Военный преступник

Бережно потирая освобожденную руку и пристыженно пряча глаза, тот бочком пристроился обратно на сиденье. Остальные тоже затихли. НАЧАЛЬСТВО рядом!!!

Убрав пистолет, я машинально посмотрел в окно. Шоссе давно кончилось. Наш маленький кортеж двигался по пыльному, узкому проселку, змеящемуся среди густого леса. Наручные часы показывали без пятнадцати два. Оказывается, с начала путешествия прошло более трех часов. А я-то и не заметил!..

Бывший катафалк нещадно встряхивало на колдобинах. Одетые пышной листвой ветви толстых старых деревьев периодически хлестали по автомобильным стеклам. Нервно горланили потревоженные шумом моторов птицы. «Скоро приедем», – решил я и не ошибся. Минут через пять дорога уперлась в обширную, заросшую травой поляну, посреди которой виднелся скромный, двухметровый земляной холмик. Обе машины остановились. Сперанский первым выскочил наружу и, размахивая худосочными ручонками, принялся бегать вокруг холмика, что-то восторженно выкрикивая.

– Вот то самое захоронение вятичей!!! Великолепно!!! Бесподобно!!! Замечательно!!! – приблизившись, разобрал я.

– Ничего себе «курган»! – скептически фыркнул Шевченко. – Кочка какая-то «левая»!

– Действительно, мелковато, – осторожно произнес Залумян. – Может, вы, уважаемый, немного заблудились?!

Женоподобный Сержик глупо хихикнул.

– Вы заблуждаетесь! – презрительно глядя на них, заявил профессор. – И, к сожалению, совершенно не разбираетесь в археологии! Перед вами вовсе не «кочка», а настоящий, древний, насыпанный людьми курган. Да, изначально он был, конечно же, выше. Раза в три минимум! Но... прошло уже восемь-девять веков. Почва, естественно, осела. Тем не менее она до сих пор значительно рыхлее, нежели земля в окрестностях, что безоговорочно подтверждает – холм рукотворный!Если сомневаетесь – проверяйте! – выразительно шмыгнув сопливым носом, ученый нахохлился обиженным воробьем.

– Верим, Дмитрий Афанасьевич, обязательно верим! – поспешил утешить его Залумян и зычно скомандовал гастарбайтерам: – Разжигайте костры, устанавливайте палатки, расчехляйте инвентарь! Сразу после обеда начнете копать. Не канительтесь, мать вашу! Время – деньги!!!

* * *

Как я и подозревал, «элита» с «быдлом» не только путешествовали порознь, но и питались раздельно. Для первых стряпала Таня Меньшикова. У вторых, в качестве повара, выступал тот усатый, агрессивный детина, которому я заломал руку в автобусе. Звали его Стасом. На сей раз я не стал «отрываться от коллектива» и устроился обедать вместе с «привилегированными». Правда, повинуясь подсознательному чувству брезгливости, старался держаться подальше от Астахова с Залумяном... Готовила Таня превосходно! С удовольствием съев на первое миску вкуснейшего горохового супа, а на второе три шампура сочных бараньих шашлыков, я отошел подальше в тень деревьев, прилег на траву и, закурив сигарету, вновь оглядел место грядущих раскопок. Обе машины успели уехать, а поляна, благодаря стараниям иностранных рабочих, значительно видоизменилась и обрела вполне жилой вид. Гастарбайтеры сноровисто установили на ней семь палаток. Четыре одноместные, две двухместные и еще одну, совсем здоровенную из грубого, заскорузлого, с намертво въевшейся грязью брезента. Холмик обнесли веревочным заграждением, а сами в настоящий момент торопливо дохлебывали из общего котла некое подозрительное, дурно пахнущее варево. Одноместные палатки предназначались Сперанскому, Меньшиковой, Шевченко и мне. Первая из двухместных (голубого цвета) – Залумяну с Сержиком. Вторая (красная) – планировалась под склад археологических находок, а в грязной брезентухе предстояло ютиться «быдлу». Дополнял картину новенький биотуалет. Опять-таки для «элиты». Работягам полагалось справлять нужду в кустах. Кстати, располагался он (сортир то есть) едва ли не в центре поляны. Наверное, чтобы гастарбайтеры украдкой не воспользовались, не осквернили, так сказать!..

Меня, признаться, изрядно коробило столь уничижительное отношение к нашим бывшим соотечественникам, хотя некоторые из них (например, давешний усатый «незалежник») вызывали откровенную неприязнь!!! Не-при-язнь.О, Господи!!! Ведь именно из-за аналогичного чувства я погубил на войне двух собственных подчиненных! Они, несомненно, не заслуживали симпатий, но я не имел права такпоступать! И нет мне теперь покоя!!!

На глаза навернулись горькие слезы, сердце мучительно заныло, окружающая реальность куда-то ускользнула, а передо мной, в багровой мгле, вновь замаячили покойные Лобов с Васюковым: ужасно изуродованные чеченцами, взирающие на своего командира-преступника с немым укором. Не знаю, сколько это продолжалось. Я полностью потерял счет времени, а очнулся от двух криков: одного жалобно-болезненного, второго возмущенно-негодующего. Очередное наваждение исчезло. Утерев ладонью мокрые ресницы, я повернул голову к источнику шума и обнаружил, что у веревочного заграждения творится неладное. На земле, скорчившись, лежал парень-рабочий. Рядом, уперев руки в боки, стоял Шевченко, а на него, ругаясь, налетала Таня Меньшикова. Подойдя к ним, я быстро выяснил суть произошедшего. Оказывается, экс-легионер случайно столкнулся неподалеку от кургана с означенным работягой (молодым молдаванином по имени Вася) и с гадючьим шипом: «Куда прешься?! Ослеп, падла?!!» – врезал бедолаге кулаком в печень.

