Во сне и наяву, или Игра в бирюльки

И тут как раз подвернулся счастливый случай, выгуливая утром хозяйскую овчарку, домработница нашла бумажник, набитый деньгами и без документов. Ей конечно, и в голову не могло прийти, что бумажник подбросила Крольчиха, а когда она рассказала Крольчихе о своей находке и о своих сомнениях — нести или не нести в милицию? — Крольчиха даже руками замахала:

— Да ты что, дуреха?! Счастье, можно сказать, подвалило а ты — в милицию!.. Все равно деньги не вернут заберут себе. Думаешь, они там искать будут, кто потерял? Как бы не так!.. И вообще неизвестно еще, кто владелец денег — может, жулик, а ты, — сказала она, — с этими деньгами можешь вернуться в деревню…

Лева этот старый жук и пройдоха, на этот раз проморгал хитрый ход Крольчихи, не сообразил, что его опутывают, или понадеялся, что навсегда исчез из поля зрения блатных, и, когда домработница объявила ему, что уходит от него, совсем уезжает из Ленинграда, он сам пригласил Крольчиху. Такой скромной, провинциальной бабой показалась она ему, что он порадовался даже.

Крольчиха почти год тихо — мирно прожила у Левы. Ничего не трогала, терпеливо искала тайник, где он хранил драгоценности, — а что драгоценности у него были, она не сомневалась. Как не сомневалась и в том, что хранит он их в доме.

Она обнаружила тайник совершенно случайно, и там, где меньше всего ожидала, — в старом патефоне, который и стоял-то на видном месте, на шкафу в спальне. Едва ли не через день, а уж раз в неделю обязательно, Крольчиха вытирала с него пыль. Она даже открывала его, но ничего не заподозрила. Патефон и патефон. Но однажды пришла в голову мысль, что в доме нет пластинок. Ни одной пластинки. И тогда Крольчиха догадалась…

Проще всего было взять патефон и смыться — ищи ветра в поле. Однако Крольчиха не была дурой и прекрасно понимала, что повсюду в квартире остались ее пальчики, а они имеются в коллекции уголовного розыска. Навести на хату кого-нибудь из воров сразу она тоже не решилась. Уж очень хотелось сляпать это дельце чисто, не наследить. Пахло огромными деньгами, а Крольчиха втайне мечтала уехать из Питера, купить домик на берегу озера — почему-то именно на берегу озера, а не реки, — взять с собой Татьяну (она в самом деле любила ее и жалела), выдать замуж за обыкновенного мужика, пусть бы Татьяна родила, а она нянчилась бы с ребеночком. С возрастом вообще все настоящие воры делаются сентиментальными, мечтают о спокойной, тихой старости, а Крольчиха все-таки была женщиной…

И вдруг у Левы объявилась племянница, довольно молодая красивенькая жидовочка (Крольчиха была уверена, что никакая она не племянница, а любовница и что ее подсунули Леве его же соплеменники, торгаши, чтобы не пропало богатство, когда он загнется или когда ему помогут загнуться), так что услуги домработницы стали не нужны, и Крольчиху рассчитали, заплатив, между прочим, копейки. Лева действительно был жаден.

Лучшего варианта, сообразила Крольчиха, не придумать. Потому что, если бы она ушла от Левы сама, это могло бы вызвать подозрения, а так — он уволил. Она продолжала следить за Левой и его «племянницей» и скоро обнаружила закономерность: регулярно, по средам, они ходили в театр, в оперу. Тут Крольчиха всполошилась, предположив, что кто-то уже подготовил это дельце. И рассказала Евангелисту: они были необходимы друг другу — он специалист по замкам, а Лева менял время от времени замки и уж наверняка сменил после ухода Крольчихи, как и после той домработницы — она же хорошо знала квартиру, и главное, ее знала овчарка. Привязанность собаки Крольчиха обеспечила заранее.

Андрея С Балдой отправили наблюдать задолго до предполагаемого ухода Левы из дому. Около семи часов он и «племянница» вышли из парадной и направились к трамвайной остановке. Балда проследил их до самого театра и, только когда вернулся, дал знать Евангелисту с Крольчихой, что все в порядке.

По плану, Андрей должен был остаться с Балдой, стоять на шухере. Случись накладка (вернулись бы, например, раньше времени Лева с «племянницей»), Андрей должен был предупредить Евангелиста и Крольчиху, а Балда — задержать Леву. Для этого годился даже скандальчик. Однако в последний момент Евангелист обеспокоился, что кто-нибудь может оказаться дома.

