Водные ритуалы

Едва взглянув на нас, он жестом попросил подождать и продолжил свое наставничество.

Забавно, что именно бросается в глаза в человеке, после того как ты не видел его двадцать четыре года. Сауль как-то очень поблек… наверное, как и я сам. Сейчас, прикинул я, ему пятьдесят с чем-то. Седые волосы в некогда черной бороде, более заметные морщины вокруг глаз… и поведение. В первую очередь — поведение.

Я запомнил Сауля как типичного преподавателя-харизматика: всегда в сопровождении студентов, всегда окруженный юношами и девушками. Теперь его тоже окружали студенты, а он, как и прежде, выглядел неформально — в джинсах, в незаправленной клетчатой рубашке. Но в прежде живых манерах сквозили отчуждение, усталость, досада, как будто игра в модного препода давно ему опостылела.

Я познакомился с Саулем, когда Лучо уговорил нас записаться на стипендиальную программу при Университете Кантабрии, куда принимали молодых людей из всех автономных сообществ с учетом будущего зачисления на исторический бакалавриат. Мой друг всегда мечтал стать археологом, а остальные ребята хотели заработать летом немного денег и как раз думали, куда бы податься — на «Экспо» [19] в Севилью или в Олимпийскую деревню в Барселоне.

Хотя в первую очередь мы с Лучо и Асьером хотели поддержать Хоту в худший момент его жизни и увезти его из Витории на несколько недель: его отец боролся с саркомой поджелудочной железы, и еще совсем недавно ответственный ученик и примерный мальчик Хосе Хавьер Уэто каждые выходные шел вразнос, все чаще и чаще выпивал и ввязывался в склоки. Мы хотели помочь ему и побыть с ним вместе. Мы знали, что он поедет и в Севилью, и в Барселону, однако близлежащая Кантабрия была самым удобным вариантом.

19

«Экспо» — всемирная выставка; в 1992 г. она проходила в Севилье и была приурочена к 500-летию открытия Америки.

Способствовало нашему выбору и то, что программа для молодежи в возрасте от пятнадцати до семнадцати лет предусматривала материальную субсидию в размере 50 000 песет, оплату дороги и проживания также брал на себя университет; а когда тебе шестнадцать, а впереди целое лето, такой план придется по вкусу любому.

Студентки внимательно слушали Сауля, который рассказывал о теонимах, древних словах, обозначающих топонимы и скрывающих имена кельтских богов, таких как Деба, Тевтат, Тулоний, Луг… Две девушки прилежно записывали лекцию и, подняв голову, улыбались Саулю; при этом на лицах у них читалось настоящее обожание. Тот же делал вид, что ничего не замечает.

Мы подождали некоторое время, но Сауль был настолько сосредоточен на своей кельтской болтовне, что вскоре забыл о нас, и легендарное терпение Эстибалис через несколько минут лопнуло.

— Профессор Товар, — сказала она, выразительно покашляв, — мы прибыли из полицейского участка Витории. Нам бы хотелось, чтобы вы уделили нам внимание, когда освободитесь. Мы не торопимся.

Чуть раскосые глаза Сауля будто бы затуманились. Мы явно взяли ошибочную ноту.

— Патрисия, Майте, Сандра… не могли бы вы оставить нас наедине? В четверг приходите на факультатив, если у вас остались вопросы, — приказал он вежливым, но не терпящим возражения тоном.

Девушки ушли, обменявшись друг с другом пристальным взглядом и осмотрев нас с Эсти с головы до ног.

— Для чего вы приехали? — начал он, как только за девушками закрылась дверь.

— Узнаёте инспектора Унаи Лопеса де Айялу? — спросила моя напарница, стараясь облегчить мне жизнь.

— Еще бы. Ты стал настоящим мужчиной, Кракен, однако внешне почти не изменился. К тому же я следил за событиями в Витории несколько месяцев назад. Я все-таки живу не на Луне. В Сантандере только об этом и говорили.

— Вроде бы вы должны были жить в Витории… — вырвалось у Эсти. Она покашляла и выпрямилась, словно вспомнив, что находится на работе и должна опросить свидетеля по старому делу.

