Военно-эротический роман и другие истории

Механик вскочил одеваться и присвистнул от удивления: брюки и тужурка были отутюжены, ботинки вычищены, пуговица к рубашке пришита.

– Вот это да, – только и смог он выговорить. – А где носки? Женщина улыбнулась мужчине.

– Я забыла, что батареи уже не топят…

– Батареи?

– Ну да. Я постирала их. А батареи холодные. Придется тебе в мокрых… Ты уж извини. И заменить нечем.

И механик ушел от женщины в мокрых носках. Причем, прощаясь, она и не думала договариваться насчет дальнейших встреч, сказала только:

– Спасибо за все.

Чем привела механика в изумление и в многодневную задумчивость.

Жена офицера

Я служил зампотехом отдельного морского батальона связи, а вольнонаемная Татьяна Ивановна работала у меня в техчасти. Она аккуратно вела приходо-расходные книги, и я не имел претензий к ее трудовой деятельности. И все-таки мне с ней было нелегко. Она выбрала меня наперсником всех своих печалей, ее откровенность порой озадачивала. За делами и разговорами, как-то совершенно забывалось, что она все-таки женщина, а я все-таки мужчина одного с ней возраста. Так, однажды ее встревожил возникший на груди желвачок, и мы подробно обсуждали, доброкачественный ли и какому врачу показаться, и она-таки заставила меня пропальпировать, и я, краснея от неудобства и, что скрывать, некоторого волнения пропальпировал-таки левую грудь своей подчиненной и с умным видом что-то ей посоветовал, не помню, что.

Но чаще всего мы обсуждали недостатки ее мужа, к которому у Татьяны Ивановны имелась целая гора претензий. Например, он, такой-сякой, вместо того, чтобы готовиться в академию, целый год собирал «комбайн» – телевизор, приемник и магнитофон на одном шасси. Да еще купил списанный военный мотоцикл «М-72», который разобрал до винтика и всю зиму собирал заново. То есть все свободное от службы время возился со своими самоделками вместо того, чтобы ходить с женой в гости, в кино или в театр. Только суббота была у него на особом месте. В субботу он всегда ходил с сыном в баню. Мне трудно было ей поддакивать потому, во-первых, что я глубоко уважал радиолюбителей и самодельных механиков, и потому, во-вторых, что муж Татьяны Ивановны Сергей Гаврилович Грищук был не кем-нибудь, а командиром нашего отдельного батальона. Он был круглолиц, лыс, как колено, и трогательно искренен. Матросы уважали его не только за командирские доблести, но более всего – за человечность. Комбат-человек! – высшая матросская похвала, которой удостаивался далеко не каждый командир. В нем бурлило чувство юмора, вообще очень свойственное украинцам. На территории части была у нас волейбольная площадка, на которой шел вечный спор между офицерским корпусом и личным составом. Комбат наш возглавлял сборную офицеров. Играл он не так хорошо, как азартно. Он требовал пас, кричал истошным голосом «дай!», и ему давали, и он мазал. Промазав, в отчаянии валился с ног и к полному удовольствию матросов валялся по земле, крича «позор на мою лысую голову». Я даже подозревал, что мерзавцы – матросы иногда специально запускали нам свечку, провоцируя такое представление.

При всем этом дисциплину Грищук держал, батальон был на хорошем счету.

Излишне говорить, что Татьяна Ивановна не одобряла таких чудачеств Сергея Гавриловича, ей казалось, что он ее компрометирует. Непостижимая женская логика родила на свет такую формулировку: забывает, что он муж жены офицера!

Да, Татьяна Ивановна была женой офицера и несла этот статус гордо, с примой спиной, презирая других вольнонаемных женщин нашего подразделения, которые на момент описываемых событий были вообще уже не замужем. Эти другие – заведующая строевой канцелярией и заведующая производственным отделом – ответно недолюбливали Татьяну Ивановну, и мне не раз приходилось улаживать кошмарные конфликты между Претензией и Самолюбием.

Всем нам было где-то между тридцатью и сорока годами – возраст последних амбиционных заблуждений и еще не выкипевших страстей.

Наш батальон, как и все остальное население, отмечал Международный Женский День. У нас было два взвода девушек, на военном языке – военнослужащих женщин, поэтому устроили торжественное собрание с докладом, поощрениями и художественной самодеятельностью. Вольнонаемные же женщины пригласили любимого командира «уважить» их на квартире секретчицы. Он уважал наших скромных тружениц, жалел их, неустроенных, в общем, не хотел обидеть. И оказавшись в однокомнатной квартирке секретчицы стал, не изменяя ритуалу, оживленно потирать руками и плотоядно кряхтеть при виде стола с выпивкой и салатами. Выпустив совершенно из головы, что в трех трамвайных остановках отсюда его собственная жена в его собственной квартире тоже к этому времени уже накрыла стол, превышающий изобилием этот. Превышающий в такой же степени, в какой оклад командира батальона превышает зарплату вольнонаемной секретчицы. Оклад плюс доплата за звание, плюс доплата за выслугу лет. Да и как не выпустить из головы свое известное перед лицом малоизвестного, а, может быть, и просто неизвестного в каком-то смысле! И комбат поздравил женщин с восьмым замечательным мартом, и выпил с ними и раз, и другой, и третий, и вскоре выяснилось, что если он их уважает, то они его просто любят – как начальника и, не смейтесь, как мужчину, как душевного мужчину, а душевные мужчины встречаются так редко, так редко! Душевные и хорошо танцующие! Вы хорошо, хорошо танцуете, Сергей Гаврилович! Да снимите вы тужурку, жарко же! Мы тоже… Ничего особенного: она же в комбинации. Я? Хорошо, и я. Комбинация же как платье! Теперь я вас приглашаю, это дамское танго. Если комбинация – платье, то это – очень открытое платье. Открытое, как ваша душа. Ой, куда же вы, Сергей Гаврилович, собьемся же с танца! Нет уж, руку не убирайте, пусть будет!

