Военное искусство Александра Великого
Шрифт:
Именно эти чаяния выражал он в своей молитве в Описе, и, согласно Тарну, она мало имела общего с его так называемой политикой смешения, которая представляла собой «нечто материальное», но относилась к идее, «к чему-то нематериальному» (т. II. С. 434). Александр говорил о том, во-первых, что все люди братья; и во-вторых, что ему поручена «божественная миссия гармонизировать и примирить весь мир, привести его на дорогу, по которой все люди, будучи братьями, придут к согласию, единению душ и сердец… Это было и оставалось мечтой, но мечтой более великой, чем все его завоевания» (там же. Т. II. С. 447–448).
Тарн при этом опирается на Плутарха, который в своем сочинении «О доблести и судьбе Александра», в подтверждение того, что Александр был великим философом, обращается к Зенону (335–263 гг. до н. э.), основателю стоической философии, и пишет, что основным принципом его «Государства» было «чтобы мы жили не особыми городами и общинами, управляемыми различными уставами, а считали бы всех людей
После этого Плутарх пишет, очевидно перефразируя слова Эратосфена [223] (ок. 275–194 гг. до н. э.): «Он не последовал совету Аристотеля обращаться с греками как предводитель, заботясь о них как о друзьях и близких, а с варварами как господин, относясь к ним как к животным или растениям, что преисполнило бы его царство войнами, бегством и тайно назревающими восстаниями. Видя в себе поставленного богами всеобщего укротителя и примирителя, он применял силу оружия к тем, на кого не удавалось воздействовать словом, и сводил воедино различные племена, смешивая, как бы в некоем сосуде дружбы, жизненные уклады, брачные отношения и заставляя всех считать родиной вселенную…» (Пер. Я. Боровского.)
223
Хотя Плутарх не ссылается на Эратосфена, нет сомнения, что он был его источником, потому что Страбон (I, IV, 9) пишет, что в конце своей книги Эратосфен критикует тех, кто делит все человечество на две группы – на греков и варваров, а также и тех, кто советовал Александру считать греков друзьями, варваров – врагами; «было бы лучше, продолжает он, делить людей по хорошим и дурным качествам, ибо есть не только много дурных греков, но и много образованных варваров (например, индусы и арианы). По этой причине, говорит он, Александр не обращал внимания на своих советников…» (Пер. Г.А. Стратановского.)
Тарн (т. II. С. 442) полагает, что рассказ Эратосфена основан на свидетельствах тех, кто присутствовал на празднике в Описе и сам видел на столе Александра тот огромный кратер, из которого совершались возлияния богам; он полагает, что Эратосфен мог использовать метафору чаши мира, чтобы выразить смысл, который он вкладывал в понятие «миротворец», и что само это определение также может исходить от гипотетического свидетеля, поэтому, заключает Тарн, не исключено, что Александр воспользовался случаем, чтобы заявить о своей миссии примирителя.
Хотя не все ученые принимают эту точку зрения [224] , Тарн показывает, что Зенону, писавшему свое «Государство», вероятно, около 301 г. до н. э., просто не у кого было почерпнуть идею о том, что «все человечество едино и все люди братья», идею, которая через стоицизм кардинально изменила менталитет западного мира. Со времени своего зарождения в Описе она жила и развивалась в Римской империи, в которой, как говорит проф. М. Ростовцев, «люди начали представлять, что существует нечто большее, чем местные и национальные интересы, а именно интересы всего человечества» (История Древнего мира. 1926. С. 10), о чем Клавдиан (370? – 404? гг. н. э.) писал в своей эклоге: «Один лишь Рим принял побежденных у своей груди, подобно матери, не как император, но как защитник всего человечества, объединив его единым именем, предоставив тем, кого он победил, свое гражданство и соединив воедино отдаленные народы. Именно его мирному правлению обязаны мы тем, что весь мир стал нашим домом, что мы можем жить, где нам нравится, что посещение Туле, когда-то страшной своей дикостью, стало не более чем прогулкой; благодаря ему любой может испить из вод Роны и из потока Оронта, благодаря ему мы – единый народ» [225] .
224
Уилкен придерживается той точки зрения, что эта молитва означала не более чем «братание македонян и персов». «Нет никакого намека на то, что Александр воспринимал все человечество как братство» (Александр Великий. С. 221); а Эренберг пишет, что «он имел в виду экуменическое единение, а не единение человечества; он стремился к политической организации, а не ко всемирному братству; народы должны были объединиться в мировой империи» (Александр и греки. 1938. С. 91).
225
Клавдиан. На консульство Стильхона. III, 150–159.
