Воин любви. История любви и прощения

Среднюю школу я преодолевала так, как кит преодолевал бы марафон: медленно, болезненно, с огромными усилиями и страданиями. Но в то лето, что отделило среднюю школу от старших классов, моя кожа немного очистилась. Я нашла одежду, скрывающую мои неприятные округлости. Тем летом на меня снизошло озарение: может быть, стоит поучиться у рыбок, чтобы притвориться одной из них. Может быть, красивые девочки примут меня, если я буду носить правильную одежду, больше улыбаться, понимать намеки лидеров, не проявлять милосердия и не показывать уязвимости? Может быть, если я притворюсь уверенной в себе и классной, мне поверят? Поэтому каждое утро перед тем, как пойти в школу, я твержу себе: «Затаи дыхание, пока не вернешься домой». Я расправляю плечи, улыбаюсь и выхожу в холл как истинный супергерой. Всем кажется, что я наконец-то обрела себя. Конечно же, этого не произошло.

Я нашла себе представителя – девушку жесткую и сильную настолько, чтобы выжить в старших классах. Я отправляю этого представителя вместо себя, и мне самой никто не может причинить вред. Она уверена в себе, а я нашла для себя выход. Весь день в школе я не дышу, а вернувшись домой, расслабляюсь: сначала объедаюсь, потом бегу в туалет. Отличный ритм. Я становлюсь популярной среди девочек. Они чувствуют, я знаю нечто такое, что не известно им. Со временем я начинаю замечать, что мальчики обращают на меня внимание. Проходя мимо, я своим поведением словно говорю им: «Теперь я могу играть в ваши игры». А потом усаживаюсь возле шахматной доски и жду, когда мной начнут играть. И как это всегда бывает с пешками, меня съедают.

* * *

У меня сохранилось яркое воспоминание о первом сексе: Camel Lights. Как-то после школы я оказалась в широкой постели моего бойфренда. Он был старше меня. Под его весом я буквально задыхалась и думала только о том, как долго это продлится. Из пластикового приемника доносилась музыка. The Eagles, Hotel California. Первые же ноты напугали меня до смерти. Бойфренд елозил на мне, как огромный, неловкий малыш, а я осматривала его комнату. На шкафу я увидела пачку Camel Lights. На пачке сигарет лежала зеленая зажигалка. Эти сигареты и зажигалка напомнили мне нас обоих, елозящих друг на друге и старающихся быть полезными. Я точно поняла, что зажигалка – это я. Потом парень перестал ерзать, но так и остался на мне. Hotel California еще не закончился. Я подумала, что длинная песня – это сигнал: жизнь не только мрачна и безнадежна, но еще и бесконечно длинна. После того дня мы занимались сексом еще год, но никогда больше не было музыки, света и постели. Все происходило на бетонном полу в темной подсобке в подвале дома его родителей. Ему хотелось сделать особым лишь наш первый раз.

Жарким летним утром, уже после окончания десятого класса, мы с моей лучшей подругой отправились в зоомагазин посмотреть на животных. Подруга собиралась заняться сексом со своим бойфрендом и стала расспрашивать меня, каково это. Я наблюдала за котятами, игравшими в клетке. Один из них наскакивал на стоявшую рядом когтеточку.

– Секс – это то же самое, – сказала я, указывая на этого котенка. – Я – когтеточка, а Джо наскакивает на меня, когда ему хочется секса. Мое тело – игрушка, забавляющая его. Но больше его ничего не интересует. Он трогает меня, но не касается моей души. Секс – это не личное. Просто так получилось, что я – его подружка, поэтому он может играть с моим телом. Очень по-детски. Так котята играют с когтеточками, а дети с чужими игрушками. Они не обращают внимания друг на друга. Но я научилась этому трюку: я просто оставляю свое тело для игры, а сама ускользаю и думаю о другом… – Я отвернулась от котят и посмотрела прямо на подругу: – Это происходит не со мной, а с моим телом. Я лишь жду, когда все кончится. Не думаю, что Джо об этом знает. Да ему и дела нет.