– Та-а-ак! – ознакомившись с подробностями инцидента, мрачно протянул я. – Некрасиво вышло! Ну-ка, Валентин, отойдем на минутку!

– И чего тебе надобно?! – удалившись вместе со мной на край поляны, надменно сощурился Шевченко. – Мораль будешь читать?!

– Захлопни варежку, чмырь, – ласково посоветовал я. – И старательно запоминай: если ты, собака, еще хоть раз тронешь человека не за дело – ручонки пообломаю.Понятно?!

– Че-е-его-о?! – взвился на дыбы экс-легионер. – Оборзел, в натуре?! Давно звездюлей не получал?!

С этими словами он нанес мне страшный, проникающий удар коленом в низ живота. Однако застать врасплох не сумел. Уйдя разворотом корпуса с траектории удара, я сделал небольшой шажок вперед и одновременно всадил правый локоть в подбородок Шевченко. Валентин рухнул как подкошенный.

– Паршиво вас готовили в Иностранном легионе, – придавив ступней горло поверженного противника, иронически заметил я. – Боец из тебя, как из говна пуля. Лишь над слабыми куражиться способен!

– Не смейте!!! Перестаньте драться!!! Немедленно прекратите!!! – вдруг услышал я сиплое, заполошное кукареканье. Спотыкаясь и придерживая указательным пальцем сползающие с носа очки, к нам бежал господин Сперанский.

– Не беспокойтесь, Дмитрий Афанасьевич, – убрав ногу и изобразив на лице светскую улыбку, сказал я запыхавшемуся археологу. – Никакой драки в помине не было! Обыкновенный товарищеский спарринг. Мы же должны поддерживать спортивную форму! Правильно, Валентин?!

– Да, да... – натужно прохрипел распростертый на траве Шевченко. – Просто спарринг! Не более...

Успокоенный профессор повернулся обратно, к кургану.

Остаток дня прошел без приключений.

Глава III

Минуло трое суток. За это время я понял, наконец, причину своего непреодолимого отвращения к Залумяну с Астаховым (услышав однажды вечером гнусные охо-ахи, доносящиеся из голубой палатки) и благословил собственную предусмотрительность, заставившую меня с самого начала пользоваться отдельным столовым прибором. Я не приверженец блатных законов, но есть из одной посуды с пидорами никогда не стану! Противно!

Между мной и Шевченко поддерживался молчаливый, вооруженный до зубов нейтралитет, со Сперанским и гастарбайтерами я тоже практически не общался (два-три слова, не более.) Зато очень близко сошелся с Таней Меньшиковой, и вскоре мы стали ночевать в одной палатке.

Двадцатипятилетняя Таня оказалась нежной, страстной и вдобавок умной женщиной! С ней можно было не только заниматься любовью, но и поговорить по душам. Она хорошо разбиралась в медицине, в политике, в человеческой психологии. Охотно рассказывала о себе, но ни разу не спросила о моем прошлом. Видимо, чувствовала интуитивно, что данная тема для меня крайне болезненна. В остальном ничего особенного пока не происходило. Злодеи-грабители на лагерь не нападали, хищных зверей в окрестностях не наблюдалось... Каждый вечер я, согласно инструкции, звонил Константинову с лаконичным докладом, типа: «В Багдаде все спокойно». Между тем раскопки двигались ударными темпами. Гастарбайтеры «вгрызлись» в землю метров на десять и к исходу третьих суток с начала работ наткнулись на облицованный камнем, засыпанный щебнем тоннель, ведущий куда-то вниз, наискосок. Подгоняемые суматошными восклицаниями Сперанского, а также повелительным рычанием Залумяна, они удвоили усилия, и спустя час из-под слоя щебня показалась первая каменная ступенька. Затем вторая. Сомнений не оставалось – обнаружен вход в гробницу! Оба руководителя экспедиции аж запрыгали от счастья. К вечеру было очищено уже восемь ступеней. С наступлением сумерек сияющий профессор петушиным голоском скомандовал: «Отбой!»

Измотанным работягам, трудившимся сегодня без обеда, он на радостях распорядился выдать пару ящиков дешевой водки, а «элиту» пригласил распить у костра «несколько бутылочек «Бургундского». Мы с Таней от угощения отказались и, наскоро поужинав, ушли в палатку, но все прочие «гудели» допоздна. Гастарбайтеры горланили песни: украинцы – украинские, молдаване – почему-то цыганские. У «элитного» костра фальшиво бренчал на гитаре Шевченко, громко спорил сам с собой быстро окосевший Сперанский. Откровенно лапались Залумян с Сержиком, дуэтом подвывая популярный среди гомиков шлягер из репертуара Бориса Моисеева...

Угомонились они далеко за полночь, когда налакались до свинского состояния и отрубились кто где сидел. Даже до палаток не доползли! А ближе к утру мне приснился на редкость реалистичный, страшный сон. На сей раз не связанный напрямую с моим преступлением.

По поляне, в ярком свете луны, не спеша, по-хозяйски прогуливался отвратительный старик: сгорбленный, крючконосый, облаченный в черную хламиду до пят, испещренную вышитыми золотом пятиконечными звездами. Седые волосы старика развевались по ветру, нечесаная борода торчала веником, в глазах горела демоническая злоба, а длинные, грязные ногти на скрюченных пальцах напоминали когти. На высохшей шее на массивной золотой цепи висела квадратная платиновая пластина, покрытая причудливыми гравированными письменами.