Водонос умер

Сейид и бабушка покончили со своими сладостями. Шуша пошел к себе творить вечернюю молитву. Сейид начал зевать. Обращаясь к бабушке, он спросил:

— А что, спать мы будем?

— Может быть, ты поешь чего-нибудь из купленного тобой?

— Не, оставлю на завтра.

— Может быть, немножко похлебки, или арбуза, или сыру?

— Не, я сыт.

— Тогда вставай и иди мыть руки.

— Они чистые.

— А масло от фатыра?

— Я вытер его об галлябею.

— Ага, чтоб тебя клопы искусали. Грязным спать не пойдешь. Иди помойся, а я приготовлю тебе чистую галлябею.

— И что ты ко мне пристала? Что, разве каждый день нужно мыться? Эдак и утомиться можно без большой нужды. Уже сколько лет я мою руки и лицо. А польза от этого какая?

— Быстро вставай и иди. Каждый раз с тобой одно и то же. Без разговоров ты умыться не можешь?

Сейиду ничего не оставалось, как встать. Тем более, что слепая бабушка поднялась и без его помощи направилась к уборной. В пределах своего двора она всегда передвигалась словно зрячая. Последовав за ней, Сейид крикнул:

— Подожди, я принесу лампу.

— Не надо, оставь лампу у себя.

— Но я ничего не вижу.

— Зато я все вижу. Иди сюда.

Старушка подобрала полы платья, села на низкую деревянную скамеечку перед тазом с водой. Туалет, несмотря на свои малые размеры, был поделен на две части: в одной помещалась уборная, а в другой — умывальник. Рядом же находилась кухня. В этом помещении был постоянный полумрак, ибо освещалось оно лишь через маленькое окошко, которое находилось под самым потолком, как в тюрьме. Бабушка позвала внука, готовясь к ежедневной процедуре.

— А ну-ка, раздевайся!

— Да ты никак собираешься меня мыть?

— Нет, лишь умою.

— А голову будешь мыть с мылом?

— Как же иначе.

— А зачем? Ведь ты же сама мыла ее позавчера. Голова и теперь еще чистая… Каждый день одно и то же — мыться, мыться… Если бы у меня была и каменная голова, то и она давно бы стерлась.

— Хватит болтать, иди сюда.

— Ладно, но только без мыла.

— А что, мыло тебя щиплет?

— Не, в глаза лезет.

— А ты закрой их, и оно не полезет.

— Я закрываю, а оно все равно лезет.

— Закрывай как следует.

— И то закрываю со всей силой.

— Значит, все в порядке.

— Все равно лезет.

— Да иди ж ты сюда, ради всевышнего. Терпенье лопается.

Притворно заплакав, Сейид продолжал:

— И что я тебе дался? Каждый день с мылом да с мылом. Теперь я знаю, зачем бог создал мыло. Чтобы оно лезло мне в глаза. Так и ослепнуть недолго.

— Без разговоров, дай сюда руки!

Сейид протянул руку. Бабушка с силой притянула его к себе и с досадой сказала:

— Садись здесь и нагни голову над тазом.

Нагибая голову, Сейид пошарил рукой вокруг себя и нащупал мыло, которое лежало рядом со скамейкой. Он быстро схватил его и спрятал за спину.

Набрав воды из таза в кувшин, старушка начала поливать на голову внука. Потом протянула руку, ища мыло, которое она клала всегда в определенное место, но не нашла его. Она стала шарить вокруг себя, но вскоре все поняла. Взяв парнишку за ухо, она с угрозой сказала:

— Сейчас же отдай мыло!

— Какое мыло?

— Отдай, а то хуже будет.

— Да не видел я никакого мыла, — сказал мальчик со злостью.

Бабушка с силой дернула его за ухо.

— А-а-а, — закричал он.

— Отдай, а то позову отца. Он тебе задаст. Ты же знаешь, что он из тебя душу вытрясет.

— На, подавись своим мылом.

Сейид снова начал притворно плакать, не давая ей намыливать голову.

— Да замолчи ты, хватит дурака валять!

Мальчишка сильно зажмурил глаза. Намылив ему голову, старушка стала лить на нее воду, смывая пену.

— Ну что — все? Можно открывать глаза?

— Погоди, еще раз помою. Столько грязи, что не понимаю, как ты ходишь — ногами или на голове.

— Еще раз? И что же это за насилие такое! Твоя мать тоже дважды мыла тебе голову, а?

— Разве я мазалась, как ты?

Затем наступила очередь рук и ног, что было для старушки гораздо легче сделать, ибо мальчишка теперь уж ничего не мог выкинуть. Закончив мытье, Сейид надел чистую галлябею, что здорово облегчило его судьбу — хотя бы временно он избавился от рваной галлябеи. Вслед за бабушкой Сейид пошел спать.

Их жилище состояло из трех маленьких темных каморок, устланных, как и прихожая, всяким тряпьем. В каждой каморке было по окну, закрытому железной решеткой. В одной из каморок спал Шуша на низком деревянном лежаке, покрытом тонким одеялом. В углу каморки стояла вешалка, на которой болталась одежда отца, в другом — небольшой шкаф, где находилось остальное имущество главы семьи.

Старушка и мальчик спали в соседней каморке на матрасе, брошенном прямо на пол. Вешалку им заменяла тонкая веревка, протянутая между стенами. На веревке висела немудреная одежонка обоих обитателей каморки. В одном из углов стояли тазик и кувшин, которыми бабушка пользовалась для совершения омовения и для стирки.

В третьей каморке стоял сундук с тряпьем, который открывался лишь в том случае, когда Сейиду нужно было поискать там что-либо подходящее для его игр.

Сейид заглянул к отцу и увидел его в привычной позе: тот сидел на своей постели, облокотившись на подоконник и наклонив набок голову. Отец смотрел через окно на небо, вернее на небольшую полоску неба, которая просвечивала в узкую щель, отделявшую их дом от противоположного балкона, почти полностью закрывающего собой сверху переулок. В руке он держал сигарету, дымом которой затягивался время от времени.

Каждый вечер, прежде чем лечь спать, его отец сидел в такой позе и лицо его было как и у бабушки: задумчивое и немного печальное. Их вообще многое объединяло: страстные молитвы, печаль, созерцание неба. Но Сейид не задумывался над тем, что за всем этим скрывается, никогда не спрашивал ни отца, ни бабку о причинах их печали. У парнишки не было на это времени.

Сейид перевел взгляд с отца, рассматривающего небо через окно, на бабушку, которая направлялась к постели. Он позвал ее.

— Чего тебе, внучек?