"Военные приключения-3. Компиляция. Книги 1-22

Но вот лучи зажгли края облаков и белые свечи небоскребов. И город словно бы начал подниматься, стряхивал сон, щурясь от яркого света, молодой и красивый.

Совсем другой, чем был этой ночью... Та Гавана была словно бы в черно-бархатном, с блестками, платье — такая непохожая на эту, бело-голубую и ослепительную, устремившую в небо свои этажи. Ночью она распласталась под тяжестью густозвездного неба, стала низкой — вровень с первыми этажами, с окнами бесчисленных кафе и ночных клубов, баров, кинотеатров и бильярдных, в которых и за полночь глухо стучали шары. Те улицы были наполнены шепотом, чуть ли не за каждой стеной ритмично ухали негритянские барабаны, щелкали кастаньеты, тренькали гитары, чуть ли не под каждым деревом прижимались друг к другу влюбленные. Андрей Петрович почувствовал себя в ночной Гаване совсем одиноким. Надо ли было на старости лет открывать ему еще и эту страну?

Он пробыл в доме у Лены и Росарио до полночи. Радушные хозяева. Желанный гость. Но и только. Потом, договорившись встретиться и на следующий день, Эрерро проводил его к Феликсу. Оказалось — рукой подать.

В особняке Обрагона пахнуло знакомым и давним. Часовые. Зуммеры. Быстрые шаги.

Феликс был занят — Андрей Петрович уловил напряжение, словно бы наэлектризовавшее воздух, — однако обрадовался встрече не меньше, чем сам Лаптев.

Феликс огорчился, узнав, что Лаптев приехал всего на два дня. Спросил: «Чего ты очень хочешь, коронель?» — «Если бы удалось увидеть Фиделя». — «А, дьявол, не повезло — как раз перед тобой он заезжал сюда... Мог бы познакомить». — «Ого! Ты с ним в таких друзьях?» — «Прошли вместе от Сьерра-Маэстры. Но приезжал он по делу. Одна «каша заваривается», как ты любил говорить. Увидишь и услышишь его на митинге, это я тебе устрою». — «Мне — и моим ребятам из экипажа, договорились?»

Лаптев знал: его матросы хотели бы увидеть Фиделя. Да и воображение самого Андрея Петровича глубоко волновала судьба вождя кубинской революции: перед поездкой многое услышал и прочел о нем. Совсем еще молодой человек — сейчас всего тридцать шесть. Имя его по-испански означает «верный». Из семьи богатого помещика-землевладельца, блестяще окончил колледж. В характеристике учителя записали:

«Фидель Кастро заполнит не одну золотую страницу в книге своей жизни».

Отважился ли кто-нибудь из них предположить, что это будет за книга?.. Молодой адвокат, доктор права, имевший уже собственную контору, он в пятьдесят втором году, когда Батиста, главарь реакционной военщины, совершил на Кубе государственный переворот, подал в верховный суд страны заявление: потребовал заключить в тюрьму диктатора и его сообщников. В суде посмеялись над этим заявлением, подивились отчаянной храбрости заявителя. Но молодой адвокат от слов перешел к делу: повел патриотов на штурм военной казармы «Монкада» в городе Сантьяго-де-Куба. Юноши с револьверами и гранатами — на каменные стены. На каждого штурмующего — двадцать обороняющихся. И не какие-то там инвалиды, а до зубов вооруженные кадровые офицеры и солдаты. Взрыв отчаяния? Кто пал у стен крепости, кого замучили в застенках... Фиделя, которому удалось скрыться в горах, Батиста приказал «взять в плен только мертвым». Его схватили, к счастью, лишь ранили. Заседание военного трибунала состоялось прямо в палате госпиталя. Обращаясь к членам трибунала, Фидель язвительно сказал:

«Единственная публика, которую я вижу... это около ста солдат и офицеров. Спасибо за любезное и серьезное внимание, которое мне оказано! Дай бог, чтобы здесь оказалась вся армия! Я знаю, что рано или поздно она будет гореть желанием смыть позорное, грязное и кровавое пятно, которым запачкан военный мундир в результате действий группы бездушных людей. Пока еще они живут в свое удовольствие за спиной армии, но недалеко то время, когда народ сбросит их».

И еще он сказал:

«Я не поступлю так, как поступают все адвокаты, которые просят свободы для подзащитного. Я не могу просить ее, когда мои товарищи еще страдают на острове Пинос в позорном заточении. Пошлите меня к ним разделить их судьбу. Ведь понятно, что честные должны либо погибать, либо сидеть в тюрьме, если в республике президентом является преступник и бандит».

А закончил так:

«Вы можете меня осудить, это не имеет значения: история меня оправдает!»

