Во что бы то ни стало

— Ты же ничего не знаешь! — говорила Дина уже на улице, рубя кулаком воздух и шагая крупно, не разбирая дороги. — Ты же прокисла в этом своем медвежьем углу с креслами…

— Я не прокисла!

— Ты же понятия не имеешь, например, что Максим Горький написал недавно потрясающую статью против пошлости.

— Против пошлости?

— Или что самолет «Страна Советов» готовится к грандиозному перелету Москва — Нью-Йорк — Москва, а ледокол «Красин» уже… Что, имеешь хоть какое-нибудь представление?

— Вот и имею! В газете было!

— Ты же не читаешь никаких общественно-политических журналов!

— Не читаю, — согласилась Лена, прыгая через лужу.

— Ручаюсь, даже не слышала об открытии грандиозной фабрики-кухни для раскрепощения женщин.

— Нет, слышала! — перебила Лена. — Динка, но ты мне скажешь наконец, что же такое было с Алешей? И я тебе кое-что расскажу…

— Если про твоего важного дядьку, что его вытурили с работы, так я и слушать не желаю. И не разевай от удивления рот, ты похожа на рыбу. Нам все прекрасно известно от Васьки, а ему — от Найле.

— Нет, я хотела и про другое, не только про это. — Голос у Лены зазвенел.

— Алешка, между прочим, вовсе не желает тебя видеть! — ревниво и заносчиво заявила Дина. — У меня создалось впечатление, он на тебя сильно обижен.

— Обижен? Не желает? — У Лены тоже заносчиво вздернулась верхняя губа. — В таком случае… Динка, Динка, мне так много надо рассказать тебе!..

— Может быть, опять про этого твоего инженерчика?

— И про него тоже. Понимаешь, мы с ним один раз ходили… Там все, все было очень странно! Но, по-моему, Всеволод не такой… Он говорит…

А неугомонная даже в поздние часы Москва гнала перед ними и за ними людские голоса, дальние заводские гудки, автомобильные сирены и шелест мокрого снега под ногами прохожих.

РАЗРЫВ

Зима наконец пришла, и снег лег прочно.

Несмотря на запрещение Ольги Веньяминовны, Лена решила пойти на Остоженку. Мучали Динкины слова, что Алеша чем-то обижен. Да и у Стахеевых стало невтерпеж…

Лена шла по малолюдной Остоженке, с удовольствием притаптывая ногами хрустящий ледок. Был ясный морозный вечер, с прозрачным воздухом, темно-синим беззвездным небом, на котором причудливо громоздились черные дома с освещенными вразнобой Окнами. Вот и здание рабфака… По широким ступеням подъезда в кожаных, как у Дины, куртках, в тулупах с гвалтом и хохотом спускались и взбегали рабфаковцы.

Лена вошла в переулок, тоже взбежала по лестнице. Прошла огромный, заваленный корытами и хламом коридор, стукнула в дверь. В комнате у стола за стопкой тетрадей сидела Марья Антоновна и, улыбаясь, смотрела на карандаш, которым поправляла ошибки.

— Здравствуйте, Марья Антоновна! Можно?

— А, это ты? Входи, входи… Как живешь, Лена?

— Помните, вы тогда сказали: если будет трудно, приходи. Мне не трудно, я не потому. Просто захотелось… — Лене отчего-то было приятно сказать это.

— Вот и хорошо! Я рада тебе. Раздевайся, садись.

— А нянечки… то есть Дарьи Кузьминишны, нету?

— Мама, то есть нянечка, скоро придет! — рассмеялась Марья Антоновна. — Чудесная сегодня погода, правда? Мама и решила прогуляться.

Это было необычно, раньше в детдоме она всегда называла ее Дарья Кузьминишна… Лена сняла и повесила на дверь шубку — комната была малюсенькая, не повернуться, — присела на стул. Шумно вздохнув, спросила:

— А правда, что Алеша теперь живет с вами?

— С Андреем Николаевичем и с нами, ты хочешь сказать? Правда. Он учится в вечерней смене нашего рабфака, без отрыва от станка. Давай-ка попьем вместе чаю!

Сдвинув тетрадки, Марья Антоновна поставила на стол чашки, сняла чайник (он кипел тут же на керосинке), налила Лене первой.

— Твой дядя все еще нигде не работает?

— А… вы знаете? Все?

— Ну, не все, но кое-что. От Васи. Ты же мне ничего не рассказывала о своих родственниках!.. — Она помолчала, ожидая ответа, но Лена только опустила голову. — Скажи, ты часто видишься с Диной?

— Нет. Редко все-таки.

— Это жаль. А больше ни с кем из наших девочек? Да, я тоже о многих ничего не знаю. Но верю, они не забыли нас. Послушай, а ты ведь стала красивая!

Лена порозовела от удовольствия.

— По старому времени сказали бы: совсем невеста.

Лена подумала, подумала и спросила:

— Марья Антоновна, а вы когда-нибудь были… вот вы сказали… невестой?

Откинув гладко зачесанную голову и блестя ровными зубами — лицо у нее неузнаваемо похорошело, — Марья Антоновна рассмеялась так заразительно, что Лена заулыбалась.

— Значит, ты все же допускаешь, что и я когда-то была молодой? — вытирая проступившие слезы, спросила она.

— Конечно, допускаю. — Лене стало очень приятно, что у них такой неожиданный разговор. — Конечно!

— Да. У меня был жених. Он погиб в восемнадцатом году на Урале. Там шла гражданская война… — Марья Антоновна задумалась, печально и ясно глядя перед собой.

— Вы очень… любили его? — Лена спрашивала осторожно, стараясь не сделать больно.

— Очень. Это был замечательный человек, Лена. Когда-нибудь я расскажу тебе о нем.

— И вы не забывали его? Никогда?

— Никогда. Я бы не могла забыть, даже если б хотела. В жизни трудное и тяжелое забывается гораздо легче. А прекрасное остается навсегда. Так уж, в общем, устроены люди.

Что-то страшно знакомое прозвучало вдруг в последней фразе. Да, «в общем»!.. Не у Марьи ли Антоновны перенял Алеша это слово?

— А можно… я пойду к нему? — Лена говорила тихо, боясь спугнуть с ее лица это удивительное выражение светлой грусти.

— К кому, Лена?

— К Алеше.

— Конечно. Четвертая дверь налево. Иди, позови его тоже пить чай!

Лена вышла быстро, чуть не стукнувшись лбом о притолоку. Отчего же вдруг так страшно стало увидеть Алешку?

Она не чувствовала себя перед ним виноватой, нет, это было не то слово. И все же смутно понимала — для его обиды есть основание.

Алешка стоял в такой же крошечной комнате, загородив плечом свет настольной лампы, будто оберегая разложенные истрепанные книги, миллиметровку… Андрей Николаевич, постаревший — Лена не видела его давно, — сухонький, как мальчик, возился с чем-то у окна. На ее несмелые шаги обернулся, приветливо закивал головой и сразу ушел. Видно, не хотел мешать? Или знал что-то? У Лены перехватило горло.