— Лучше нам всем обращаться друг к другу на «ты», — предложил Сауль.

— Отлично, — моя напарница кивнула. — Мы — инспекторы отдела уголовного розыска. Прибыли, чтобы проконсультироваться с тобой по поводу некоторых вопросов, которые возникли в связи с делом об исчезновении твоей дочери Ребекки Товар.

— Значит, все-таки из-за Ребекки… — прошептал он. Лицо его болезненно сморщилось, и он опустил глаза. — Есть что-то новое? Вы нашли тело? — спросил он, приходя в себя.

— Боюсь, что нет. Но тогдашнее дело внешне напоминает нынешнее. Мы хотим исключить связь между ними и как можно скорее оставить тебя в покое наедине с твоим горем, — сказала Эстибалис с искренностью, которую я не привык наблюдать в ней во время общения со свидетелями. — Что, по-твоему, случилось с твоей дочерью?

— Мутная история. Похоже на хулиганство, — ответил Сауль. Он снова стал самим собой, и тон его казался более теплым. Он посмотрел Эстибалис в глаза и приблизился к нам. — Думаю, их было несколько; кто-то из подельников сделал фотографии, чтобы шантажировать другого или других, а позже раскаялся и отправил фотографии в СМИ. Труп исчез — скорее всего, они испугались, что найдут следы или улики, которые выведут прямо на них. Под уликами я имею в виду биологические остатки, сперму, что угодно…

— Сауль, а что ты думаешь насчет ее беременности? — спросила Эстибалис.

— Она не была беременна.

— Она была подростком. Статистика насчитывает множество родителей, которые понятия не имеют о беременности своих дочерей.

— Я не из тех отцов, которые не догадываются о беременности своей дочери. Ребекка не могла быть беременной, потому что… — Он вздохнул и повернулся ко мне. — Унаи, ты помнишь мою дочь?

«Да, мы вроде бы дружили. У меня сохранились о ней хорошие воспоминания», — написал я на мобильном.

До этого я не открывал рта, а Эстибалис забыла упомянуть о моей травме в зоне Брока. Но Сауль явно о чем-то догадывался; должно быть, его цепкая память сохранила тогдашние заметки в прессе, и он понял, что я не смогу участвовать в разговоре.

— Я имею в виду внешний вид, — настаивал он. — Ты помнишь, были ли у моей дочери женские формы?

Вопрос меня смутил. Отвечать отцу погибшей девочки-подростка, помню ли я фигуру его дочери, показалось мне кощунством.

«Не помню», — соврал я.

— Конечно, ты смотрел исключительно на Аннабель Ли. Ребекка была не очень развита — ни физически, ни умственно. Она была совсем ребенком и с парнями не встречалась. Моя сестра была эндокринологом и следила за ее развитием. Полиция задала мне тот же вопрос двадцать три года назад, и сестра показала результаты анализов, по которым Ребекка не могла быть беременной в месяцы, предшествовавшие ее исчезновению. Они не придавали этому вопросу большого значения. Насчет живота у меня есть два объяснения. Прежде всего подобное впечатление может создать ракурс, с которого сделаны фотографии. Но эти объяснения меня не удовлетворили, и я посоветовался с судмедэкспертом в Сантандере. Его мнение сводилось к тому, что подобное вздутие живота может быть вызвано разложением тела, если она была мертва в течение нескольких дней, хотя больше никаких признаков разложения с этого расстояния не было заметно. А лицо… я тысячу раз смотрел на эти снимки, и это, несомненно, была моя дочь. Отец всегда узнает лицо своей дочери, будь та жива или мертва.

«Ты много рассказывал о местных культах, — написал я Саулю, меняя тему. — Что ты можешь сказать насчет Фонтибре?»

— Что у судьбы дурной вкус и паршивое чувство юмора.

«Тебе не приходило в голову, что это мог быть кто-то из твоей академической или рабочей среды, какой-то коллега, интересующийся культурной антропологией, группа твоих же студентов или кто-то, для кого Фонтибре имеет особое значение? Способ умерщвления девочки не имеет аналогов — по крайней мере, в нашей культуре, Сауль».