Кроме обращения к богам Александра в Описе и того, что писал Эратосфен о его миссии, у нас нет никаких указаний на то, что совершил или не совершил бы Александр, проживи он полный век. И все же трудно поверить в то, что, вместо консолидации и объединения своей империи, завоевание
которой стоило ему стольких трудов, после возвращения в Вавилон он отправился бы на покорение Средиземноморья. Его гений не мог не воспротивиться такому плану. Как бы ни относиться к высказыванию Плутарха, он, кажется, верно определил: «Ведь не разбойничий набег совершил он на Азию, не имел намерения растерзать и ограбить ее, как посланную благоприятной случайностью неожиданную добычу… но желая показать, что все на земле подчинено единому разуму и единой гражданственности, что все люди составляют единый народ. И если бы божество, пославшее в наш мир душу Александра, не отозвало ее вскоре, то единый закон управлял бы всеми людьми и они взирали бы на единую справедливость как на общий свет….Он стремился не к собственному обогащению и роскоши, а к установлению среди всех людей согласия, мира и дружественного общения» (О судьбе и доблести Александра. 330, 8–9. Пер. Я. Боровского).Глава 10
Военное искусство Александра
Гений
Хотя на войне не бывает двух одинаковых сражений или кампаний и таланты полководцев тоже разные, одно объединяет великих полководцев: это их гений; и, поскольку гений неопределим, сравнение – единственный способ, которым можно измерить его высоту и глубину. Столь сложная задача выходит за рамки данной книги и требует отдельного исследования; и все же кое-что следует сказать об основных чертах его полководческого таланта, поскольку именно гений Александра вдохновлял его армию и удивлял весь современный ему мир. Незадолго до того, как Афины узнали о гибели Дария, Эсхин, афинский наблюдатель, выразил это удивление в своей речи.
«Чего только странного и неожиданного не происходило в наши дни? Мы пережили самих себя; мы родились для того, чтобы о нас рассказывали небылицы потомки. Разве не персидский царь – который перекинул мост через Геллеспонт, который требовал земли и воды от греков, который дерзнул провозгласить себя во всеуслышание владыкой всего мира, простирающегося от восхода до заката солнца, – разве не он теперь бьется из последних сил не за господство над миром, а за спасение собственной жизни?» [226]
226
Эсхин. Речь «Против Ктесифона». 132.
Один из великих полководцев, Наполеон, не сомневался, что гений – основа полководческого таланта. Однажды в разговоре с Монтолоном на острове Св. Елены он сказал: «Полководец должен быть личностью, он голова, он – все для своей армии. Галлов завоевали не римские легионы, а Цезарь. Не перед карфагенянами дрогнул Рим, он дрогнул перед Ганнибалом. Не македонская фаланга проникла в Индию, а Александр. Не французская армия вышла к Весеру и Инну, но Тюренн. Пруссию не могли семь лет покорить три самые могущественные европейские державы, ее покорил Фридрих Великий» (Мемуары Монтолона. 1823–1825. Т. II. С. 90).
Сходным образом высказывается Роберт Джексон [227] : «Из всех завоевателей и выдающихся военных деятелей, которые в разные времена изумляли мир, Александр Великий и шведский король Карл XII – самые необычные; причем последний – самый героический и удивительный человек, память о котором сохранилась в истории. Сами их воины в собственных глазах отличались от обычных, поскольку они разделяли высокий дух и невероятный героизм своих полководцев» (там же. 1804. С. 219).
227
Роберт Джексон (1750–1827) был генералом – инспектором (британских) военных госпиталей (см. Биографический словарь. Т. Х). В 1804 г. он опубликовал замечательную книгу, озаглавленную «Систематический взгляд на строение, дисциплину и экономику армий», описав и нравственные факторы ведения войны гораздо раньше, чем Клаузевиц писал об этом. Второе издание вышло в 1824-м, третье – в 1845 г.
Далее он заявляет, что во все времена армии поднимали либо страхом, либо жестокостью, либо как он говорит, «силой любви», имея в виду чувства солдат. Он пишет: «Практика показывает, что ни чистый страх, ни любовь к командиру недостаточны для того, чтобы вдохновить армию и держать ее в постоянной готовности в различных военных конфликтах. Страх и любовь – лишь прикрытие, за ними надо усматривать вдохновение гения, которое не может быть измерено; ибо, будет ли командир снисходителен или суров, он не может быть великим в глазах армии, если им не восхищаются, почему – неизвестно. Войско, таким образом, может вдохновиться лишь гением командира; его личность служит зеркалом, отражающим состояние и войска. Чтобы командир стал таким зеркалом, способным повести за собой армию, он должен быть непобедим; но он не может быть таковым, не обладая гениальностью. Истинный гений не знает собственных возможностей, соответственно, его не могут оценить другие. Он притягивает к себе, он дает чувство уверенности и защищенности, реальное или воображаемое, которое уменьшает страх» (там же, 1804. С. 228–229).