Воин Храма

— Я не судья, чтобы выносить приговор. Но я знаю, какой поступок мог бы искупить то, что ты совершил.

Леннар вскинулся.

— У меня есть шанс заслужить прощение? — спросил он.

— Ты не будешь изгнан из Ордена с позором, как это случилось бы, если бы брат Ролан осуществил свой план. И ты не будешь отправлен в бенедиктинский монастырь*, как требует того закон сейчас. Но будешь ли ты прощен — об этом ведает только Бог.

Леннар понимающе кивнул.

— Что я должен совершить во искупление грехов? — спросил он.

Командор взял в руки свиток, до тех пор лежавший на столе, покатал в пальцах и протянул перед собой.

— Это письмо должно быть доставлено в парижский храм. Туда, где нынче горят костры.

Леннар прикрыл глаза и шумно выдохнул. Самообладание на миг отказало ему.

— Благодарю, — произнес он, — благодарю вас, брат Марк. Я был бы счастлив выполнить для вас подобное поручение, это не искупление, но награда для меня.

— Возможно, это и к лучшему, если ты считаешь так.

Командор приблизился и сам спрятал свиток ему за пазуху.

— Ты поедешь на север, чтобы спутать след. Затем дорогу отыщешь сам. Ты должен успеть до наступления зимы.

Командор шагнул назад и крикнул, так чтобы слышали за дверью:

— Освободить брата Леннара.

Один из рыцарей, что привели его сюда, тут же вошел и принялся молча выполнять приказ.

— И помните, брат Леннар, — произнес командор таким тоном, будто сказанное звучало уже не в первый раз, — вы должны достичь обители, где вам предстоит провести остаток дней, в кратчайшие сроки до начала зимы.

ГЛАВА 14

На следующее утро, когда против всяких правил Леннар на рассвете появился в спальне оруженосцев, Кадан охнул и, едва не уронив на пол плащ, зажал рот рукой.

Леннар знаком приказал ему молчать и кивнул на дверь, а в следующее мгновенье исчез в полумраке сам.

Следуя за мельтешащим впереди силуэтом, Кадан выбрался во двор и нагнал Леннара уже на конюшне.

— Вы на свободе, — выдохнул он.

Леннар торопливо прикрыл двумя пальцами его рот и вполголоса произнес:

— Седлайте коней и ведите их к воротам. Я заберу снаряжение и вскоре вас нагоню.

Кадан кивнул непонимающе и радостно и принялся за сбрую — а Леннар исчез.

Они покинули командорство, когда занимался рассвет, а старые стены тонули в сизом тумане, пронизанном первыми хлопьями раннего снега, который таял в воздухе не долетая до земли. Уже не кричали птицы над хоругвью, и белый флаг обмяк, лишившись ветра в своих крыльях.

И все же Кадан чувствовал себя необыкновенно легко, как будто нестерпимо тяжелый груз упал с его плеч.

Поначалу он держался, уже по привычке, на полкорпуса позади — как того требовал устав. Но когда стены скрылись далеко позади них, позволил себе, как раньше, выехать вперед.

— Куда мы едем? — спросил он.

Леннар смотрел вдаль и как будто бы его не замечал.

Кадан настаивать не стал, как бы ни хотел выяснить, что изменилось за прошедшую ночь. Лицо Леннара было пронзительно мрачным, и Кадан опасался тревожить его, понимая, что рискует навредить еще сильней.

Он уже перестал ждать ответа, когда в тишине глухо прозвучал голос его рыцаря:

— В Париж.

— В Париж? — Кадан не сразу поверил тому, что только что узнал. Ворох чувств захватил его: предвкушение, ожидание нового начала — и в то же время страх. — Разве он не на юго-западе? — спросил он и тут же: — Разве там тамплиеров не сжигают, как еретиков?

— Да, он на юго-западе, — ответил Леннар, а на второй вопрос не сказал ничего.

Дул промозглый ветер. И хотя снег прекратился, едва командорство потерялось из виду, то и дело начинался мелкий противный дождик. Дороги развезло, и Леннар не был уверен, что успеет добраться до места до наступления настоящей зимы.

Снова они ехали в молчании. Редкие деревеньки иногда выглядывали из тумана, но Леннар старался обходить их стороной. Большую часть времени путники находились только вдвоем, в окружении деревьев, черневших по бокам от дороги, и Кадану невольно хотелось приблизиться к Леннару еще чуть-чуть, погладить его поникшее плечо и запечатлеть на виске нежный поцелуй.

Леннар изменился. Кадан понял это почти сразу, когда увидел его тем утром, но с каждым днем, проведенным в дороге, ощущение это становилось сильней.

Точно чучело, которое сняли с шеста, он обмяк, будто ему не хватало сил держаться верхом, и если в командорстве он еще старался следить за собой, то здесь, когда кроме Кадана его не видел никто, совсем поник.

По вечерам у костра он сидел скрючившись, протянув руки к самому огню, и тоже ничего не говорил. Только когда к концу третьего дня Кадан начал кашлять, с неожиданной нежностью укрыл его плащом и притянул к себе.

— Простите, — пробормотал Кадан, которому в самом деле стало стыдно от того, что кроме мыслей, терзавших Леннара, рыцарь должен будет взять под опеку еще и его, — со мной все хорошо, — он замолк, но отстраняться не стал, — а с вами?

Леннар долго молчал.

— Я не знаю, — наконец сказал он, — сам до конца не могу понять. Всю мою жизнь меня вели мысли о том, что я родился не просто так. Что у меня есть судьба, и однажды я смогу воплотить ее в жизнь. Ее светоч горел далеко впереди, и я знал, что у меня есть цель. Сейчас я пытаюсь вспомнить, когда это началось — и с ужасом думаю, что эту глупость придумал себе, когда мне было десять или двенадцать лет. Значит, я до сих пор не повзрослел?

— Не вижу ничего детского в том, чтобы верить в свет вдалеке, — тихо сказал Кадан и, прижавшись к нему плотней, снизу вверх попытался заглянуть в глаза.

Уголки губ Леннара горестно изогнулись, и он покачал головой.

— Но ничего нет, — тихо сказал он, — нет дороги в святую землю, нет крестовых походов… Даже самого ордена нет. Есть только устав, который давно потерял смысл, и которому, должно быть, давно уже не следует никто, кроме меня. Впрочем… — он ненадолго замолк и отвел взгляд от огня, — теперь и этого нет. Закончить дни, скитаясь по дорогам без цели и надежды — вот моя судьба.

Кадан облизнул губы, не решаясь задать вопрос.