Тут заведующая строевой канцелярии, маленькая толстушка, не обронив лишнего слова, уплыла на кухню в своей кружевной открытой комбинашке и затворила за собой дверь.

Между тем, кончилась музыка, осталось только легкое шипение адаптера на холостом ходу, нужно было переменить пластинку. Секретница и хотела переменить, но не успела. Ах, Сергей Гаврилович, как вы целуетесь! Ах, как вы… Куда же вы меня… Подождите, какой нетерпеливый! Сниму покрывало. Ничего не надо, все сделаю сама. Лягте на спину. Снять? Ну ладно. Нравлюсь? Нравлюсь я вам? Нет уж, лифчик вы сами! Да не торопитесь. Я рада, что вам нравится! Не скажешь, что ребенка выкормила, правда? Нет, вы – поперек кровати, ноги на пол. Видите, как хорошо, как далеко, как… Не торопитесь, удержитесь, просто не шевелитесь, я сама…

Комбат дисциплинированно выполнял команды, желая больше всего на свете угодить полувоенной женщине, в кое-то веки добравшейся до мужика.

О-о-о-х!

Этот крик комбат понял, как разрешение сняться с якоря и дать полный ход. Что и произвел. Потом они сидели рядышком на кровати, держась за руки прямо, как дети. Комбат поднялся, выключил проигрыватель. В наступившей тишине из кухни послышались странные звуки. Сергей Гаврилович был уже застегнут на необходимые пуговицы. Он открыл дверь в кухню и замер от удивления. Маленькая заведующая строевой канцелярии сидела на табуретке и плакала, размазывая нетрезвые слезы по пухлым щекам.

– Что случилось? – простодушно, словно не понимая, спросил Сергей Гаврилович.

Она посмотрела на него несчастными глазами и произнесла то ли вычитанную где-то, то ли выхваченную из телевизора фразу:

– Я чужая на этом празднике жизни!

На что оказавшаяся рядом Секретница решительно заявила:

– Я посуду помою, вы мне не мешайте!

И затворилась на кухне с тарелками.

А «строевая канцелярия» отправила комбата в ванную комнату, заявив деликатно:

– Может быть, вы хотите освежиться?

Когда он вернулся, чистый и посвежевший, она лежала на постели, откинув одеяло, показывая себя. И было, что показывать! Полное тело скрадывало соблазнительные выпуклости грудей. Живот, руки, выпуклое лоно – все привлекало в равной степени, ко всему хотелось прикоснуться одновременно. Комбат и не противился своему желанию: накрыл собой, обнял, вошел, впился поцелуем.

– Ох!

Это «ох» отлетело от нее мгновенно, в первые секунды. И она призналась виноватым шепотом:

– Я быстро кончаю!

Она взрывалась под ним и раз, и два, и три, пока его, наконец, разобрало в полной мере. Душевный мужчина комбат не был половым гигантом, «строевая канцелярия» поняла это, но отпускать командира не торопилась. Не для того она так готовила себя, чтобы через пять минут…

Небольшие горячие груди взяли в окружение боевую силу комбата. Сначала женщина сама сжимала их, упираясь в ложе локтями, потом на смену пришли теплые мужские ладони. К взаимному удовольствию. Груди у «строевой канцелярии» были теплые и нежные, но они не смогли возродить к активной жизни полусонное достоинство командира отдельного батальона. Тогда за дело взялись губы – еще более теплые и еще более нежные. И они совершили чудо, из ничего добыв нечто, и совершили еще большее чудо, дав сигнал женскому телу, и оно содрогнулось в истоме, доставив мужчине моральное удовлетворение в добавок к телесному.

Время, между тем, подошло к двенадцати, и настал момент, когда Сергей Гаврилович взглянул на часы и осознал ситуацию. Осознав ситуацию во всем ее ужасе, схватился за голову и застонал, раскачиваясь:

– Как я мог! Как я мог! Позор на мою лысую голову!

Прямо, как на волейбольной площадке.

– Что вы так убиваетесь? – изумилась секретчица. – Ведь ничего же не было! Вот хоть у нее спросите!

«Строевая канцелярия» подтвердила, что не было абсолютно ничего.