Военные приключения. Выпуск 6

Когда стрельба поутихла, Шаранович постучал пальцем по микрофону. Услышав знакомое «бум, бум!», опять быстро заговорил. Теперь он перечислял потери немцев под Москвой во время советского наступления, говорил об освобожденных городах и селах, о сотнях километров снежных дорог, усеянных разбитой техникой, трупами убитых и замерзших немецких солдат…

Все повторилось. Передовая затихла, слушала, потом стали рваться мины, к ним добавились тяжелые удары артиллерийских снарядов. Затем запрыгали огненные вспышки разрывов в глубине немецкой обороны, — открыла ответный огонь наша артиллерия. Казалось, ожила вся передовая. Стенки окопа мелко подрагивали, сверху летели камни, сыпался черный, перемешанный с землей, снег.

— Ничего-о! — со странной злой радостью кричал Шаранович, притиснувшись к Преловскому на дне окопа. — Нас не убьешь. Стреляй не стреляй — будет великий Израиль! Мы возьмем свое! Все будут у нас слугами, все!..

Преловский отталкивал его и не мог оттолкнуть: то ли окоп был слишком тесен, то ли Шаранович слишком тяжел.

И вдруг стало легко. В первый миг Преловский подумал, что Шаранович зачем-то поднялся в рост. Он начал разгибаться, чтобы посмотреть, что случилось, но какая-то сила внезапно выдернула его из окопа.

Последнее, что он увидел, была ярко высвеченная ракетами, хорошо знакомая фигура разведчика Рогова, почему-то летящая над землей, и целый сноп трасс, упирающихся ему в грудь.

Затем кроваво вспыхнуло перед глазами, и упала тьма. Опоминаясь на мгновения, он понимал, что его несут — частые толчки болью отдавались во всем теле, — слышалась немецкая речь, чувствовался запах пыли, мокрых шинелей, дешевого немецкого солдатского одеколона. Хотелось кричать, но рот был забит, и воздуха для крика не хватало. Дернулся, пытаясь освободиться, но снова всплеснулся огонь перед глазами, и все провалилось во тьму, в бесчувствие.

* * *

На передовой, чем кромешнее тьма, тем лучше. Ракеты там позволяют ориентироваться, а когда они гаснут, тьма и вовсе схлопывается — иди хоть в рост. Снова ракета, снова огляделся — и так через всю нейтралку, изученную за дни наблюдений до последнего камня. А здесь, в глубоком немецком тылу, ни ракет, ни знакомых ориентиров, хоть руки вперед вытягивай и щупай ногой землю, как слепец, чтобы не разбить лоб о дерево или не свалиться с обрыва.

Как ни спешили разведчики, а все же пришлось остановиться. Хорошо еще, за день удалось отмахать изрядно, иначе бы не осталось и надежд выйти в указанный квадрат к сроку. А теперь надежда была. Во втором часу ночи взойдет луна, и хоть не видна она будет за тучами, а все подсветит.

— Волка ноги кормят, — сказал Иван, заваливаясь на спину, чтобы дать ногам отдых. И выругался. Поговорка эта привязалась еще вчера и, как ни гнал ее от себя, не уходила. И прежде, бывало, привяжется какая фраза или куплет песенный, никакими силами не вышибить из башки.

— Чего лаешься? — спросил Мостовой.

— Да привязалась…

— Ты о бабах сейчас не думай. Они и издали размягчают.

— Да я не о бабах.

— А о чем же? — искренне удивился Мостовой. По нему выходило, что, кроме как о бабах, здоровому мужику ни о чем другом думать не полагается.

— Отстань.

— Тогда давай дрыхай, пока лейтенант добрый. Поднимет ведь, не задумается.

— Из-за собаки, наверно.

— Что?

— Про волка-то вертится. Из-за собаки, говорю. Собаку, видать, жалко.

— Чокнутый ты, Козел. Спи давай.

Но Ивану почему-то не спалось. Пока шли, думал: только бы остановиться. Остановились — захотелось присесть, а там и лечь. Боялся на ходу уснуть, а тут и лежа не спалось. Все вчерашний немец маячил перед глазами. Черт его угораздил идти на охоту. А если бы не пошел, как бы узнали про склад, про то, что копят немцы боеприпасы, а значит, того и гляди, соберутся наступать, обрушат все эти снаряды и бомбы на головы севастопольцев? Как ни прикидывай, а все выходило: хорошо, что немец на охоту пошел. А что убрать его пришлось, ну, считай, не повезло немцу. На войне всегда так: одним везет, другим, стало быть, нет.

Ивану показалось, что он и не спал вовсе, когда командир тронул его за рукав.

— Пора.

Было куда светлее, чем в начале. В такую ночь только и ходить. Накрывшись плащ-палаткой, сверились по компасу, разобрались в карте. И пошли, держа один от другого на пределе видимости. Время от времени останавливались, замирали, прислушиваясь, и опять шли. Все светлей становилось: луне за тучами помогал близкий рассвет.

В какой-то момент опять выскочила перед Иваном надоедливая поговорка — «Волка ноги кормят». Мысленно он отмахнулся от нее и забылся, отшагнул в сторону и чуть не упал, зацепившись ногой за тонкое упругое корневище. Присел, пошарил рукой и нащупал… провод.

Через минуту они, все четверо, сбившись в кучу, сидели на земле. Гладышев содрал с провода изоляцию, вынул из вещмешка телефонную трубку, подсоединился и замер, прислушиваясь. И все замерли в ожидании.

— Ну, чего? — не выдержал Симаков.

— Ругаются.

— Кто?

— А черт их, телефонистов, знает. Выясняют отношения.

— Ты слушай, слушай.

Все знали, чего ждет командир: склад был где-то близко, авось в болтовне телефонистов проклюнется весточка о нем.

— Точно! — округлил глаза Гладышев. — Склад на проводе.

Это была невероятная удача, редкая на войне.

— Может, какой другой склад?

— Не другой. Про бананы говорят, про повозки с бананами. Ну, дураки! Какие в Крыму бананы, да еще повозками? Ты их видел когда-нибудь?

Иван подумал, что бананов он не только в Крыму, но и вообще нигде и никогда не видел, только разве на картинках. Какие в России бананы? Потому наши командиры обычно называют для скрытности бомбы да снаряды «огурцами». Хотя и огурцов тоже, даже и соленых, никто в Севастополе давно уж не видал.

— В какой стороне склад-то?

Все посмотрели на темную нитку провода, справа она уходила в кусты, слева терялась в камнях.

— Может, разделиться по двое?

Командир неуверенно покачал головой. Замолчали. Ветер посвистывал голыми ветками высокого кустарника, заполонившего пологий склон. Время от времени откуда-то издалека волнами доносился слабый гул, нарастал и опадал, растворялся в шорохах мелколесья.

— Никак машины гудят, — догадался Иван.

— Точно. На подъеме, — обрадовался командир. — Груженые.

Зашевелились, оживились. Мостовой вскочил во весь свой большой рост, заоглядывался, будто можно было что-то разглядеть дальше, чем на два десятка шагов. И командир встал, спрятал карту, закинул планшетку за спину.

— Теперь вот разделимся. Мы с Козловым — к дороге, а вы — по проводу. Через два часа встречаемся здесь.

Поправил на груди автомат, запахнул плащ-палатку, шагнул в прогалину меж кустами и беззвучно растворился во тьме, Иван заспешил следом.

Долго шли. Останавливались, прислушивались и снова шли, торопились. Теперь сомнений не было: гудели, точно, машины. Временами звук истончался, терялся среди других звуков ночи, сливался с гулом дальней артиллерийской пальбы.