Во имя отца и сына
Шрифт:
Белкина улыбалась во все лицо широко открытыми удивленными глазами, на которые падали локоны мокрых волос, и бросала вопросительные взгляды то вверх, на провисающий пузырь полиэтилена, то на вьющуюся под руками металлическую стружку, то вправо, где за своим станком стоял Ключанский, то влево, где стоял за станком Пастухов. И Юрий смотрел на нее восторженно и кричал:
– Стихия!
А справа, услыхав его восклицание, ворчал, потирая озябшие порозовевшие руки, Вадим Ключанский:
– Нашел стихию!.. Просто бесхозяйственность. Произвол… Был бы Николай Григорьевич…
Он
– Эй, начальство!.. Мастер!.. Остановите потоп!
– Он шел по цеху, задрав голову с геройским видом, и гнусавил: - Где начальство? Мастера не видали?
А вода тем временем, расширяя брешь в полиэтилене, обильно поливала станок.
– Да что он, очумел!
– возмутилась Белкина. Она растерялась и обратила на Пастухова умоляющий, просящий помощи взгляд: - Посмотри, Юра, ведь зальет же, станок испортит.
Она не знала, что предпринять, просто ей в голову не пришла та мысль, которая пришла Пастухову. Юрий быстро схватил свой плащ, плащ Белкиной и стал ими укрывать станок Ключанского. Дождь не переставал, порывистый, шквальный, он швырял в открытый цех воду на полиэтиленовые пологи, нависшие над станками, и вода стекала на пол, а над станком Ключанского - на плащи Белкиной и Пастухова.
Подшефный Пастухова Муса Мухтасипов работал подсобным здесь же в механическом в одной смене с Юрием. Пастухов, а то и Белкина в последнее время нередко уступали ему свое место за станком, показывали, учили. Не сразу, а постепенно Муса полюбил металл, полюбил тогда, когда ощутил над ним свою силу и власть. А заодно проникся уважением к Пастухову и Белкиной. С Ключанским они постоянно обменивались колкостями, хотя Вадим всегда с интересом слушал Мусу, рассказывающего откровенно о своих похождениях. "Артист", - говорили о нем в цехе.
И вот теперь, увидав, как хлыщет из полиэтиленовой попоны струя воды и как Пастухов укрывает плащами станок Ключанского, Муса подошел неторопливо, окинул быстрым взглядом обстановку, процедил язвительно:
– Хозяин эмигрировал. Надо что-то предпринять.
– Да вот дыру бы заделать, - произнес Юрий.
– Это мы сей минут.
Муса куда-то исчез и вскоре явился с куском полиэтилена и лестницей. Он проворно взобрался к пологу и наложил на дыру лату. Течь прекратилась. Пастухов снял со станка плащи, и в это время появился Ключанский. Он шагал с дальнего конца цеха вместе с мастером и небрежно размахивал руками, выражая свое возмущение:
– Все залило. Станок по колено в воде. И меня всего окатило с ног до головы. Какая тут, к черту, работа. Куда смотрит начальство и техника безопасности!
Мастер, должно быть, не очень верил его словам, недовольно морщился, однако шел торопливо. Еще издали заметив их, Пастухов торопливо шепнул Мусе:
– Ты становись
за мой станок, а я здесь.– И быстро включил станок Ключанского.
Подошел мастер - Иван Андреевич Деньщиков - пожилой рабочий, спросил Пастухова своим негромким голосом :
– Ну, что тут случилось?
– А ничего, - спокойно, даже несколько удивленный вопросом мастера, ответил Юрий.
Удивился и Ключанский, бросая мятущийся взгляд то на полиэтилен, откуда уже не текла вода, то на станок, совсем сухой и как ни в чем не бывало журчащий свой обычный унылый мотив.
– Ну, где потоп?
– Деньщиков теперь уставился на Ключанского.
– Что ты голову мне морочишь?
– Да я что, вру, по-вашему?! Пусть скажут - они видели.
– Ключанский устремил большие округлившиеся глаза к соседним станкам. Белкина и Муса делали вид, что заняты своей работой, и хитро посмеивались Ключанский все понял. Но не устыдился, не испытал неловкости, а лишь со злостью сплюнул:
– Сволочи!
Пастухов уступил ему место и ушел к своему станку. Ключанский, злой и недовольный, насвистывал мотив "Черного кота", исподволь следя за станками Белкиной и Пастухова. Заметив, что Муса собрался уходить, окликнул с дурашливой официальностью:
– Товарищ Мухтасипов! Можно вас на минуточку?
– Что такое, синьор Ключанский?
– отозвался Муса и остановился в нерешительности, тайно бросив вопросительный взгляд на Пастухова. Юрий кивнул.
– Ну подойди же, когда тебя просят по-человечески, - уже всерьез попросил Ключанский.
– Ну, если по-человечески, я готов, - лениво отозвался Муса, подходя к станку Вадима.
– Твоя работа?
– Вадим кивнул вверх на залатанную дыру.
– Ты недоволен?
– Нет, напротив. Ищу героя, чтоб выразить мою искреннюю, глубочайшую признательность и благодарность. Я буду ходатайствовать перед треугольником о представлении тебя к высшей…
– Может, хватит паясничать? Мне некогда, - оборвал Муса и сделал попытку уйти. Ключанский торопливо заговорил:
– Подожди, у меня к тебе дело.
– Ну?
– Помнишь, ты рассказывал мне о художнике, который иконы собирает. Как его? Семенов?
– Ну? И что?
– Я видел его картины. На выставке. Шедевр. Преклоняюсь.
– Пожалуйста. А я при чем?
– Познакомь меня с ним.
– Зачем?
– насторожился Муса. Он умел в нескольких словах схватить всю нить мыслей собеседника.
– Хочу лично высказать ему свое восхищение.
– А я с ним уже не вожусь, потому что он оригинальнейшая дрянь.
– Тогда дай мне его телефон.
– А ты не юли, - Муса уколол Ключанского сощуренными плутоватыми глазками.
– Скажи прямо: хочешь наняться к нему в помощники? Пойдете по Руси обдирать с церквей иконы? Деньгу зашибать? Я тебя правильно понял?
– А тебе что за дело? Ты знай свое - подноси заготовки, рупь за смену заработаешь.
– И, встретив уничтожающий, полный какого-то стихийного, вспыхнувшего внезапно, вдруг, презрения, с деланной независимостью отвернулся, лишь пробурчал гнусаво: - Ладно, можешь не говорить. Без тебя найду все, что мне надо.