Военная фортуна

— О, что касается этого, — сказал Броук, — мы всегда были очень неброским кораблем, ты же знаешь, не то что бедный старый «Герьер», со всей его шпаклевкой и краской. Осторожнее доктор, — вскричал он, ловя за руку Стивена, поскольку крен фрегата угрожал сбросить того вниз, в передний люк.

Длинная, низкая орудийная палуба и главное вооружение корабля: массивные восемнадцатифунтовки, крепко принайтовленные напротив своих портов по оба борта, со станками, окрашенными в тот же тускло-серый цвет, так что они походили на мощных животных, привязанных к палубе, например, носорогов. Туда-сюда вдоль рядов пушек, среди занятых работой групп моряков, офицеров и молодых джентльменов. По давней привычке Джек кланялся бимсам, Броук шел выпрямившись и, рассказывая о каждом орудии, лучился энтузиазмом.

Все пушки были оборудованы простыми, гениальными, прочными медными прицелами, изобретенными капитаном, и кремневыми замками. Любому замку Джек предпочитал добрый старый фитиль, и когда они, поднимаясь на палубу, заспорили по данному поводу, Стивен почувствовал, что усталость вот-вот затопит с головой: пудинг накрыл его словно крышка гроба. Он пробормотал что-то о необходимости позаботиться о пациенте и ушел, едва замеченный в пылу спора. Но вместо того, чтобы пойти сразу в каюту, доктор прошел в кормовую часть, вдоль квартердека к гакаборту и некоторое время стоял там, уставившись на кильватерную струю и лодки, буксируемые за кормой — их жалкую плоскодонку, баркас и собственную гичку капитана Броука.

Стивен размышлял о капитане Броуке, который оказался еще более увлеченным и решительным человеком, чем он предполагал ранее. Аскетичным и без сомнения довольно робким в личных отношениях: складывалось впечатление, что у своей команды он не вызывал такой же привязанности как Джек Обри, но без всякого сомнения, она его сильно уважала.

Ему показалось, что Броук живет в состоянии необычайного напряжения, как будто несет весьма тяжелый крест, а преувеличенная забота о пушках и судне помогает ему выдерживать тяжесть. Было бы интересно встретить миссис Броук. Независимо от характера, крест заключался в ней. Совершенно очевидно, что в гордом человеке единственным признаком наличия такого креста является привычная сдержанность и молчаливое самообладание, которые он подметил в Броуке. К Стивену присоединился хирург «Шэннона» и они заговорили о морской болезни, тщетности физического лечения с одной стороны и удивительном эффекте эмоций с другой, по крайней мере, в некоторых случаях.

— Вон тот человек в проходе левого борта, там, — сказал хирург, — в полосатых панталонах, жующий табак и сплевывающий через сетку с гамаками — это капитан американского брига, захваченного нами несколько дней назад. Только выскользнул из Марблхеда, а на рассвете появился уже у нас прямо с подветренной стороны, и мы его сцапали одним махом.

— Как?

— Одним махом. Чувствовал капитан себя скверно — говорит, так с ним всегда в первые дни в море — ему, блюющему, помогали взобраться на борт. Безнадежный случай: едва мог стоять, не заметил даже, как его захватили. Но в момент, когда он увидел свой бриг в огне — о-о-о, какая перемена! Вернулись цвет лица, гнев и страсть — полное излечение: топал ногами, божился, называл груз стоимостью двадцать восемь тысяч долларов и незастрахованный — разорение его владельцам. Излечился. С той поры никакой тошноты, стал философом. Хотелось бы мне сказать то же самое.

— А разве вы не философ, сэр?

— Нет, сэр. Я не могу вынести, видя, как горят призы. С половины моей доли от этих последних двадцати четырех — двадцати четырех, сэр, клянусь честью! — я бы купил себе неплохую практику в Танбридж-Уэллс, а с полной долей практика мне вообще больше не нужна, стал бы помещиком. Как я надеюсь, что этот злосчастный «Чезапик» выйдет, чтобы мы могли вернуться к нашему легализованному пиратству.

— Значит, вы не сомневаетесь в исходе?

