Военные приключения. Выпуск 6

Переглянулись, отползли в глубь леса и тихо, прислушиваясь на каждом шагу, заспешили к своим.

Не склад, к сожалению, — сказал Иван, когда они возвратились к группе. И сел на мокрую землю, вытер ладонью горячее лицо в каплях воды, почему-то соленой.

— Ничего. — Симаков раскрыл планшетку, пометил на карте место расположения танков. — Такие разведданные тоже не даром даются. Да и рано быть складу. Дай бог, добраться до него следующей ночью. Будем думать о дневке. Пойдем в горы. Отсидимся да и оглядимся заодно. А? Как думаете?

Вопрос был неуместен. На то и командир, чтобы приказывать. Но никто не удивился вопросу. В разведке свои законы, свои правила.

* * *

Все пошло не так, как рассчитывал Преловский. Сначала у Шарановича что-то не заладилось с микрофонами, и он долго искал неисправность. Была мысль идти на нейтралку с жестяным мегафоном, что не раз проделывали они до того, как с Большой земли прислали эту чудо-технику — ЗВАС. При соответствующем прикрытии вполне можно. Но Шаранович все обещал: вот-вот будет готово, и Преловский все откладывал. А утро уже забелило тучи над горами. Плотны были тучи, без конца сыпавшие дождевую морось, но и их пробивал близкий рассвет. А потом на передовой что-то произошло: внезапно зачастили автоматы, и несколько пулеметов включились в огневую перебранку. Заполыхали в небе десятки ракет, и уж гаубицы ухнули из нашей глубины, им ответили немецкие, и пошло…

— Разведчики ночью ходили. Должно, из-за них, — предположил политрук. — Теперь надолго.

Он наклонился, вопросительно заглянул в глаза Преловскому, и тот понял немой вопрос: до передовой добраться можно, но кто в этом грохоте услышит голос диктора? При обычных-то передачах умолкали, когда немцы отвечали огнем, ждали тишины, чтобы снова говорить. А тут, похоже, тишины не дождаться.

Преловский ничего не ответил. Что он мог ответить, когда сам не знал, как быть. Приказ — провести передачу — не отменялся, а и выполнить его никак нельзя было. Оставалось одно — звонить начальству и этот вопрос «Как быть?» переадресовать ему. Но Преловский не спешил к телефону, зная, что начальство само задаст вопрос: «Что вы предлагаете?» Предложить пока что было нечего, и он тянул время, продолжал разговор, начатый с разведчиком Роговым.

Втроем они сидели в тесной кабине «газика», выпроводив шофера в помощь Шарановичу, все копавшемуся в фургоне со своей техникой. Преловский расспрашивал разведчика о его приятеле Иване Козлове, хотелось разузнать — точно ли он в тот роковой час в море оказался рядом?

Транспорты шли тогда в сопровождении крейсера и двух эсминцев. Шли, дымили в десяток труб, и все, кто был на палубах, спрашивали друг у друга: как далеко можно разглядеть с самолета эти дымы? Знатоки просвещали: с километровой высоты дым в море видно чуть ли не за сотню миль. И всем было ясно: незаметно не прокрадешься. Тем более что шли днем, рассчитывая прийти в Севастополь в начале ночи, чтобы кораблям до утра разгрузиться и погрузиться и снова уйти подальше в море.

Как раз солнце заходило, и все, кто изнывал на палубах, мысленно и вслух торопили солнце, представляя как хорошо видны силуэты кораблей на фоне розового заката. И уже близок был Севастополь, уже кружил над караваном гидросамолет прикрытия, когда появился первый немецкий торпедоносец. Он шел над самой водой, но кто-то, глазастый, далеко углядел, закричал. И весь корабль закричал, как один человек. Но наш летчик тоже оказался глазастым, пошел наперерез, издалека открыл огонь: главное, не сбить — главное, не дать прицельно сбросить торпеду. Старейший гидросамолет, с поплавками, но маневренный, верткий.

Первый торпедоносец ушел круто вверх. Но со стороны солнца зашел другой. Сброшенная им торпеда достала бы впереди идущий транспорт, да подвернулся эсминец. Или нарочно подставил борт, поди пойми? Эсминец тонул, а перегруженные корабли шли вперед, не останавливаясь. И когда проходила мимо оседающего в воду эсминца, многие на транспорте плакали и ругмя ругали немецких летчиков, а заодно и командиров своих кораблей, не отдавших приказа застопорить ход, подобрать тонущих.

