Внутри, вовне

Стало быть, мне оставалось либо согласиться на деловую встречу в субботу — а этого я ни разу не делал с тех пор, как основал собственную юридическую контору, — либо, если я готов был поверить Джекобсону, рисковать тем, что Питер по моей вине упустит выгодный договор. Джаз Джекобсон — один из наиболее видных и респектабельных дельцов в Голливуде; шанс, что он врет, был не более восьмидесяти процентов. Нельзя было исключить и того, что он говорит чистую правду. Я оказался в каверзном положении.

— Я вам буду очень благодарен, — сказал я, — если вы позвоните Ошинсу.

Джаз Джекобсон приказал принести к столу телефон и вызвал Лондон. Портье в гостинице ответил, что мистера Ошинса нет и что он обещал вернуться примерно через час. Джекобсон тут же собрался уходить, сказав, что у него встреча с Хейфецем.

— С Яшей Хейфецем? Разве он не на гастролях в Европе?

— С Сэмми Хейфецем, — ответил Джекобсон. — Это лучший композитор американского кино. Я хочу постараться привлечь его к одному из наших проектов. Сейчас его старается заполучить «Двадцатый век Фокс», чтобы он написал музыку к фильму под названием «Франклин и Люси» — о женщине, которую Рузвельт якобы трахал во время войны. Этот сценарий сначала предложили мне, но я от него отказался. Есть все-таки такая вещь, как хороший вкус. Как только я дозвонюсь до Ошинса, я с вами свяжусь. Но очень вас прошу сделать все возможное, чтобы встретиться с нами завтра.

На этом он распрощался и ушел.

Сейчас уже час дня — значит, в Израиле шесть часов вечера. Джен уже не позвонит. Сейчас она готовится зажигать субботние свечи. Позвонил Джекобсон и сказал, что Ошинс наотрез отказывается лететь в Вашингтон, так что мне придется еще на один день остаться в Нью-Йорке. Черт бы побрал этого Питера! Из-за него Дэви Гудкинду придется в одиночестве провести субботу в «Апрельском доме».

Глава 58 Морт Ошинс

15 сентября 1973 года

В аэропорту — густой туман. Рейс из Вашингтона все откладывается. Теперь обещают, что мы, возможно, вылетим примерно через час.

Питер Куот, по-видимому, станет очень-очень богатым писателем. Всевышнему придется простить меня за то, что я беседовал о деньгах в субботу. Это было чертовски непривычно. Я не совершил никаких формальных нарушений, ничего не записывал, не звонил по телефону. Но тем не менее сегодняшние переговоры о Питеровом гонораре принесут мне, вероятно, круглую сумму, и если так случится, то в знак покаяния я пожертвую эту сумму на благотворительные цели.

А пока что Питер сидит без гроша. Впрочем, его это нисколько не беспокоит. Если ему нужно снять яхту для того, чтобы на ней перепихнуться с чужой женой, он из-под земли достанет деньги. Хотя он зарабатывает чертову пропасть, его развлечения стоят еще больше, и у него поэтому никогда нет ни полушки за душой. Питер платит алименты трем бывшим женам (четвертая уже снова вышла замуж), да вдобавок он платит за обучение нескольких детей, в том числе одного незаконного — от секретарши своего бывшего издателя. Уж он-то своего не упустит, это как пить дать.

Вчера, когда я сидел и писал в этом номере, в котором витают призраки минувших дней, — в номере, который я снимал когда-то с Питером Куотом, а потом с Марком Герцем, — я вдруг вспомнил годы, проведенные с Бобби Уэбб, и почувствовал, что не могу больше писать. Я представил себе Питера на яхте у Стейтен-Айленда, а потом Джен и Сандру в Израиле, и на меня накатило грустное настроение. Я позвонил Марку Герцу в его физическую лабораторию в Колумбийском университете. Он приехал, и мы с ним распили бутылку виски, и это очень помогло.

У Марка нет причин завидовать Питеру: у него тоже в прошлом две жены и множество мимолетных романов. Но он — человек совсем другого склада; о любовных шашнях он рассуждает с легкой меланхолией в голосе, и чувствуется, что он искренне любит женщин и до сих пор мечтает о глубокой и долгой любви. Питер же словно поставил перед собой задачу перетрахать всех женщин на земле и вышибить из них дух клавишами своей пишущей машинки. Женские образы в его романах — это сплошь неотличимые друг от друга давалки, будь то еврейская студентка, голливудская кинозвездочка, вьетнамская проститутка или французская художница: все они говорят одно и то же, особенно в постели, и вызывают у читателя ощущение, что эротика — это что-то с запашком. Наверно, после долгих лет амурных похождений весь женский пол у него в восприятии слился в одно сплошное мутное пятно, поросшее лобковыми волосами. Такова, более или менее, Женщина Куотовской Школы. Не знаю — да и, наверно, никогда не узнаю. Человек играет в жизненной игре по правилам своей натуры, и сыграть во второй раз ему не дано.

Ну так вот, мы с Марком в тот пятничный вечер изрядно нагрузились, так что моя одинокая суббота в «Апрельском доме» прошла в каком-то благодатном тумане. Когда я наливал по первой, Марк спросил:

— Послушай, Дэви, это правда, что мы вроде бы скоро породнимся на старости лет?

— О чем это ты говоришь? Лехаим!

— Лехаим! Я говорю о своем сыне и твоей дочери — о ком же еще?

— У тебя неверные сведения.

— Ты уверен? Как раз сегодня утром я по одному делу звонил в Хайфу Нахуму Ландау. Он сказал, что у них прочный роман и что у меня будет хорошая невестка. Я согласен.

— Откуда он это взял? Кто ему сказал?

— Бог весть! В Израиле все все про всех знают.

Я рассказал Марку про неожиданный звонок Сандры и про то, что Джен улетела в Израиль. Когда он услышал новости про Сандру, он даже бровью не повел; он лишь сказал, что в свое время то же самое было с Эйбом.

— В Израиле такое нередко случается с молодыми людьми. И чем они благороднее и умнее, тем чаще. Однако… — тут он вздохнул, почти простонал, отпил большой глоток виски, удрученно взглянул на меня и переменил тему. — Сегодня у меня в лаборатории какой-то студент оставил номер «Пентхауза».

— Ну и что?

— Так, стало быть, старина Питер выпускает новый опус? И с таким названием? Это правда?

— Боюсь, что так.

— Я «Пентхауз» никогда не читаю, но когда я увидел на обложке его фамилию… — Марк покачал головой. — Бедная китаянка!

— Да что ты, Марк, этой сан-францисской бляди небось платят столько, что хоть лопатой греби.

— Наверняка! И она небось за деньги и раньше делала все, что угодно, но не выставляла на всеобщее обозрение свои половые органы. Уверен, что ей это было противно. У восточных женщин очень развито внутреннее чувство скромности, Дэйв. Я их знаю, я с ними работал. Но эта вклейка очень в духе Питерова письма.

Марк снова выпил большой глоток виски и закашлялся.

— И он еще драпируется в мантию творческой принципиальности! Тоже мне правдолюбец, наследник Джеймса Джойса! Ну и подонок! — Марк залпом допил свой стакан. — А на самом деле он в литературе еврейский дядя Том. Он вовсю старается уверить гоев, что, несмотря на все израильские военные победы, мы, евреи, остаемся такими же грязными, жалкими и смешными, какими нас всегда выставляли в еврейских анекдотах. Что еврей — это и до сих пор тот жид, который по веревочке бежит, и что два Абраши, трое Срулей все еще на поле боя кричат: «Не стреляйте, ведь тут же люди!», чтобы посмешить гоев.