— Не больше, чем хирурги «Герьера», «Македониана», «Явы» и «Пикока». Но в любом случае, это положило бы конец мучительному созерцанию, как мое состояние улетучивается в адском дыме и пламени.

— Я должен вернуться к своему пациенту, сэр, — сказал Стивен. — Хорошего вам дня.

На орудийной палубе капитан Броук также беспокоился за Диану Вильерс. Он сказал своему первому лейтенанту — высокому круглоголовому человеку, немного глуховатому, который с тревогой нагнулся, чтобы уловить слова капитана:

— Мистер Уатт, мне пришло в голову, что на учениях этим вечером мы не будем очищать палубу полностью от носа до кормы — не следует тревожить леди в каюте штурмана. Это всего лишь морская болезнь, и вне всякого сомнения, завтра ей станет лучше, но сегодня не нужно ее тревожить, так что пусть переборки каюты останутся. С другой стороны, мне хочется продемонстрировать капитану Обри, что мы умеем, поэтому прошу подготовить несколько мишеней.

— Так точно, сэр, — сказал Уатт и убежал — восемь склянок полуденной вахты уже пробило, и нельзя было терять время.

Те, кто не подслушал слова капитана, заметили торопливость лейтенанта и сделали свои собственные выводы. В любом случае, в течение двух минут вся команда уже знала, что произойдет, и орудийные расчеты собрались вокруг своих орудий, проверяя станки, тали, брюки, ячейки с ядрами, банники и клинья, щелкая и меняя кремни. Они знали репутацию капитана Обри как тигра по части больших пушек, а его бывшие соплаватели преувеличивали смертоносную точность и скорость стрельбы капитана Обри, превращая фактические три бортовых залпа за три минуты и десять секунд в три залпа за две минуты, и уверяли, что каждый выстрел попадал в цель.

Матросы не вполне верили в эти россказни, но хотели, чтобы судно показало себя хорошо, и делали то немногое, что могли, потому что пушки «Шэннона» всегда содержались в идеальном состоянии, но, тем не менее, немного жира с камбуза могло облегчить движение блока или колес и, возможно, сэкономить секунду-другую.

В одну склянку первой собачей вахты Стивен присел рядом с Дианой: еще довольно сильно качало, и она все еще лежала неподвижно, ужасный цвет лица, но когда барабан пробил дробь боевой тревоги, она открыла глаза, и выдавила из себя бледную улыбку.

Тревога, и экипаж разбежался по боевым постам. Корабль мгновенно приобрел воинственный вид: триста тридцать человек, собранных в четко организованные группы вдоль ста пятидесяти футов длины. Мичманы, младшие лейтенанты и офицеры морской пехоты осмотрели подчиненных и доложили мистеру Уатту:

— Все на месте и трезвые, сэр, с вашего позволения.

А мистер Уатт, сделав шаг назад и сняв шляпу, повторил доклад капитану Броуку, который отдал ожидаемый приказ:

— Очистить судно от носа до кормы по правому борту. Красный катер спустить.

В несколько секунд все переборки, кроме Дианиной, исчезли, катер ухнул на воду с грузом пустых бочек, а крики боцмана перекрыли пронзительный свист дудки, которая торопила тех, кто работает с парусами, прочь от пушек, для поворота через фордевинд, после чего «Шэннон» начнет плавный поворот, который направит залп правого борта в цель, расположенную с наветренной стороны.

Солнце стояло еще высоко на западе, задувал превосходный брамсельный зюйд-ост, и освещение было великолепным, но волнение чуть сильнее, чем нравилось Джеку для точной стрельбы. «Шэннон» повернул, и первая мишень — бочка с развевающимся на шесте черным флагом, показалась прямо по правой скуле, на расстоянии трехсот или четырехсот ярдов. На орудийной палубе знакомые приказы: «Тишина, дульные пробки долой, выкатить пушки, целься», — все чисто формально, поскольку команда действовала автоматически, выполнив эти движения уже много сотен раз. Джек видел не только скоординированную непринужденность, но и палубу позади каждой пушки, глубоко продавленную бесчисленными отдачами, изборождённую колеями, слишком глубокими для полировочных камней.