— Всякое бывает, — сказал он. — Подозрительно мне, что Лева оставляет пустую квартиру.

— Там собака, — возразила Крольчиха.

— Что собака! Давай так. Пусть Племянник идет вперед и позвонит. А мы обождем внизу. Если что, он скажет, что ошибся. Тебе звонить нельзя…

Сам Евангелист «светиться», понятно, не хотел. Андрей звонил долго. За дверью было тихо. И собака не лаяла.

— Она никогда не лает на звонок, — объяснила Крольчиха. — Сейчас стоит, сука, у двери и прислушивается, ждет.

Евангелист быстро управился с замками. Крольчиха, чуть приоткрыв дверь, ласково позвала:

— Джудди, это я.

Овчарка несколько недоверчиво посмотрела на Крольчиху и принюхалась.

— Свои, свои, — сказала Крольчиха и погладила овчарку. Та заскулила. Крольчиха взяла ее за ошейник, отвела в уборную и закрыла.

— Зверюга, — процедил Евангелист. — Кокнуть бы ее. Где патефончик?

Они прошли в спальню. Патефон стоял на своем обычном месте. Евангелист взял его, поставил на кровать и открыл.

Патефон был пуст.

— Где же твоя шкатулка? — зарычал Евангелист.

— Здесь была, — растерянно пробормотала Крольчиха. — Вот жид пархатый! Да вот же она!.. — И показала на трюмо.

Там стояла шкатулка красного дерева. Она была закрыта, и Евангелисту пришлось порядочно повозиться, прежде чем он справился с хитрым замочком.

— Да бери ты, и валим отсюда, — поторапливала его Крольчиха, прислушиваясь, как беснуется в уборной овчарка.

Однако Евангелист во что бы то ни стало хотел посмотреть, что в шкатулке. Интуиция и опыт уже подсказывали ему, что там ничего нет. К тому же она была подозрительно легкой. Так и вышло — в шкатулке сиротливо лежали одно колечко с явно поддельным камешком и дешевенькие сережки.

— Для таких идиотов, как мы, и оставил! Неужели уплыло все? — разочарованно сказала Крольчиха, оглядываясь.

— Не уплыло, — уверенно сказал Евангелист. — Просто перепрятано. Колонул, наверно, тебя.

Квартира состояла из двух комнат и была забита старинной мебелью, коврами, картинами. Огромный шкаф между тем был почти пустой: три-четыре платья, изрядно поношенный костюм и шуба. На тряпки Лева тратиться не любил. На полочках, на столиках, на секретере — повсюду стояли всякие безделушки, дорогие, должно быть, но Евангелист искал драгоценности. Он был уверен, что они где-то в доме. Крольчиха время от времени поглядывала в окно. Балда торчал на месте.

Перетряхнули все, что можно было перетряхнуть. Трижды обыскали комнаты, кухню, ванну — ничего. Андрей высказал предположение, что драгоценности могут быть спрятаны в сливном бачке, но в уборную заглянуть было невозможно: овчарка буквально взбесилась там.

Всем было ясно, что найти драгоценности можно разве случайно. Лева мог спрятать их где угодно. Или у него есть потайной сейф. Но тогда почему он хранил их в патефоне?.. Проверили за картинами, отодвинули диван. Пусто.

— Берем хоть эту дребедень, — презрительно сказал Евангелист, показывая на безделушки, — и рвем когти. — Он взял маленькую серебряную статуэтку. — Дон-Кихот на своей кляче, — повертел ее, хмыкнул и сунул в портфель. — Давай, Племянник, складывай что приглянется. С паршивого жида хоть шерсти клок.

Они набили портфель и пошли к выходу. Дверь в спальню была открыта настежь. Андрей машинально заглянул туда. Какая-то несообразность остановила его, задержала внимание.

— Постойте-ка… — Он понял, в чем дело. Кровать, на которой валялся перевернутый вверх дном патефон, была не прибрана, как будто с нее только что встали. Поверх одеяла лежало скомканное покрывало. А вот подушки почему-то не примяты, а, наоборот, взбиты. Похоже, постель нарочно привели в беспорядок…

Андрей шагнул в спальню, снял с кровати патефон и откинув одеяло, увидел чем-то набитую наволочку.