Военное искусство в Средние века

Этот этап войн был для швейцарцев самым неблагоприятным: даже самая безрассудная храбрость не помогала преодолеть высокие каменные стены и затопленные водой рвы, если штурмующие не хотели учиться искусству преодоления этих препятствий. И в прошлом швейцарцы никогда не отличались умением атаковать укрепленные места; теперь же, когда противник чаще находился за укрепленными позициями, чем в открытом поле, они не желали приспособить свою тактику к изменившимся обстоятельствам. Изредка, как, например, при штурме внешних укреплений Генуи в 1507 году, им все еще удавалось потеснить противника одним стремительным натиском. Но чаще безрассудный налет на рубежи, удерживавшиеся достаточным количеством стойких войск, кончался катастрофой. Самый яркий пример этого наблюдался в 1522 году, когда швейцарские колонны попытались выбить противника из укрепленного парка Ла-Бикокка. Под сильным огнем испанских аркебуз они преодолели несколько ограждений и наполненных водой рвов, прикрывавших главные позиции имперских войск. Но, приблизившись к последнему рву и валу, вдоль которого разместились ландскнехты Фрундсберга, они увидели, что это препятствие им не преодолеть. Прыгавшие в глубокий ров передние ряды старались вскарабкаться на противоположную сторону; но каждый, кто пытался это сделать, падал вниз, пронзаемый пиками стоявших наверху сомкнутыми рядами германцев. На дне рва осталось лежать 3 тысячи трупов, прежде чем швейцарцы отказались от этого безнадежного предприятия; эта атака по своему неуместному бесстрашию соперничает только с наступлением британцев на Тайкондерогу в 1758 году. (В 1758 г. французы (3500 солдат и ополченцев), обороняя форт Карийон (позже переименован англичанами в Тайкондерогу, ныне на севере штата Нью-Йорк, США), разгромили англичан (16 тыс., в том числе 6 тыс. ополченцев. – Ред.)

Усовершенствование артиллерии в начале XVI века еще больше опустошило ряды швейцарцев. Из всех боевых порядков баталию было легче всего брать на прицел, и она же несла больше всего потерь от каждого пушечного снаряда. Единственное ядро, пропахав ее плотные ряды, могло вывести из строя 20 человек, и тем не менее швейцарцы упрямо бросались на батареи, штурмуя их, несмотря на убийственный огонь. Такое поведение как-то могло быть оправданным в XV веке, когда орудия тех дней редко когда могли сделать один выстрел между моментом, когда противник приближался на расстояние действительного огня, и моментом, когда он достигал орудийных стволов. Однако ученые артиллеристы, такие как испанец граф Педро Наварро и начальник французской артиллерии герцог Альфонс д'Эсте Феррарский, повысив мобильность и скорострельность, превратили орудия в реальную боевую силу. Тем не менее швейцарцы продолжали прибегать к лобовым атакам, что за сорок лет стало в четыре-пять раз опаснее. Ужасный урок, свидетельствовавший о безрассудности такой тактики, был преподан им в сражении при Мариньяно (1515), где, хотя и французская конница проявила мужество, победу на самом деле принесла артиллерия. (При Мариньяно швейцарские наемники под командованием миланского герцога Максимилиана Сфорца потеряли 15 тыс. убитыми из 30 тыс. Французы Франциска I потеряли 5 тыс. убитыми из 40 тыс. – Ред.) Прием, к которому прибегли советники Франциска I, состоял в том, чтобы наносить удар за ударом по флангам швейцарских колонн, тогда как артиллерия била по фронту. Атаки конницы, хотя им ни разу не удалось разбить фалангу, вынуждали ее образовывать ежа. Тяжеловооруженные всадники выступали отрядами по 500 человек, когда отбивали атаку одного, в бой вступал следующий. «Таким путем было предпринято 30 славных атак, и ни об одной в будущем нельзя было сказать, что от конницы не больше пользы, чем от зайцев в доспехах», – писал король матери. Разумеется, эти атаки сами по себе были бы бесполезны, если бы не тот факт, что они остановили продвижение швейцарцев и вынудили их стоять под артиллерийским огнем, что и решило исход сражения. В конце концов колонны так сильно пострадали, что оставили попытку наступать и в порядке отступили, но с вдвое уменьшившейся численностью (швейцарцы овладели первой линией обороны французов, но были опрокинуты контратакой французской конницы, использовавшей результаты сильного артогня. – Ред.).

