишены почти все его помощники.

– Так как? – спрашивает Джейн. – Они есть? Другие темы?

Он не может думать. Мнет в руках шапочку. Силится припомнить.

– Лошади. Генрих интересуется простыми ремеслами. В молодости я мог подковать лошадь, он выспрашивал, как это делается, какие подковы лучше, чтобы при случае изумить своих кузнецов знанием их тайн. Или вот архиепископ. Может сесть на любую лошадь. Он вообще человек робкий, но к лошадям подход знает, научился управляться с ними в детстве. Когда он устает от Бога и людей, мы беседуем на эти темы с королем.

– А еще? – спрашивает Бесс. – Вы проводите с ним много часов.

– Собаки. Охотничьи псы, их достоинства и породы. Форты. Как их строить. Пушки. Какая у них дальность. Как их отливают. – Он проводит рукой по волосам. – Иногда мы говорим: надо бы выбрать денек, поехать в Кент, поговорить с тамошними литейщиками, посмотреть, как они работают, предложить им новые способы литья. Только все как-то не получается.

Ему вдруг становится нестерпимо грустно. И в то же время он чувствует, что если бы сейчас в комнату бросили перину (что маловероятно), он бы повалил на нее Бесс и взгромоздился сверху.

– Мы поняли, – обреченно говорит Джейн. – Я бы не смогла отлить пушку даже под угрозой смерти. Извините, что отняли у вас время, господин секретарь. Возвращайтесь в свой Уэльс.

Он понимает, что она хочет сказать.

На следующий день Джейн доставляют королевское письмо вместе с тяжелым кошельком. Все разыгрывается при достаточном числе свидетелей.

– Я должна вернуть кошелек, – говорит Джейн (но не прежде, чем любовно взвесила его в своей крохотной ручке). – Я должна просить короля, если он желает подарить мне деньги, прислать их снова, когда я буду состоять в законном супружестве.

Письмо, говорит Джейн, ей лучше не вскрывать: слишком хорошо она знает сердце короля, его пылкое и галантное сердце. У нее же самой есть единственное богатство: ее добродетель, ее девическая честь. Так что… нет, нет, она не смеет.

И тут, прежде чем вернуть письмо, она двумя руками подносит его к губам и оставляет на печати целомудренное лобзание.

– Поцеловала! – восклицает Том Сеймур. – Какой добрый дух ее надоумил? Сперва его печать, затем, – он хмыкает, – его скипетр.

На радостях он сбивает с брата шляпу. Том проделывает это лет двадцать, а Эдвард ни разу не посмеялся шутке, однако сейчас даже он улыбается.

Когда посланец возвращает письмо королю, тот внимательно выслушивает рассказ и светлеет лицом.

– Теперь я понимаю, что не надо было его посылать. Кромвель говорил о невинности и добродетели мистрис Сеймур, как я теперь понимаю, справедливо. Впредь клянусь не делать ничего, что бы оскорбило ее честь, и даже говорить с ней буду только в присутствии родных.

Если жена Эдварда Сеймура приедет ко двору, можно будет устроить семейный ужин и пригласить короля без ущерба для стыдливости Джейн. Нельзя ли выделить Эдварду комнаты во дворце? Мои покои в Гринвиче, напоминает он Генриху, сообщаются с вашими – что, если я освобожу их для Сеймуров? Генрих радостно кивает.

После Вулфхолла он внимательно приглядывался к обоим братьям. С ними придется работать: Генрих находит себе невест не в чаще под кустом, за ними тянется семья. Эдвард серьезен и строг, но готов делиться с тобой своими мыслями. Том скрытен. Скрытен и хитер. Держится весельчаком, а на самом деле – себе на уме, хоть и не так умен, как воображает. С Томом Сеймуром я справлюсь, решает он, а Эдварда смогу направлять. Мысленно он уже в будущем, когда король выскажет свою волю. Грегори и Шапюи подсказали путь. «Если он смог аннулировать двадцатилетний брак с законной женой, – заметил посол, – то уж вы как-нибудь отыщете предлог избавить его от конкубины. Этот брак с самого начала никто не признавал, кроме наемных льстецов».

Впрочем, «никто» – это еще как посмотреть. Никто при императорском дворе – возможно; однако вся Англия присягала этому браку. Нелегко будет отыграть назад, говорит он своему племяннику Ричарду, даже если король прикажет. Надо немного подождать, не будем делать первый шаг, пусть его сделают другие.

Он отдает распоряжение составить документ: перечень всего, что пожаловано Болейнам с 1524 года. «Полезно иметь под рукой на случай, если король спросит».

Он не собирается ничего отбирать. Напротив. Мы будем и дальше осыпать Болейнов почестями. Смеяться их шуткам.

Впрочем, смеяться надо осторожно. Мастер Секстон, королевский шут, как-то пошутил насчет Анны, назвал ее «бесстыжей», полагая, будто дураку все дозволено. Однако король дал Секстону такую затрещину, что тот отлетел к стене, и прогнал его от двора. Говорят, Николас Кэрью из жалости приютил бедолагу в своем доме.

Антони печалится из-за Секстона. Шуту больно слышать о том, как выгнали его собрата, особенно если, говорит Антони, тот виновен лишь в своей дальновидности. «Кухонных сплетен наслушался?» – спрашивает он, но дурак отвечает: «Генрих вышвырнул на улицу Правду и Секстона вместе с ней. Однако сегодня она вползает под запертую дверь и в каминную трубу. Когда-нибудь король уступит и пригласит ее в дом».

Уильям Фицуильям приходит к нему в здание судебных архивов, усаживается в кресло.

– Ну что, Сухарь, как там королева? Все так же вам благоволит, хотя вы и обедаете у Сеймуров?

Он улыбается.

Фиц вскакивает и рывком открывает дверь – проверить, не подслушивает ли кто, – затем вновь садится и продолжает:

– Вернитесь мыслями в прошлое. Ухаживание за Болейн, женитьба на Болейн. Каким выглядел король в глазах зрелых мужей? Рабом своих прихотей. Иначе говоря – ребенком. Так подчиниться женщине, которая в конечном счете всего лишь женщина, как любая другая, – кое-кто говорил, что это не по-мужски.