Водоворот

Ковалев едва не поперхнулся, а воспитательница продолжала:

– Он там ночевал, потому что якобы его брату было страшно ночью. Но другие мальчики признались, что вечером он рассказывал маленьким страшные истории! Ничего удивительного, что ночами им плохо спится!

Ковалев выдохнул: он не сразу сообразил, что у младшей группы две спальни. А Зоя Романовна не удивилась.

– Я поговорю с обоими.

Девушка-психолог опустила ложку и посмотрела на Зою Романовну:

– Вам не кажется, что ночные страхи детей в компетенции штатного психолога?

Надо же, Ковалев опять забыл узнать ее имя!

– Нет, не кажется, – ответила та. – Занимайтесь адаптационными и развивающими программами, этого достаточно.

– Я так и поступлю, – с деланной улыбкой и нарочито официально ответила девушка. – Но замечу, что последние исследования в этой области говорят о благотворном влиянии страшных историй на душевное состояние детей: освобождают от ежедневного стресса, снимают напряжение.

– Прекрасно, – кивнула Зоя. – Но не забывайте, что всякая история должна соответствовать возрасту ребенка. То, что пятнадцатилетнему оболтусу кажется забавным, для дошкольника станет непреодолимым ужасом. Не стоит доверять Селиванову освобождение детей младшей группы от стрессов.

– Девочкам из его группы вы это доверяете, – заметила девушка-психолог и негромко добавила: – К тому же истории, которые пугают старших ребят, обычно не тревожат младших. У маленьких просто не хватает жизненного опыта, чтобы примерить взрослые истории на себя.

Зоя ничего не ответила, лишь подарила девушке многозначительный взгляд, говоривший, что разговор был окончен еще на адаптационных программах.

Однако Тамара Юрьевна не унималась:

– Селиванов нарочно запугивает младшего братишку, а потом заявляет, что тому страшно по ночам!

– Тамара Юрьевна, вы же педагог. – Девушка-психолог изобразила на лице презрительную гримаску. – Витя Селиванов остро нуждается в доказательствах того, что он кому-то нужен, и роль защитника младшего брата – не самый худший способ, который он мог для этого избрать.

И снова, как накануне, после завтрака девушка-психолог осталась за столом.

– А здорово вы с Зоей… – с блуждающей улыбкой в пространство сказала она. – С тех пор как Надежда Андреевна умерла, вы первый…

– Первый что? – переспросил Ковалев, чтобы не оставлять недоговоренности.

– Ну… смогли ее осадить. Больше никто не может.

– Даже главврач? – удивился Ковалев.

– А ей-то зачем? Они же подружки. Батюшка, который здесь служит молебны, – брат Татьяны. Он на Зое жениться собирался, но она попадьей стать не захотела. – Девушка усмехнулась, если этот медленный и легкий изгиб губ можно было назвать усмешкой. – И пришлось ему податься в чернецы.

Вот как… Главврач – сестра священника… Неудивительно, что здесь разводят монастырские порядки.

– Скажите, – решился спросить Ковалев, – а Надежда Андреевна тоже была верующей?

– Да что вы… – Девушка мягко и плавно махнула рукой. – При Надежде Андреевне тут такого не было, она бы не позволила. А потом и началось: молельная комната, батюшка по четвергам… Знаете, вы на нее похожи чем-то. Она тоже всегда ломала Зоины манипуляции в корне. Я хоть и психолог, и то не всегда вижу, как Зоя это делает. Зоя из тех, кто ведает, – слово «ведьма» происходит от слова «ведать».

– Мне показалось или она все же христианка?

– Да, христианка. Более всего меня поражает именно это: ведать – и все равно служить этому злому, ревнивому богу… Не сомневаюсь, что она, в отличие от большинства духовных пастырей, в самом деле знает, чего хочет ее бог. Она слышит его, и он ее слышит, понимаете?

– Нет, не понимаю.

– Вы что, действительно совсем-совсем атеист? – Девушка наклонила голову набок и посмотрела на Ковалева снисходительно, с легкой улыбкой.

– А вы?

– А я? А я вижу и знаю, что происходит. Обратите внимание: я не верю, а вижу и знаю. Здесь жил еще один человек, который видел и знал, но теперь он… Кстати, вы и его напоминаете, вот я и подумала, что вы тоже можете видеть.

Умом Ковалев понимал, какую чушь несет эта необычная девушка, но, глядя в ее глаза с поволокой, почему-то не мог над нею посмеяться. Не верил ей, нет – как не веришь в сказку, но все равно слушаешь, все равно погружаешься в нее с головой, примеряешь на себя чужие переживания и подвиги. А может, все дело было в ее завораживающей притягательности, в странной красоте, мягкости… Она обволакивала, окутывала, успокаивала – как сильный транквилизатор.

– И что же здесь происходит? – спросил он скорей из вежливости.

– Не только здесь. Вы заметили, как церковь рвется к детям? Непременно к детям?

– Дети воспринимают проповедь без критики, – пожал плечами Ковалев. – Когда-нибудь они станут взрослыми и платежеспособными.

– Взрослыми они станут не скоро. Церковь, конечно, прибыльное предприятие, но Бог – это не церковь.

Ковалев кашлянул и постарался, чтобы его усмешка выглядела снисходительной, а не презрительной.

– Может, подскажете, что мне ответить ребенку на вопрос: «Почему мы не верим в Бога?» Как детский психолог…

– На этот вопрос нет ответа, потому что ни доказать, ни опровергнуть существование Бога невозможно. Многие пробовали… А впрочем… Я соврала, один ответ я нашла: «Потому что Бога нет». Согласитесь, неубедительно.

– Моя жена сказала: «Потому что в Бога верят только придурки»… – усмехнулся Ковалев.

– В таком случае, не верят в Бога тоже только… люди недалекие. Ведь и опровергнуть существование Бога невозможно. Но одно дело верить, и другое – служить. Тут я согласна с вашей женой: поклоняются Богу только придурки. – Девушка назидательно улыбнулась. – У меня нет сомнений в существовании этого бога, но служить ему?..

– Вы… сатанистка? – догадался Ковалев.

Она воззрилась на него безо всякой поволоки на глазах и привычной отрешенности:

– Чего?

А потом рассмеялась – легко и томно.

– Нет, я не сатанистка. Дьявол – это продолжение Бога, если хотите – его аватара. Ипостась. И служить Дьяволу все равно, что служить Богу.

– Думаю, за эти слова православные порвут вас на куски. Это оскорбление чувств верующих, – улыбнулся Ковалев. Ну и пусть она городит ерунду – это придает ей прелести, загадочности и шарма.