Последней по счету, но не по важности причиной утраты военного превосходства швейцарцев было непрерывное ухудшение дисциплины. Тогда как в других странах командиры все больше и больше овладевали военным искусством, у швейцарцев они все больше и больше шли на поводу своих солдат. Разделение полномочий всегда губительно сказывалось на овладении стратегическим мастерством, а теперь становились невозможными даже тактические мероприятия. Армия считала себя скорее парламентом, облеченным правом руководить работой своего кабинета министров, чем органом, подчиняющимся военной дисциплине. Преисполненные бездумной уверенности в непреодолимости своего натиска, швейцарские наемники самоуверенно игнорировали приказы, казавшиеся им излишними. В некоторых случаях они атаковали позиции в лоб, когда планировалось обойти их с фланга; в других начинали действовать, хотя был приказ дождаться, когда подтянутся другие подразделения. Если дела шли плохо, они отбрасывали даже видимость повиновения своим командирам. Накануне Ла-Бикокки раздавались крики: «Где офицеры, эти пенсионеры с двумя окладами? Пускай выйдут и отработают свои денежки: пускай сегодня все сражаются в первой шеренге». Больше, чем наглость данного требования, удивляло то, что ему подчинились. Командиры вышли вперед и образовали голову передовой колонны; вряд ли кто из них уцелел в этом бою, и возглавлявший авангард Винкельрид из Унтервальдена пал первым под копьями ландскнехтов Фрундсберга. Что можно было ожидать от армии, в которой рядовые отдавали приказы, а офицеры их выполняли? Единственное, что оставалось у швейцарцев, так это грубая сила и безрассудная храбрость, тогда как им противостояли образованные полководцы новой военной школы. Результат был таким, какой можно было ожидать: тактика копейщиков, ранее вызывавшая у Европы восхищение, была вытеснена, потому что стала шаблонной, и швейцарцы утратили свое вызывавшее чувство гордости положение самой грозной пехоты в мире.

Глава 6 АНГЛИЧАНЕ И ИХ ПРОТИВНИКИ 1272 – 1485 гг. От восшествия на престол Эдуарда I до конца Войны Алой и Белой розы

Применение большого лука в такой же мере служит ключом к успехам английских армий в XIV и XV веках, в какой пика (и алебарда. – Ред.) служила швейцарцам. Как ни не похожи эти два оружия и обусловленные этим тактики применявших их народов, оба были взяты на вооружение с одной целью – положить конец господству в войне облаченных в доспехи конников феодального режима. Разумеется, небезынтересный аспект этого периода военной истории заключался в том, что командиры, нашедшие такое отличное применение искусству стрельбы из лука, не имели представления о том, к чему это приведет. Эдуард Черный принц и его отец считали себя цветом рыцарства и пришли бы в ужас, если бы до них дошло, что их собственная тактика в значительной мере делает рыцарскую войну невозможной. Однако дело обстояло именно так; война наподобие большого рыцарского состязания не могла состояться, если одна сторона упорствует, вводя в бой вспомогательные войска, не дающие противнику приблизиться и поломать копья. Однако требования момента заставляли английских командующих отбросить сии неприятные мысли; они сполна использовали то, что имели, и, увидев, что могут таким образом нанести поражение врагу, были довольны.