Подруга с изумлением смотрела на меня. По ее лицу я поняла, что поделилась слишком сокровенным. Я позволила себе высказаться, забыв о своем представителе. Я ждала.

– Странно, – протянула подруга. – А по телевизору все выглядит так здорово…

– Знаю, – кивнула я. – Все не так, как по телевизору. По крайней мере у меня. Но все может быть и по-другому…

Подруга уставилась на щенков, а я вернулась к котятам. Мне было шестнадцать лет, и я хотела, чтобы мой мир снова был маленьким – щенки, котята, и моя лучшая подруга.

Через несколько недель подруга решилась на секс. Она позвонила мне и сказала:

– Не знаю, о чем ты говорила, но это был лучший день в моей жизни! Это просто потрясающе!

С того дня я перестала говорить о сексе. Я просто притворялась перед бойфрендом и друзьями, что все потрясающе. Секс, дружба, учеба, жизнь.

* * *

Летний вечер. Я наблюдаю, как Джо поднимается на сцену и получает диплом из рук директора школы. Он и его друзья подбрасывают шапочки в воздух. Я стою у стены. Мне приятно быть частью этого праздника, быть со всеми. После церемонии Джо везет меня к себе домой. Из динамиков машины несутся звуки Van Halen. Я сижу рядом с выпускником и смотрю на звезды сквозь стеклянную крышу. Я чувствую себя свободной, важной, счастливой и сильной. В честь выпуска родители дарят Джо подарок – упаковку презервативов. Завтра он уезжает с приятелями на море, и они ему понадобятся. Так говорит его мама – и подмигивает. Джо смеется, его родители смеются. Никто не смотрит в мою сторону, никому не интересно узнать, как отношусь я к тому, что моему бойфренду понадобятся презервативы в поездке, куда он отправляется без меня. Я улыбаюсь. Очень смешно. Презервативы! Мальчишки всегда остаются мальчишками…

Джо целует меня на прощание и уезжает на море. Через два дня в мою дверь звонит Брайан. Я знаю его со второго класса. Брайан немного мнется, а потом с нервной улыбкой говорит, что ему нужно что-то мне сообщить. Он тоже ездил на море и узнал, что Джо оказался в тюрьме. Его арестовали за изнасилование. Обвинение выдвинула другая девушка. Все только об этом и говорят, и Брайан решил предупредить меня. Он сообщает, что утром Джо отпустили из-за «неточностей» в заявлении жертвы. Я благодарю Брайана, прощаюсь с ним и жду, когда вернется Джо. Я спрашиваю его об изнасиловании, он смеется и говорит, что все это неправда. Я не рву наших отношений. Мои друзья согласны со мной. Они заявляют, что девушка, обвинившая Джо в изнасиловании, была пьяна, глупа и солгала из ревности. Не думаю, чтобы кто-то из них действительно так считал, но мы никогда не открываем своих истинных мыслей. Не знаю, действительно ли нам нет дела или мы просто не хотим нарушать правила жизни старшеклассников. Такова жизнь: ты не веришь и предаешь других девушек, чтобы сохранить отношения с популярными мальчиками. Через несколько недель я встречаю ту девушку в раздевалке спортивного зала. Я высоко держу голову. Она голову опускает и смотрит в сторону. Я испытываю острое ощущение торжества и победы.

Мы с Джо продолжаем слушать Van Halen, пить и заниматься сексом в подсобке еще целый год. Когда я решаю порвать с ним, он плачет. Я неверяще смотрю на него. «Почему он плачет? – думаю я. – Он теряет что-то важное?» Но я ничего не говорю. Я перехожу к другому бойфренду, в другую подсобку. Те же вечеринки, только спиртное другое. Я умею прятаться по вечерам. При свете дня прятаться труднее.

