Водная пирамида

— Наверняка, Бог привел тебя к нам в такое время. Правду сказать, Бог не очень много сделал для нас, но все-таки он не оставил нас навсегда… Я поживу еще чуток, пока и остальные члены семьи не уедут в Австралию. Так мне на роду написано. А от судьбы не уйдешь…

Я хотел было вмешаться в рассуждения старушки, после того как она сказала про силу фатального и про невозможность противиться тому, что суждено, но не мог. Я встречал такое состояние души и у других членов нашей семьи, нередко это вызывало у меня протест, но и я сам, чаще по инерции унаследованного уважения к Отцу, к старшим, молчал. Вот и сейчас у меня не было сил выступить против моей тетки. Она же, будто почувствовав мое беспокойство, продолжила:

— Отец твой, упокой, Господи, его душу, уехал как раз вовремя. Вы не видели тех мук, которые мы здесь пережили. Правду сказать, беды выпали и на вашу долю, другие беды. Проклятое время сталинское, потом китайское! Рассорили нас друг с другом. Да так здесь, на Балканах, поступали с нами всегда. Мы стали злейшими врагами, одни в глазах других. И землю, и дома наши забрали, могилы предков распахали.

Когда тетка упомянула уничтоженные могилы, что-то во мне перевернулось. Здесь, на родине моих предков, героев общей балканской саги, замыкался круг моих многолетних поисков.

Я сразу подумал о могиле папиной мамы — наверняка в свое время она была главным действующим лицом семейной истории. Мне очень хотелось узнать о ней как можно больше, и я спросил:

— Когда бабушка умерла, где ее похоронили? Не сравняли ли с землей и ее могилу?

— Несчастная моя мама, хоть в смерти ей повезло. Она ушла сразу после войны. Только ее могила сохранилась, не перепахана. Бог ее не оставил…

У нее разболелись почки. Второй сын отвез ее в больницу, в Тирану. Там ей сделали операцию. Но неудачно. Ее перевезли в Корчу, к дочери. Она прожила совсем недолго. Похоронили ее в Корче. Она была сильной женщиной. После смерти мужа оставалась столпом семьи.

Тетка поняла, что я почувствовал, когда она стала говорить про свою мать. И она была в волнении. Хрупкими были мои воспоминания о моей турецкой бабушке. Я видел ее пятьдесят лет тому назад, когда она пересекла Озеро, границу, возвращаясь из своего последнего путешествия в Стамбул. Она учила меня говорить по-турецки. Но я выучил всего несколько слов. Навсегда я запомнил выражение ac kapi, что означает «откройте дверь». Глубоко в память мне врезалась эта дверь, которую навечно, даже в изгнании, оставила мне открытой моя турецкая бабушка, дверь как символ вечных иллюзий обрести другой мир, убежать с Балкан и найти путь к спасению семьи.

Пятьдесят лет прошло после того, как не стало бабушки, и все эти годы в моей голове зрело, росло, словно миф, убеждение, что именно благодаря ей Отец вынес тяжкое бремя балканского переселенца. И вот сейчас, возможно, пришел подходящий момент узнать о жизненных перипетиях этой сильной балканской женщины. Тетка будто следила за ходом моих мыслей. Она быстро продолжила:

— Мама моя происходила из турецкого рода. Бог дал мне прожить с ней рядом полвека. Она была сильной женщиной. Жила будто несколько жизней сразу, желая добра всем нам. Она очень переживала за каждого из нас. Душа ее рвалась на части, когда уезжал кто-то из членов семьи…

Видно было, что тетка сильно разнервничалась. Старшая дочь подала ей стакан воды и лекарство, очевидно, сердечное, чтобы она успокоилась. Но этот рассказ о своей матери, с одной стороны, волновал ее, а с другой, действовал на нее положительно. Она снова собралась с силами и продолжила:

— Я, милый, даже не знаю, про что тебе лучше рассказать. Никак не смогу все тебе поведать. Такая широкая душа была у нее! Материнская любовь давала ей силы, служила опорой ей и всему роду.