До последней четверти XIII века нет свидетельств, что большой лук занял место национального оружия англичан. В армиях норманнов и анжуйцев действительно можно было найти лучников, но они не составляли самую многочисленную и самую боеспособную часть войска. По английскую сторону Ла-Манша, как и по другую, роль конников в доспехах все еще не подвергалась сомнению. Вообще-то следует заметить, что теория, приписывающая норманнам введение большого лука, недоказуема. Если верить гобелену из Байе, точность которого в других сюжетах вполне подтверждается всеми современными свидетельствами, оружие лучников Вильгельма нисколько не отличалось от уже известного в Англии и в незначительном количестве применявшегося англичанами в битве при Гастингсе [68] . Это короткий лук, натягивавшийся от груди, а не от уха. Лучники, которые изредка упоминаются в следующем веке, как, например, участвовавшие в «битве Штандартов» (1138) между англичанами и шотландцами, похоже, не играли важной роли в национальных вооруженных силах. Относительно незначительности этого оружия ничто не может быть убедительнее, чем тот факт, что оно вообще не упоминается в Оружейном реестре 1181 года. Поэтому мы можем справедливо заключить, что в царствование Генриха II (р. в 1133 г., правил в 1154 – 1189 гг.) лук не являлся оружием, свойственным какому-либо классу английского общества. Такой же вывод напрашивается относительно предпочтения арбалета Ричардом Львиное Сердце (р. в 1157 г., правил в 1157 – 1199 гг.). Невероятно, чтобы он ввел оружие как новое и превосходящее другие виды, если был знаком с отличным большим луком XIV века. Ясно, что лук должен всегда превосходить арбалет в скорострельности; поэтому Ричард должен был считать, что последний превосходит лук по дальности стрельбы и пробивной силе. Но хорошо установлено, что в Столетнюю войну опытный лучник превосходил арбалетчиков по обоим пунктам. (Неверно. Арбалеты, если у них не отсырели тетивы, как при Креси (1346), значительно превосходили английские луки по дальнобойности и пробивной силе. Но по скорострельности (до 10 – 12 стрел в минуту) английские лучники превосходили, например, генуэзских арбалетчиков на французской службе (3 – 4 стрелы в минуту). – Ред.) Поэтому разумно предположить, что оружием, уступившим место арбалету, был всего лишь старый короткий лук, которым постоянно пользовались еще в саксонские времена.

68

Например, тщедушным лучником, который на гобелене присел за шотландским щитом, словно под защитой Аякса.

Как бы то ни было, в царствование Ричарда I Львиное Сердце и Иоанна Безземельного (р. в 1167 г., правил в 1167 – 1216 гг.) арбалетчики продолжали занимать ведущее место среди легких войск. Первый монарх разработал для них тактическую систему, в которой видную роль играл большой, прикрывающий все тело человека щит. Второй задействовал большое число как конных, так и пеших арбалетчиков, среди которых были банды наемников, ставшие проклятием Англии. Похоже, что у баронов, соперничавших с Иоанном Безземельным, очень не хватало вооруженной метательным оружием пехоты, которая могла бы противостоять арбалетчикам Фокса де Броте и его людям. Даже в царствование Генриха III (р. в 1207 г., правил в 1216 – 1272 гг.), в век, когда большой лук начали применять, арбалет все еще считался более действенным оружием. В 1242 году в сражении при Тайебурге вооруженный этим оружием корпус из 700 человек считался цветом английской пехоты.

Проследить подлинное происхождение большого лука нелегко. Есть основания полагать, что он мог быть позаимствован в Южном Уэльсе, где он наверняка был еще в 1150 году [69] . Однако против этого вывода можно сослаться на факт, что в первой половине XIII века он, кажется, был больше известен в северных, нежели в западных графствах Англии. Как национальное оружие он был признан в Оружейном реестре 1252 года, где от всех владельцев земли стоимостью 40 шиллингов или имущества на девять марок требовалось снабдить себя мечом, кинжалом, луком и стрелами. В современных документах часто говорится об обязанности различных феодальных поместий предоставлять королю одного или более лучников, «когда он предпринимает поход против уэльсцев». Любопытно отметить, что даже в 1281 году предпочтение, похоже, все еще отдавалось арбалету, содержание его владельца было значительно выше содержания лучника [70] .

69

Джеральд де Барри утверждает, что валлийские лучники были способны пробить стрелой дубовую дверь в четыре пальца толщиной. Лучшими лучниками считались жители Гуэнта (Монмут и Гламорган). Выходцы из Северного Уэльса всегда были копейщиками, не лучниками.

70

В раздаточной ведомости гарнизона Раддланского замка за 1281 г. мы находим: «Уплачено Джеффри ле Чемберлену на содержание двенадцати арбалетчиков и тринадцати лучников за двадцать четыре дня 7 ф. ст. 8 гл., каждый арбалетчик получает в день 4 п., а каждый лучник – 2 п.».