* * *

Выпускной класс. Я стою в столовой, держу поднос и рассматриваю столики в поисках свободного места. Для меня так важно не потерять уверенность в себе. Я размышляю над тем, как пройти по скользкому полу в туфлях на каблуках. Как уследить за обтягивающим платьем и не уронить поднос? Как скрыть свои прыщи при этом ярком свете? Как выглядеть классной, когда так вспотела? Эти ужасные моменты поджидают меня каждый день. Сотни школьников отправляются в столовую с противоречащими друг другу задачами: быть неуязвимыми, занимаясь самым уязвимым занятием, – нужно хорошо выглядеть и есть одновременно. Столовая – это настоящий «Повелитель мух», и чтобы выжить в этом мире, нужно скрывать свои слабости. Моя слабость – это мои потребности: в принятии и в пище. Они слишком человечны для старших классов. И вот я стою в страхе и думаю, что однажды истинная я, голодная, потная, зависимая, слишком приближусь к поверхности, и меня окружат акулы. Всякий раз, прежде чем войти в столовую, я мечтаю о том, чтобы у каждого из нас было собственное место. Я смотрю на океан лиц и понимаю, что мы все тонем в свободе. Где взрослые? Они так нужны нам здесь.

Я стою слишком долго, и кто-то толкает меня в спину. Я притворяюсь, что заметила подругу, помахавшую мне рукой, и отправляю своего представителя в никуда. Я нахожу свободное место за столом знаменитостей нашей школы. Этот стол мне вполне подходит – он надежная, безопасная позиция. Я сажусь и пытаюсь заговорить, но это слишком трудно. Я чувствую себя выставленной напоказ. Я не хочу, чтобы меня здесь видели. Я хочу спрятаться и остаться в одиночестве. Тревога заставляет меня есть слишком много для моего облегающего платья. Я отношу свой поднос с грязной посудой на мойку и направляюсь туда, где меня ждет облегчение – в туалет. Добравшись, я вижу большую очередь. Это мне не подходит – слишком много людей. По коридору я иду к другому туалету. Там тоже полно девушек, которые поправляют макияж, сплетничают, хохочут. Третий туалет не работает. Съеденная еда уже улеглась, скоро будет слишком поздно. Я покрываюсь потом, сердце у меня колотится. Я снимаю туфли и бегу по коридору. Люди удивленно оборачиваются мне вслед. Я на грани истерики. Я вижу, что они смотрят на меня, и в душе что-то ломается. Я уже не ищу четвертый туалет, а сворачиваю в канцелярию. Секретарша спрашивает, назначено ли мне. Я смотрю на нее и думаю: «Какие могут быть договоренности, когда я в отчаянии? Отчаяние не планируется. Если помогать детям только по предварительной записи, никогда не окажешь помощь тому, кому она нужна». Я прохожу мимо секретарши, открываю дверь в кабинет психолога и сажусь перед ней. Она отрывается от своих бумаг и встревоженно смотрит на меня.

– Я так устала, – говорю я. – Мне тяжело. Мне кажется, я умираю. Позвоните моим родителям. Мне нужно в больницу. Сама я не справлюсь. Кто-то должен мне помочь.

Я сама не знаю, что говорю. То ли я на грани самоубийства, то ли это обычная депрессия. Думаю, мне нужна больница для тела, потому что оно явно не в порядке. Но по тому, как смотрит на меня психолог, понимаю: она считает, что и разум мой тоже пострадал. Она звонит родителям, и в тот же день меня отвозят в больницу.

* * *

В приемном покое психиатрической больницы мы с родителями молча наблюдаем за тем, как медсестра изучает мою сумку – нет ли там чего-то, чем я могу навредить себе. Она берет мою бритву и злаковый батончик и с извиняющейся улыбкой кладет в запечатанный пакет с моим именем. Родители спокойны, но я чувствую, что в душе они рыдают. Я плачу, но это слезы облегчения. «Да пожалуйста! – думаю я. – Заберите все страшное! Да, да! Не дайте мне навредить самой себе. Позвольте мне спрятаться здесь. Скажите мне, что делать, как жить. Да! Заберите это, заберите, заберите все!»