Во мраке, переходившем в серебро

Когда я затащила ее в дома, меня силы стали покидать, а у нее прибавляться! Она наконец-то будет есть настоящую еду! Потребовала жареной картошки, которую с удовольствием съела, и в приподнятом настроении собралась в душ. Я запретила это делать, потому как не была уверена, сможет ли она стоять на ногах. Но она бодро залезла в ванную, несмотря на мои возражения, пока я вертелась на кухне. Я слышу призывы о помощи. Мама упала в ванной, спасибо, мягко, на воду, и не может сама подняться. А я не могу ее поднять – она мокрая и скользкая. На улице зима, и вода в ванне быстро остывает.

Я в отчаянии и не знаю, кого просить о помощи. Выхожу на улицу и иду к соседям. На нашей улице только в одном доме живут люди моего возраста, а в остальных домах – старики. Захожу к ним и прошу помочь мне достать маму из ванной. Mэтт соглашается, хотя у него тоже подорвана спина и он много не обещает. Но он оказался очень умелым помощником и таки вытащил маму из ванной. Так что мне не пришлось вызывать дорогущую скорую помощь. Ругать маму бесполезно. Она после такого приключения уже в отключке. Я не могу ни работать, ни оставить ее дома одну. Даже со мной она всё равно бог весть что творит. Ну да ладно, утро вечера мудренее.

Утром звоню лечащим врачам. Так как окончательного диагноза у нее всё еще нет, они предлагают снова ехать в приемный покой. Наверное, да, нужно ехать и требовать, чтобы ее опять положили в больницу и выяснили, что с ней такое, или, по крайней мере, ухаживали за ней там.

Мы заехали посмотреть на новенькое здание новой «маминой» квартиры по дороге в больницу. Я с печалью понимаю, что не смогу ее туда сейчас поселить, так как она несамостоятельная, а ответ надо давать сейчас же. Я должна отправить в больницу что?.

Мы попадаем в приемный покой после обеда. Часов через пять до нас доходит очередь. Мнения врачей расходятся, ведь слабость – не диагноз. Они не видят ничего экстренного в ней и говорят, что мне нужно сдать ее в дом престарелых, там будут за ней смотреть. Однако мамина страховка не оплачивает такой уход. Спрашиваю, могут ли они за пятьсот долларов забрать ее на неделю, но и на это ответили, что мест нет и неизвестно, когда будут. К полночи наконец-то согласились оставить ее в больнице, и я, изможденная, еду домой. Это была пятница, в которую я собиралась ехать на певческое сборище в Вермонт. Мои друзья держали еду мне до последнего. Но не судьба! Тешит одно: в эту ночь дурдом отменяется.

Когда я забирала маму из рехаба, мы заехали в отдел больничных карт и потребовали копию, и шестьдесят пять страниц медзаписей отправились факсом к врачу из Лехи клиники это название?.

На следующее утро в больнице был консилиум врачей, который не привел ни к каким выводам. Назначали множество разных тестов, на нее ходили смотреть студенты, кормили гадкой сладкой едой, и меня держали под прицелом. В больнице нельзя находиться больше двух дней без диагноза – диагноз не материализуется. Я веду переговоры насчет рехаба. В тот рехаб, где она была раньше, ее уже не возьмут, так как она там со всеми переругалась. Других заведений нет, страховка не оплачивает, и мест нет.

В воскресенье мне нужно ехать забирать детей, и это обычно занимает больше четырех часов. Я нервничаю, что не могу отъехать от мамы, возможно, придется перевозить ее домой или еще куда-то. Я попросила своих верных друзей о помощи, и они пообещали мне забрать детей и довезти их до дома. Большой груз свалился с моих плеч. Даже после пятидневного ретрита два дня нервов – и я опять на том же самом месте. Не могу спать.

