Внутренний враг

— Здравия желаю, офицер Грис, — сказал он. — Теперь я умею разговаривать по-турецки. Послушайте, как получается. Ну как — мне сразу начнут платить?

Я снова заспешил прочь, чтобы написать свое гневное письмо, но помощник капитана остановил меня:

— Куда нам это поставить?

Они несли носилки. Я увидел злобное лицо Гансальмо Сильвы: в покое глубокого сна оно нисколько не стало лучше.

— В камеру. В любую камеру. Не будите его. Позже я с ним разберусь.

Снова я попытался улизнуть, но вижу: выводят кого-то, в цепях, завернутого в материю, поверх которой — ранговый медальон. Он едва мог передвигаться — с мешком на голове. Помощник капитана спросил:

— Что с ним делать? — Он стянул мешок с головы пленника. Это был Туола — Тик-Так, из моего ведомства. Едва он увидел меня, как тут же заплакал.

— В камеру его, — сказал я. — Вам покажут, где находятся арестантские камеры. В полную изоляцию.

Я снова попытался скрыться, но один из конвоировавших Туолу космоплавателей обратился ко мне:

— У него в каюте около двухсот фунтов бумаг. Что с ними делать?

— Тащите ко мне в кабинет. И больше из этого корабля ничего не извлекайте. Я занят!

Наконец я выбрался из ангара. Я написал письмо, излив на бумаге всю ярость, на которую был способен. Письмо, адресованное фирме «Занко». Они задолжали мне тридцать тысяч кредитов и вот пытаются теперь мошенническим путем лишить меня комиссионных! И не только это — я написал, что они лишают меня возможности покупать золото! Негодяи!

И только тогда я почувствовал себя лучше. «Бликсо» здесь. Я сдуру считал, что мои несчастья позади. А они только начинались.

Глава 4

Золото мое прибыло, поэтому на рассвете я мирно спал. Меня разбудил Карагез, яростно тряся за плечо.

— Султан-бей! — говорил он. — Идемте скорей. Могут взбунтоваться!

Я вылез из постели, надел брюки, ботинки, свитер и выскочил за Карагезом. Фахт-бей сидел в машине у ворот. Дверь он держал открытой, и несмотря на тусклый свет раннего утра я заметил бледность его лица.

— В госпиталь, — сказал он, и водитель погнал туда машину.

— Они стали собираться еще перед рассветом, — начал рассказывать Фахт-бей. — Где-то прослышали, что госпиталь откроют сегодня.

— Кто?

— Мамаши.

— Почему?

— Из-за названия.

— Мне это не кажется большой бедой, — сказал я.

— Вот как? — возмутился он. — Если мы потеряем поддержку матерей этого района, наш запас свидетельств о рождении будет исчерпан! Поэтому смотрите — к ним нужен осторожный подход.

— Мне-то чего смотреть? — разозлился я. — А остальные, кто здесь работает от Аппарата? Разве это не ваше дело?

— Это ваш госпиталь. Совет офицеров не снимал с вас ответственности.

— Мне приходится делать все! — взвыл я.

— И смотрите — поосторожней с пикетом, — посоветовал он.

— Какой еще пикет?

— Из местных врачей и их ассистенток.

Когда мы подъехали к госпиталю, там собралась большая толпа. В основном она состояла из мамаш и детей. Стояли они смирно — туркам это свойственно. Они очень послушный народ, особенно перед тем как взорваться. Они покорны воле Аллаха. Но, кажется, Аллаху при первой же возможности желательны священные войны. Я пробрался сквозь толпу. Многие в ней кашляли. В Турции эпидемия туберкулеза. Люди обращали ко мне глаза — больные глаза. В Турции также эпидемия трахомы. Встречались искривленные конечности и неизбежные здесь язвы.

Горы земли вокруг больницы не были еще превращены в ландшафт. Но само здание, низкое и обширное, производило сильное впечатление. К нему подходили широкие ступени, ведущие к большой парадной двери. Поблизости, на большом белом щите был изображен красный полумесяц. Обычно на Земле на машинах «скорой помощи» и тому подобном изображается красный крест, но в Турции — полумесяц, являющийся символом нового рождения. Еще одна большая надпись гласила:

«Международный благотворительный госпиталь сострадания и милосердия. Строительная компания „Мадлик“».

Ничего предосудительного в ней я не нашел. Какой еще бунт? Фахт-бей вечно преувеличивает. Я поднялся по широкой лестнице, проталкиваясь через стоящую на ней толпу, и столкнулся с пикетом.

— Стойте! — сказал человек с властным видом, держащий в руках Плакат. — Всякий, кто переступит линию пикета, оскорбит турецкую национальную гордость. — Он указал на плакаты. На них неровными буквами было написано: «Несправедливо по отношению к организованной медицине!» «Штрейкбрехеры — вон!» «Долой благотворительность!»

Доктора и их помощники с плакатами выглядели весьма решительно. На верхней площадке, где кончались ступени, поднималось возвышение. Вероятно, пьедестал для еще не прибывшей статуи. Фахт-бей подталкивал меня сзади. Выбора не было. Я взобрался на пьедестал.

Какое море лиц!

Какое множество больных глаз, сколько кашляющих! Сколько изувеченных болезнью рук тянется вверх! Я знал, что министерство здравоохранения и социального обеспечения Турции очень активно борется против болезней. А также и министерство труда. А кроме того, и множество филантропических организаций. Но заболеваемость в Турции оставалась большой проблемой. Я и не представлял себе, что вокруг так много больных. Отбросы общества.

Я открыл рот, желая сказать им всем, чтобы они расходились по домам, но мне не дали такой возможности. Дюжий врач из пикета стал кричать:

— Я учился в Соединенных Штатах! Я знаю, как должна быть организована врачебная практика! Бесплатных клиник быть не должно!

Моментально пикет окружил пьедестал, и на меня посыпались удары плакатов и палок.

Я уворачивался как мог и пытался защищаться. Пикетчики принялись кричать нараспев, в такт своим воинственным выпадам:

— Бесплатным клиникам — нет! Бесплатным клиникам — нет!

— Конечно, бесплатных клиник не будет! — заорал я высоким голосом.

Толпа неожиданно активизировалась. В воздух полетели комья грязи, да так густо, что вокруг потемнело. Они швырялись грязью в меня Доктора утихомирились первыми. Дюжий повернулся к толпе:

— Вы слышите? Бесплатных клиник не будет!

В тот же момент комья полетели и в меня, и во врачей! Злые крики, презрительные насмешки слились в угрожающий рев.

— Где силы правопорядка? — крикнул я Фахт-бею, который сжался от страха в дальнем конце лестницы.