Его приговорили к пятнадцати годам тюрьмы. Но его речь, получившая название «История меня оправдает!», в списках распространилась но всей Кубе, превратилась в программу борьбы патриотов. Фидель после штурма «Монкады» стал в глазах народа национальным героем, а день штурма превратился в день отсчета вооруженного движения против диктатуры, завершившегося в ночь на новый, пятьдесят девятый год разгромом сорокатысячной армии Батисты, бегством диктатора и полной победой повстанцев. И кто теперь, бросив ретроспективный взгляд, назвал бы штурм «Монкады» необдуманным и бессмысленным взрывом отчаяния?.. Андрей Петрович на собственном опыте знал, как важно бывает в критические моменты действовать решительно и отважно, уповая и на то, что результаты скажутся лишь через годы.

Лаптев разговаривал с Обрагоном, но этот разговор рвался на клочки: звонил телефон, входили сотрудники, приносили бланки, получали распоряжения. Голоса были сдержанны, но взволнованны. «Какую кашу варишь?» — спросил Андрей Петрович. «Знаешь, на Кубе издавна была пословица: «Бедная наша страна — так далеко от бога и так близко от Соединенных Штатов». С таким соседом хватает забот», — уклончиво ответил Феликс. Лаптев понял: какая-то контрразведывательная операция, связанная с этим «соседом».

Спросил: «Как ты оказался на Кубе, на этой работе?»

Обрагон поведал. После отъезда Артуро и Хозефы их саперный батальон продолжал действовать на Центральном фронте, под Мадридом. Феликс командовал отрядом, а когда прибыл опытный диверсант, волонтер из Латвии, коммунист, Обрагона, Варрона и еще двух бойцов откомандировали в штаб обороны столицы, в сегуридад, — «пятая колонна» активизировалась. В Испании воевал до последнего. Уже пал Мадрид, уже франкисты осадили Барселону... Его ранило на Эбро, с последней группой прикрытия они отошли через горы во Францию. Там их интернировали. Сменил три концлагеря. Потом началась вторая мировая война. Там же, во Франции, участвовал в движении Сопротивления. После 9 мая сорок пятого года где только не побывал. А вот на родине — не довелось. «Что знаешь о судьбе наших ребят?» Студент-анархист Лусьяно убит под Мадридом. Божидар умер от ран в лазарете — ушел из отряда и воевал в интербригаде, со своими, с югославами. Рафаэля, крестьянина из Андалузии, схватили и замучили франкисты. Называл имена. Всплывали в памяти лица. И мрачным рефреном звучало: «Убит. Убит. Умер от ран. Погиб в концлагере. Замучен франкистами»...

Из слов людей, входивших в кабинет, из приказаний, которые отдавал Обрагон, Лаптев понял, о чем шла речь. Подобными операциями он занимался едва ли не с девятнадцатого года, еще в оперативной группе ВЧК, под руководством Феликса Эдмундовича.

Но сейчас, самим своим присутствием, он невольно отвлекает Феликса, мешает ему сосредоточиться.

Андрей Петрович поднялся:

— Давай лучше встретимся утром.

Вышел из особняка. И снова обступила его ночная душистая Гавана. И он вдруг решил, что останется в городе до утра — на судне у него сейчас дел нет, там полным ходом идет разгрузка, а ему нужно побыть наедине с самим собой.

Он бродил по темным улочкам. Из-за стен, закрытых и отворенных дверей и окон доносилось бренчание гитар, радиомузыка, голоса. Лаптев вспомнил, как вот такой же ночью уходил его саперный батальон форсировать ледяную Тахо под Толедо, а накануне Лена сказала, что она — жена Росарио. Это было четверть века назад... Он усмехнулся: да, вот какие уже мерки... Хочешь или не хочешь признавать, а прожил порядочно, вступил в пору подведения итогов...

И вдруг всплыло совсем давнее, из детства: «Ерема, Ерема, сидел бы ты дома...» Действительно, надо ли было так стремиться сюда, через полмира, чтобы увидеть Лену?..

Он шел в гору по какой-то улице и неожиданно оказался у сверкающей громады «Гавана либре». Подумал: почему бы не снять в отеле номер, соснуть пару часов на кровати, всеми четырьмя ножками упирающейся в земную твердь? За недели путешествия по морям соскучился он по спокойному, без качки, ложу.

Лифт вознес на двадцатый этаж. Стеклянная стена номера была распахнута на Мексиканский залив. В комнате гулял влажный, свежий ветер. Город внизу лучился огнями, вспыхивал прожектор маяка, светились огни судов в бухте.

За горизонтом едва уловимо рождалось утро.

7

Хуанито вприпрыжку мчался по улице, обгоняя ватаги таких же, как и он, ребят. Раннее утро Гаваны — час учеников. С книгами и тетрадками, с картами и гербариями, они спешили к школам. У стен школ были установлены щиты. На плакатах — маленькие смешные человечки держали в руках раскрытые книги:

«Счастливый 1963 год. Народ, который учится, — это народ, который побеждает!»