Внимание - чудо-мина !

Но и в самую ожесточенную бомбежку не отходят от станков еще оставшиеся в осажденном городе рабочие.

Одна из бомб, весом в пятьсот килограммов, раскалывает заводской корпус. К счастью, почти все рабочие в подвале. Они перетащили туда станки еще после первых сильных бомбежек.

После взрыва наверху погас свет. Вспыхивают спички. В их слабом неверном свете видны встревоженные лица рабочих. Многие еще смотрят вверх. Станки остановились, клубится пыль.

И вдруг, со стороны выхода из подвала, голос:

– Дверь завалило!

Где-то журчит вода. Плеск воды становится все громче. Вода уже хлюпает под ногами. Снова голоса в темноте:

– Ну, что там, хлопче?

– Вентиляцию тоже всю завалило! Что делать, Климыч? Климыч ерошит седые волосы, запорошенные каменной крошкой, посыпавшейся с потолка, мотает головой. В ушах звенит. Пахнет едко сгоревшим кордитом.

– Расчистить вентиляцию можно?
– спрашивает он деловито.

– Куда там! Голыми-то руками? Куски железобетона такие - с места не тронуть. И воздух вроде не проходит.

Из дальнего угла подвала доносится сдавленный стон.

– Сюда, ребята!
– зовет мальчишеский голос.
– Здесь раненые.

– Ничего, ничего!
– бодрится один из раненых.
– Обломком по голове шибануло.

– Раненых на стол сюда, - говорит Климыч. Где-то журчит, хлещет вода.

– Климыч! Труба лопнула... заливает!..

– Крышка нам! Хана!
– раздается чей-то мрачный голос.
– Зря в этот подвал забрались.

– А ну, не каркай там!
– обрывает говорившего Климыч.
– Только подвал нас и спас. Меня раз в германскую засыпало, так три дня откапывали. Контузия была, заикался потом до самой Октябрьской... Чтобы победить, надо сквозь огонь, воду и медные трубы пройти...

– А меня, - говорит кто-то в темноте, - раз в шахте засыпало. По горло в воде двое суток стояли. Такое и в мирное время бывает, ничего особенного.

– Ничего особенного!
– бурчит все тот же мрачный голос.
– Утонем тут как крысы...

– Трубы, трубы...
– бормочет Климыч.
– Надо дать знать о себе...

Он шарит в темноте обеими руками, находит тяжелый ключ,

– Где у нас тут трубы? Бейте, стучите по трубам! Проходит час, два, три... Ночь затопила заводской двор.

В темноте пляшут лучи электрофонариков и "летучих мышей".

В крыше и стенах цеха зияют проломы. Из проломов еще курится дым. Грохочут трактора с включенными фарами.

Полковник Маринов, весь перемазанный сажей и известкой, со сбитой набок фуражкой, выбирается вверх по заваленной обломками железобетона лестнице, ведущей в подвал.

– Ну как?
– спрашивают сверху возбужденные голоса, - Стучат еще?

– Стучат, стучат!
– успокаивает рабочих Маринов.
– Вот что: вся ночь уйдет на расчистку лестницы. А вода там все прибывает. Утонут люди. Где минеры? Надо взрывать. Берусь взрывом расчистить вход в подвал.

В подвале - стук и звон. Вода подбирается уже к груди, Тут и там все еще вспыхивают изредка спички.

– Не жгите, товарищи, спички!
– громко говорит, стоя в воде, Климыч. Еще пригодятся. Наши нас не бросят, выручат.

Кое-кто из рабочих взобрался на станки. В воде холодно. Климыча трясет дрожь, зуб на зуб не попадает.

– Махорки ни у кого не осталось?
– спрашивает кто-то в темноте.

– Была, да намок весь кисет...

Откуда-то сверху доносится прерывистый стук.

– Тихо, товарищи! Ша! Морзянка, никак!.. Кто морзянку знает?

– Я знаю, - отвечает тонкий голос подростка, - В Осоавиахиме изучали.

– И я с подпольных годков помню, - говорит Климыч, - в тюрьме царской перестукивались...

"Вас понимаю!" - выстукивает Климыч.

– Спрашивают - все ли целы? "Все живы!"

– Воду, говорят, отключили. Хотят взрывом расчистить вход! Просят всех отойти в дальний угол, за станки. Раненых перенесите туда!

"Вас понял!" - стучит Климыч по трубе.

– Не робей, ребята!
– весело говорит он в полной темноте.
– Будет Гитлеру труба. А мы через полчаса горячий чай будем пить дома!

В темноте по бикфордову шнуру со скоростью один сантиметр в секунду бежит яркая искра белого огня,

Маринов быстро выбирается из обломков наружу. Уже у самого выхода шинель цепляется за железный прут, торчащий из куска железобетона. Он дергает шинель - не может отцепить, Дергает изо всех сил и с рваной полой выкарабкивается наружу, бегом бежит за угол,

С оглушительным треском, распоров пламенем ночь, рвется заряд тола. Направленный взрыв выбрасывает во двор куски железобетона.

Целая толпа рабочих во главе с полковником Мариновым выкатывается из-за угла цеха к лестнице.

В большом проломе на месте сорванной взрывом двери в подвал показывается белая голова Климыча.

– А! Это ты, полковник!
– говорит он снизу.
– Ну, спасибо, сынок. Выходит, минами можно не только убивать, а и спасать людей, а?
– Обернувшись назад, он кричит: - Раненых выносите!

Бережно выносят раненых, кладут на носилки - рядом давно ждет санитарная машина с красным крестом. С рабочих, выбирающихся из каменного мешка, чуть не ставшего для них смертельной западней, льет вода. Товарищи по заводу бросаются к ним. Объятия, крепкие рукопожатия...

– А где наш избавитель?
– озирается Климыч.

– Полковник-то?
– отвечают ему.
– Уехал полковник. На объект умчался. Как только вы вылезать начали, так и уехал.

В подвале вдруг вспыхивает электрический свет.

– Свет дали!
– радуется Климыч.
– А ну, хлопцы, кто здоровый! Кругом! Заворачивай оглобли! За работу, к станкам! Воду-то спустили. Там и обсушимся. Не время чаи распивать.

Уже полночь, когда полковник Маринов приезжает на своей "эмке" в дом 17 на улице Дзержинского. В саду льет дождь, скрипят на ветру каштаны и тополя. Слезятся черные окна особняка. За голыми сучьями весь западный небосклон то и дело озаряется тускло-багровыми сполохами фронтовой канонады. Фронт уже под Харьковом. А столько еще не сделано дел, хотя в основном план операции выполнен!