Тяжелая жизнь. Трудная судьба. Ее родители были из славного турецкого рода кадий, судей. Испокон века они жили в Прилепе. Отец ее, известный судья, первым почувствовал приближение конца Царства. Решил всю семью сорвать с насиженного места, оставить земли и дома, проделать путь до Стамбула. Ему виделось, что именно там семья снова сможет пустить корни. Он жил надеждой на это…

Он был влиятельным и богатым человеком, многое оставил, но и многое отвез в Стамбул из того, что было необходимо для новой жизни, предчувствуя, что развязка уже близка. Каждое лето он приезжал в наш город у Озера. Он быстро подружился с нашей семьей, особенно с моим отцом, тогда человеком одиноким, вдовцом.

Дед твой был сильным человеком, но его сломила преждевременная смерть первой жены и мучения, которые принесла ему жизнь, когда он один растил детей, оставшихся без матери.

Много было в семье проблем, дело доходило до страшных ссор, отголоски которых не утихли до сих пор, особенно при разделе земли. Как ни подели, все равно кто-то недоволен. Ну, хорошо ли, плохо ли, но дед поделил, наконец, землю, и только как-то успокоился, как пришла другая беда.

Его близкие, родственники по материнской и отцовской линии, уезжали в Стамбул. Чтобы вовремя найти себе кров, хороший кров. И преуспели в этом, во дворце в конце концов оказались, да про деда твоего совсем забыли, а он сильно скучал. Не было такой силы, которая могла бы оторвать его от Озера. Стал он чахнуть да сохнуть на берегу с большой подзорной трубой, которую твой Отец привез ему из Стамбула. Остался он там, чтобы на родной почве у большой воды оберегать корень несчастной семьи, разделенной на две половины.

Тетка рассказывала так, будто прекрасно знала, чт'o меня интересует, и хотела удовлетворить мое любопытство. Она на некоторое время замолчала, а потом продолжила:

— Так вот, однажды вечером, перед отъездом, старый прилепский судья за рюмкой ракии разоткровенничался, до конца открыл душу моему отцу, глядя в синюю озерную даль:

«Друг мой, я пришел, чтобы проститься с тобой. С Озером. Я уезжаю со всей семьей в Стамбул. Кончилась наша эпоха на Балканах. Мы, подданные могущественной империи, были сильными, господствовали пять веков. Наше время ушло навсегда. Мы ни Европой не стали, ни с Азией не распростились. Нам надо добраться до Стамбула, прежде чем нас унизят, выгонят силой. История не прощает того, кто не следит за ее ходом, нельзя ни забегать вперед, ни отставать от нее, надо идти с ней в ногу. А здесь на Балканах мы оставляем могилы наших предков…»

Так сказал судья моему отцу. До утра раскрывал он ему свою душу. Когда занялся рассвет на другом берегу, кадий вдруг поведал моему отцу тайну, которую годами носил глубоко в себе:

«Друг мой, столько летя приходил в ваш дружественный дом у Озера. Я всегда считал вас своими. Я очень уважаю ваш род. Из тех, кого мы покидаем, вас нам будет не хватать больше всего.

Я уезжаю с пятью дочерьми и четырьмя сыновьями. Все они готовы к большому пути. Наверняка они легче меня перенесут неизвестность того, что нас ждет. Смотрю я на тебя — ты молодой, а вдовец. Обычай не таков, чтобы отец предлагал свою дочь в жены. Но я оставляю на тебя мою самую младшую дочь, пусть будет тебе женой. Поверь мне, друг мой, я будто слышу голос провидения, который велит мне так поступить. Пусть дочка моя станет живым мостом между нашими родами…»

Отец с радостью и счастьем принял руку дочери судьи. И так, милый, в наш род влилась новая, турецкая кровь, жизнь потекла быстрее…

Эх, сынок, можно целый век рассказывать про эту турецкую мать, хрупкую женщину, ставшую источником жизни, который питал отцовское семейство…

Тетка замолчала. Видимо, она хотела перевести разговор на другую тему. Время поджимало. Вечером я должен был вернуться на другой берег Озера. В то врет как тетка пошла искать в большом пакете фотографию своей матери, я не переставал думать об этой много пережившей женщине с неизвестной мне ранее трудной судьбой, но при этом с такой огромной силой и способностью к выживанию.