Впервые монаршей благосклонностью большой лук удостоил Эдуард I. Этот монарх, как и его внук и правнук, был хорошим командующим, способным находить новые средства ведения войны. В отличие от них он также проявил значительные стратегические способности. Долгий опыт уэльских кампаний имел результатом умелое владение искусством стрельбы из лука, во многом схожее с тем, как им пользовался Вильгельм Завоеватель при Гастингсе. Есть сведения, что луки были впервые испытаны на деле в сражении с князем Ллевелином у Орвинского моста (1282), и в последующем этот опыт повторил лорд Уорвик в другом сражении близ Конвея в 1295 году.

Валлийцы при приближении лорда выстроились лицом к его войску с невероятно длинными копьями, внезапно обратив их в сторону лорда, опершись концами о землю и направив острия вверх, и поломали строй английской конницы. Но лорд предусмотрел их маневр, разместив между всадниками лучников, так что, испытав силу этого серьезного оружия, валлийские копейщики были обращены в беспорядочное бегство.

Правда, первой важной схваткой, в которой лучники, должным образом дополненные конницей, играли главную роль, было сражение при Фолкерке (1298). Его исход изобиловал такими свидетельствами силы стрел, что не мог не послужить уроком для английских командиров. Составлявшие армию Уильяма Уоллеса шотландцы из южной части этой страны были в основном копейщиками, вооружены многофутовыми копьями. В их рядах имелся небольшой отряд конников, несколько сот человек, и известная доля лучников, главным образом выходцев из района реки Этрик-Уотер и Селкерка. Уоллес, избравший отличную позицию позади болота, построил своих копейщиков в четыре больших сосредоточения (или «шилтрона», как называли их шотландцы) круглой формы, готовых к встрече с любых направлений. Легкие войска построились между этими колоннами, а конница оставалась в резерве. Эдуард выступал со своими конниками, поделенными на три отряда; лучники располагались между ними. Передовой английский отряд, тот, что был под командованием лорда Маршала, влез в болото, там застрял и понес жестокие потери от шотландских стрел. Другой отряд, под командованием епископа Даремского, заметив эту задержку, направился к краю болота, дабы обойти позиции Уоллеса с фланга. При приближении английских рыцарей небольшой конный отряд шотландцев развернулся и покинул поле, не вступая в бой. Тогда конники епископа ударили по позициям противника с тыла. Его эскадронам, напавшим на легкие войска шотландцев, удалось их затоптать, ибо лучники Уоллеса были вооружены только малыми луками и не особенно хорошо ими владели. Однако те англичане, что оказались лицом к лицу с копейщиками, встретили жестокий отпор и были в беспорядке отброшены. Посему епископу пришлось ждать подхода короля, который находился во главе пехоты, следовавшей в хвосте остальной конницы.

Приблизившись, Эдуард подтянул своих лучников к шотландским войскам, которые были не в состоянии ответить (так как их легкие войска рассеяны) или атаковать из-за близости английской тяжелой конницы. Сосредоточив огонь из луков на определенных участках колонн, король совершенно смешал ряды шотландцев, а затем внезапно пустил в атаку конницу. Замысел удался; в дрогнувших частях возникли бреши, и рыцари, проникнувшие за линию пик, начали кровавое избиение противника. Урок этого боя очевиден: коннице не одолеть шотландскую тактику, но лучники, дополненные конниками, могут успешно справиться с требуемой задачей.

И таким образом на протяжении двух столетий характерные черты битвы при Фолкерке неоднократно повторялись всякий раз, когда встречались англичане с шотландцами. Халидон-Хилл (1333), Невиллз-Кросс (1346), Хомилдон (1402) и Флодден (1513) – все они были вариациями одной и той же темы. Твердо, но медленно двигавшаяся масса южношотландской пехоты становилась жертвой собственного упорства и мужества, когда шагала в тщетном усилии сблизиться со строем конных рыцарей, осыпаемая с флангов стрелами лучников, которых выставил против нее английский командующий. Лучник мог справедливо хвастаться, что «держал за поясом двенадцать шотландских смертей»; ему было достаточно пустить стрелу в такую легкую цель – большую волнующуюся толпу копейщиков, будучи уверенным, что поразит цель.