Воинственные фейри

— Это был долбаный Габриэль, который вел себя как мудак. Он притворился, что Зрение показало ему, что для меня действительно важно сделать эту татуировку, но все, что он сделал, это обманом заставил меня пометить свое тело его гребаным знаком звезды, — Райдер поморщился, проведя большим пальцем по татуировке, как будто хотел стереть ее, но он мог бы удалить ее магическим путем, если бы действительно захотел. Это было хлопотно, но возможно в течение нескольких сеансов. Это означало, что он принял решение оставить ее.

Я рассмеялась, представив, как он, должно быть, разозлился, когда понял, что его обманули, и Райдер поднял на меня бровь.

— Я чувствую связь между вами двумя, так что, возможно, это тоже имеет значение, — добавила я, пожав плечами.

— Только не говори ему об этом, потому что, как он считает, я все еще злюсь из-за этого. Тем не менее, он, наверное, единственный друг, который у меня когда-либо был, так что, возможно, в этом есть смысл. Но теперь Леон продолжает говорить о том, что я должен сделать для него татуировку Лео, как будто мое тело — это гребаный блокнот для всех них, на котором они могут рисовать, что хотят, — он закатил глаза.

— Может, тебе стоит это сделать, — предложила я, пожав плечами. — Я тоже чувствую связь между тобой и ним. И у вас теперь общая половинка, так что разве это не делает вас как бы… братьями в законе или типа того?

— О, черт возьми, только не ты. Не называй меня так. Ни сейчас, ни когда-либо.

— Я думаю, это мило. Давай, Пауло пытался научиться делать татуировки в качестве одного из своих последних хобби, так что все, что тебе понадобится, прямо здесь. К тому же ты сделаешь доброе дело, если используешь его для достойного искусства — не говори Пауло, но на той неделе он сделал моей кузине Грете татуировку Пегаса на спине, и его рог выглядит как честный до звезд член. Серьезно — у него даже вены есть. Все остальные делают ставки на то, сколько времени пройдет, прежде чем ей удастся получше рассмотреть татуировку в зеркале или на фотографии и понять, что он сделал. Это будет чертовски эпично, когда она это сделает.

Райдер рассмеялся, и я поняла, что мне действительно нравится его общество.

— Знаешь, что странно, — сказала я. — Меня вырастил человек, который рассказывал мне только ужасы о тебе. Он предупреждал меня обо всех ужасных вещах, которые ты сделаешь со мной, если я когда-нибудь окажусь так близко к тебе, и все же, в конце концов, вот я сижу рядом с тобой со всеми своими конечностями, пока он… он…

Я запнулась, мой разум наполнился воспоминаниями обо всех тех поганых вещах, которые мой папа делал со мной на протяжении многих лет. Обо всей боли, страхе и ужасе, которым он подвергал меня, якобы для того, чтобы «сделать меня сильнее». Я жила в аду все те годы, что провела в ловушке по его милости, пока Данте и моя тетя Бьянка не узнали обо мне и не потребовали, чтобы мне разрешили переехать и жить здесь. И они не знали даже малой доли того, что я пережила с ним. Не то чтобы я хотела лгать им об этом, скорее, боль от этих воспоминаний была слишком сильной, чтобы делиться ими. Да и какой в этом смысл? Он был мертв, его больше нет, и все, что у меня осталось в память о нем, это шрамы в моем сердце и на моей плоти.

Я провела пальцами по линиям разрушенной кожи на правом боку, и взгляд Райдера опустился, чтобы проследить за этим движением.

— Ты ненавидишь свои шрамы? — спросил он, хотя это было скорее утверждение, чем вопрос.

Я посмотрела на него, разглядывая крошечную линию серебристой кожи, видневшуюся над его рубашкой, и он кивнул.

— Мне знакомо это чувство, — он задрал рубашку, обнажив мириады шрамов, покрывающих его грудь, и я сглотнула, зная, что он страдал еще сильнее, чем я. Райдер опустил рубашку. — Или, по крайней мере, раньше. Раньше я считал их признаком слабости, напоминанием о том времени, которое я провел по милости этой суки, о том, как она одолела меня… обо всем этом дерьме.

