Во что бы то ни стало

— А… это кто? — Мужчина показал палкой на чучело.

— Чемберлен!

— И что же вы «репетироваете»?

— Пьеску. Антирелигиозную. Называется «Буржуй в аду».

— В аду? Очень мило. Где же ваш режиссер?

— Нету, мы сами. Ходил один из «Синей блузы», да с бригадой на Днепрострой уехал. — Мальчишка был очень словоохотлив. — А вы, гражданин, кто?

— Я? Ну, это не столь важно. Вот ты кто?

— Я? Буржуй.

— Так. Проводить меня к кому-нибудь взрослому ты можешь?

— А вам кого?

— Например, товарищ Лицкалову.

— Марью Антоновну? Это сейчас…

Мальчишка исчез так же внезапно.

Привлеченная разговором, вокруг уже собралась добрая половина «репетировающих» в невероятных костюмах: простынях с черными хвостиками, изображающих горностаевые мантии, или полуголые, с рожками. Шумная ватага повела мужчину с бородкой в дом. Многих явно заинтересовала собачья морда на палке.

Марья Антоновна встретила гостя в канцелярии.

— Присядьте, — сказала она. — Я слушаю вас.

Лицо у нее было очень усталое, даже измученное.

Разговаривая, она перебирала лежащие на столе бумаги.

— Если не ошибаюсь, вы давно заведуете этим учреждением? — спросил мужчина вежливо и с любопытством, за которым угадывалось что-то большее, следя за ней насмешливыми выпуклыми глазами.

— Заведовала! — Она вздохнула. — Наш детский дом закрывается. Понимаете, столько дел… Но я слушаю вас.

— Я пришел поговорить как раз об одной из воспитанниц вашего института. — Он сделал ударение на слове «институт».

— О ком же?

— Евлахова Елена. Недавно мы с женой узнали, что девочка попала сюда ребенком, потеряв родителей. Не скрою, я сам бывал, правда очень давно, в этом доме. Тогда он выглядел несколько иначе, вы меня понимаете?

Марья Антоновна бегло взглянула на него, но промолчала.

— Моя супруга, Ольга Веньяминовна Стахеева, — двоюродная тетка Елены. После длительного размышления она поручила мне передать вам, что желала бы взять девочку к себе для дальнейшего ее воспитания. Это разумное и законное желание не вызвало возражений в вышестоящих инстанциях, то есть в районном отделе народного образования, коему вы подчинены, и в деткомиссии при Совнаркоме, куда мы сочли своим долгом обратиться прежде всего. Вот!

Он протянул Марье Антоновне конверт с вложенным в него бланком, который та быстро прочитала.

— По-моему, вы прежде всего должны были обратиться ко мне! — нахмурившись, сказала она.

— Справедливо, если бы не мысль, что лучше сначала получить разрешение, чем тревожить и вас и девочку, может быть, напрасно.

Его обтекаемые фразы и мужественный голос не произвели на Марью Антоновну никакого впечатления.

— Вы правы. Евлахова попала к нам ребенком, — ответила она медленно. — Лена — наша воспитанница…

— Безусловно! — мягко подхватил гость, наклоном головы как бы извиняясь, что перебивает ее. — Вполне уважая ваши права, больше того — с благодарностью думая о том, что вы для нее сделали…

— Я ничего не делала. Делала Советская власть, — в свою очередь перебила она.

— Именно это я и подразумевал! — согласился он не без ехидства. — Вполне уважая ваши права, я тем не менее считаю просьбу моей супруги весьма похвальной. Я работаю в советском учреждении, материально мы обеспечены, бездетны…

— Послушайте, а почему ваша супруга сама не пришла ко мне? — Марья Антоновна встала, закурила.

— Она здесь. И придет, как только вы сочтете нужным. Девочка, мне кажется, тоже должна принять участие в решении вопроса о своей судьбе, хотя она и несовершеннолетняя.

— Совершеннолетняя! Неточное, устаревшее понятие. — Марья Антоновна, глубоко задумавшись, смотрела в окно. — Как будто грань между отрочеством и зрелостью можно определить точно…

— Простите, я не понимаю?

— Простите, вы по образованию кто? — в тон ему спросила она.

— Я инженер. В настоящее же время руковожу финансовой частью крупного строительного треста.

— А, так я и думала! — не очень-то вежливо отозвалась она. — Хорошо. Сейчас я позову Лену и поговорю с нею при вас. Подождите.

Стахеев остался один. Выражение его лица изменилось, стало холодным, даже высокомерным. Довольно долго он сидел, положив ногу на ногу, играя набалдашником с собачьей мордой. Потом встал и с презрительным любопытством уставился в окно, за которым мелькали возбужденные, растерзанные постановщики «Буржуя в аду».

Марья Антоновна нашла Лену в палисаднике. На ней была длинная юбка одной из воспитательниц, шелковая шаль Дарьи Кузьминишны, в волосах торчала яблоневая веточка.

— Лена…

— Марья Антоновна, я — Франция!

Марье Антоновне стало и смешно и грустно.

— Почему Франция? — спросила она, забыв совсем, что сама же распределяла роли в готовящейся к Первому мая постановке.

— А у нас ведь и капиталисты! Вообще Антанта… Васька Федосеев — Макдональд!

— Лена, ты мне очень нужна. Пойди в спальню, умойся, переоденься (у Лены вытянулось лицо). Впрочем, не надо. — Хитрая улыбка тронула губы Марьи Антоновны, сразу пропали в углах рта суровые морщины. — Приведи только в порядок волосы и приходи в канцелярию. Хорошо?

Она положила вдруг Лене на плечи руки. С минуту, как бы изучая, внимательно смотрела в ее удивленные глаза. Сказала, почувствовав, что плечи девочки напряглись:

— И приготовься, разговор будет очень важным для тебя. О чем, узнаешь. Ты поняла меня?

— Да.

Полудетское лицо с задорно торчащей веточкой было таким расстроенным, удивленным. Но Марья Антоновна, не прибавив ни слова, ушла. Они с Леной почти никогда не говорили больше, чем требовалось. Прожитые под одной крышей годы все-таки не растопили между ними некоторого холодка. Ладно, пусть и теперь…

Прежде чем вернуться в канцелярию, Марья Антоновна поднялась в мезонин, понимая, что есть еще человек, для которого судьба Лены, как бы завещанной исчезнувшей матерью девочки, близка и дорога.