Тот одинокий гидросамолет и спас тогда транспорт, на котором плыл Преловский. От одной торпеды капитан сумел отвернуть, а вторую разглядел поздно. Сотни людей, стоявших на палубе, затаив дыхание, не сводили глаз с искрящегося следа на поверхности моря. Транспорт круто заворачивал, торопясь уйти, но уж видно было, что не успеет. Гидросамолет тоже ринулся на след, пронесся так низко, словно хотел протаранить торпеду, и сбросил серию мелких бомб. Точно сбросил: торпеда рванула в полукабельтове от борта. А самолет, чтобы не зацепить транспорт, заложил крутой вираж и… чиркнул крылом по воде. И весь транспорт, только что дружно кричавший «Ура!», охнул, как один человек. Самолет был уже далеко за кормой, все взмахивал над волнами одним крылом, как подбитая чайка.

И тут рвануло. Потом Преловский узнал, что к транспорту подобрался еще один немецкий самолет, сбросил бомбы. Одна ухнула под бортом, другая угодила в палубу, заполненную людьми. А в тот миг он ничего не понял. То был на палубе, а то вдруг оказался в воде. Транспорт уходил, весь в дыму, а здесь, на воде, плавали люди и какие-то предметы, сброшенные взрывом с палубы.

Первая была мысль: это конец. Странно спокойная мысль. Сразу вспомнился чей-то рассказ, как кто-то тонул в каком-то северном море. Несколько минут — и всё. Помнится, возразил сам себе: Черное море — на юге. И тут же подумал о том, что вода в зимнем южном море не теплее, чем в северном.

Шинель, намокнув, тянула на дно. Он извернулся, скинул шинель. Непомерно тяжелыми показались сапоги. Попробовал снять их, чуть не захлебнулся, заторопился выгрести на поверхность. И тут кто-то схватил его за шиворот. В беспамятстве той минуты он не разглядел лица. Мелькали глаза, мокрые усы, слышался голос:

— Не паникуй! Не паникуй!..

Под его рукой оказалось что-то округлое, и он с внезапной радостью понял: спасательный круг.

— Внутрь подныривай.

Что-то они еще говорили друг другу, повернутые в круге головами в разные стороны. Это потом уж, в госпитале. Преловский вспоминал, что вспоминалось. И тогда же поклялся отыскать спасшего его человека и подарить ему самое свое дорогое — часы. Да не знал, было ли кому дарить. Потому что человек тот, увидев еще кого-то тонувшего, поплыл к нему. Сказал лишь напоследок:

— Смотри не вылезай из круга! Руки онемеют, не удержишься.

— А… вы? — коченеющими губами выдавал Преловский.

— Ничего! — отозвался человек. — Выдюжим. Мы таковские.

Вскоре Преловского подобрал катер, подоспевший из Севастополя. И на катере, и потом, сколько ни высматривал он своего спасителя, не нашел…

В стенку фургона постучала.

— Всё, можно идти, — донесся глухой голос Шарановича.

Преловский вылез из кабины, поежился. Близкая передовая все не успокаивалась, все рассыпала трескотню очередей и разрозненных выстрелов, сухо рвали мутнеющую предрассветную мглу разрывы мин.

Политрук тоже спрыгнул на землю.

— Что будем делать?

— Пойдемте.

— Хотите сейчас? На передовую?

— Пока к телефону. Надо доложить. Думаю, придется ждать до вечера.

Что в Севастополе действовало безотказно, так эта связь. Загодя проложенные моряками подземные кабели позволяли соединиться со штабом едва ли не из любой точки обороны. С обычного полевого телефона, установленного в палатке санчасти, Преловский в минуту связался с политотделом, доложил Харламову об обстановке. Ждал разноса и услышал ожидаемые резкие нотки в голосе начальника, но совсем по другому поводу.

— Там, где вы сейчас находитесь, разведчики «языка» приволокли. Я знаю, а вы не знаете?!

— Но мы не в штабе, — попытался оправдаться Преловский. И сообразил: подвернувшийся пленный выручит. Работники спецотделения не упускали случая побеседовать с пленными. От них можно было узнать о действенности наших листовок и радиопередач, о настроениях немецких солдат. Но делать это лучше всего было сразу же, на передовой. Ответы «свежаков» непосредстственнее. Потом пленный приспосабливался и говорил то, что, по его мнению, могло понравиться.