— Но теперь? — спросила я, в моем тоне прозвучал намек на надежду, в которой я не была уверена, что хочу признаться. Но я не знала другого человека, у которого были бы такие шрамы, как у меня. Несколько других Оскуров пережили немного пыток, но не в моем возрасте и не так, как я. Годы психологического насилия и пленения в доме моего отца оказали на меня почти такое же влияние, как и последний акт насилия, который на всю жизнь запечатлелся на моем теле. Пытки Райдера, может быть, и не исходили от родителей, но все же они исходили от того, с кем он был вынужден жить месяцами, он знал, каково это — быть в плену и во власти могущественного фейри.

— Теперь я знаю, что лучше не пытаться определить себя по моим самым слабым моментам, — ответил он, пожав плечами. — Потребовалось время и годы, когда я делал все возможное, чтобы доказать себе и всему миру, что я неприкасаемый, неудержимый, бесстрашный, но, делая это, я совсем забыл о жизни. Элис была единственной, кто действительно показал мне, что мне нужно для счастья и как я должен определять себя.

— И как же?

— По тем вещам, которые для меня важнее всего. По тому, ради чего я готов жить и умереть, — он снова протянул костяшки пальцев ко мне и щелкнул пальцами, как будто хотел стряхнуть татуировки, если бы мог. — Не ради этого. Но ради этого, — Райдер задрал рубашку и показал мне черную букву X, которая была набита прямо напротив его сердца, и мой пульс участился, когда я почувствовала, что это было для него. Это была она. И все, что она дала ему. И сила этого пробудила мои дары и заставила мою кожу покалывать.

— Моя семья — все для меня, — вздохнула я. — Я бы хотела, чтобы этот шрам олицетворял их, но все, что он делает, это напоминает мне о нем и о том, что он со мной сделал.

— Так измени это, — пожал плечами Райдер, снова опуская рубашку. — Я, конечно, не изменился за ночь, и я бы не сказал, что я даже близок к тому, чтобы узнать о человеке, которым я могу быть, а не о том, кого все от меня ждут. Но я решил больше не обращать внимания на то, что думают другие. Я могу идти своим путем и знать, что к тому времени, когда я дойду до его конца, по крайней мере, я проживу свою жизнь так, как я хотел, чтобы сложилась моя судьба.

Я думала об этом, отвернувшись, чтобы посмотреть на луну, безмолвно прося ее помочь направить меня в этом, помочь мне понять, что мне нужно делать.

Я не была уверена, сколько времени прошло, прежде чем я приняла решение, и я снова повернулась, чтобы посмотреть на Райдера.

— Я хочу, чтобы ты покрыл их для меня, — твердо сказала я. — Я пойду за оборудованием для татуировок Пауло и хочу, чтобы ты покрыл мои шрамы чернилами.

— От того, что ты их спрячешь, они не исчезнут, — медленно сказал Райдер.

— Я знаю, что нет, — согласилась я. — Но я хочу сделать это не поэтому. Сейчас, когда я смотрю на себя в зеркало, я вижу эти шрамы и лицо человека, который дал мне их. Я вижу маленького испуганного щенка, в которого он пытался меня превратить. Но это не я. Я не из тех девушек, которые сторонятся дерьма, когда становится плохо, и я определенно не из тех, кто трусит перед кем-то. Уже нет. Поэтому, когда я смотрю в зеркало, я хочу видеть отражение всего того, что придает мне сил. Я хочу, чтобы ты покрыл их розовой лозой, и каждый бутон и цветок на ней будет представлять разных членов моей семьи. Лоза будет символизировать нашу любовь друг к другу, которая всегда будет поддерживать нашу связь. И прежде чем ты попытаешься возразить, потому что я слишком…

— Ладно, — оборвал меня Райдер, прежде чем я успела начать приводить свои супер разумные доводы о том, почему для меня круто сделать массивную татуировку в четырнадцать лет, ведь на принятие решения у меня ушло около тридцати минут.

Я смотрела на него с минуту, затем широко ухмыльнулась и прыгнула на него, обхватив его руками за шею и крепко сжав. Райдер замер, затем неопределенно погладил меня по голове, прежде чем я отскочила от него, выпрыгнула в окно и помчалась в свою спальню, а затем бросилась по коридору, чтобы взять все необходимые вещи.