Детей привезли домой, в понедельник они идут в школу. Я в понедельник иду на работу и дрожу от мысли о том, что мне, возможно, придется всё бросить и ехать спасать маму. В 8:20 звоню врачу, которому переслала историю болезни. К моему большому удивлению, он выдает мне диагноз. Это называется гидроцефалия нормального давления. Этот святой человек получил шестьдесят пять страниц маминой карточки в пятницу после обеда, за выходные проштудировал всю информацию и к понедельнику выдал мне диагноз! Никто из тех врачей, с которыми мы общались до него, не мог такое сделать! Прошли бесполезные выходные в больнице, а диагноз они так и не поставили.

Слезы благодарности застилают глаза, небесная канцелярия постаралась.

– Я не знаю, как вас благодарить! Вы мне так помогли!

– Не стоит благодарности, мадам, я выполняю свою работу, и о вас просил Дэвид. Я рад был вам помочь. Обращайтесь, если снова понадобится помощь.

И Дэвид, и этот доктор сделаны из какого-то особого теста, они даже отвечают одинаково.

Слова благодарности еще слетают с моих губ, а ему пора бежать, его время истекло.

Выданный диагноз состоит из триады симптомов – деменции, недержания мочи и мышечной слабости, которая прогрессирует и в итоге может убить человека, сделав его перед этим лежачим больным. Изменения с ухудшением состояния становятся необратимыми, и очень часто это диагноз ставят слишком поздно. Но не в нашем случае.

Однако то, что у меня есть диагноз, не значит, что он есть у лечащих врачей! Его должен официально поставить невролог, который ведет маму. Назначить визит к нему занимало шесть месяцев до пандемии, а сейчас рутинные плановые визиты не назначают вообще. Можно реально умереть, так и не дождавшись.

Хорошая новость – я получила результаты томографии, они чистые, раковых очагов не нашли.

Маму пока из больницы не выпихивают. Пробовала поговорить с врачами о новом диагнозе – невозможно. Они меняются, как и медсестры, и меня никто не слушает.

Вечером после работы у нас с Васей визит к доктору Тамини. Визиты эти проходят примерно так: сначала мы приходим и ждем, пока откроется дверь, потом доктор приглашает Васю к себе и они там беседуют. Она дает ему леденец и поиграть тем, чем хочется. Потом приглашает меня. Или наоборот, сначала приглашает меня, а потом его. Я ей долго жалуюсь на всё. После этого она мне напоминает, что ребенок маленький и живой, он меня любит, так как ходит со мной к врачу, хоть и с боем, но каждый раз. Всё может быть намного хуже. Проверяет, чтобы таблетки принимал регулярно.

С таблетками у нас несколько месяцев назад была история. Пока меня не было рядом, Вася съел горсть своих таблеток, как потом выяснилось, от страха за вскрывающуюся проделку. Рассказал об этом доктору Тамини в конце визита. Было утро, мне пришлось отменить работу и бежать в приемный покой, где его подключили к датчиками на восемь часов – время полураспада препарата. Потом на скорой помощи перевезли его в региональную больницу. Я на своей машине ехала за скорой. Там мы уже вдвоем сидели три часа в бункере психушки под наблюдением. Я взмолилась, и в 00:00 нас выпустили. Мне абсолютно не хочется повторять всё это. От Васи надо прятать всё потенциально опасное. Прятать ножи мне сложно, так как без них невозможно работать на кухне. Все таблетки теперь заперты в огнеупорный сейф. «Прозак», который он сейчас принимает, вообще никак на него не действует. Для эффективности дозу нужно всё время повышать. Но он настолько часто забывает его принимать, даже если практически запихивать в рот таблетку и давать запить, что до повышения дозы дело не доходит. Вася не чувствует разницы между тем, когда принимает или не принимает лекарство.

В Васином случае две вещи можно улучшить медикаментозно – СДВГ и тревожность/депрессивность. Депрессивность должна откликаться на «Прозак», но это что-то слабо происходит. А насчет того, насколько всё может быть хуже, доктор Тамини рассказывает мне о всяких там колониях для таких детей, которые под надзором государства сидят под ключом. Получаются такие заядлые нарушители, которые не слушают никого, общаются там друг другом и научаются только еще худшим способам бороться с обществом и надзирателями. Я опять не слушаю, мне не нравятся эти разговоры. Она не убеждает меня в том, что это гуманно.