Воины Солнца и Грома

— Эй, надеть всем кольчуги и панцири! Это уже не Панджшер с мирными бактрийцами. Это дебри Бандобены, и живут здесь воинственные кати, ашкуны и вайгали [20] .

Вима и Ларишка, ехавшие в хвосте отряда, переговаривались, натягивая броню:

— Этот панцирь я отбил у явана…

— Ты великий воин… а еще больший хвастун. Ну когда твой отец воевал с яванами? Скажи лучше — выиграл в кости.

Тохарка поправила кольчугу, плотно облегавшую ее стройный стан, изящно разбросала по плечам длинные черные волосы и надела остроконечный парфянский шлем.

20

Вайгали — современные нуристанцы (кафиры).

— Вот Ардагаст хвалиться не любит. Но если у него чепрак из тигровой шкуры — значит, тигра убил он сам.

— А чем ему хвалиться? Степной бродяга без роду и племени. То сарматом себя зовет, то, как его, скифом-пахарем, — проворчал Вима.

— А я думаю, род его не простой. Он гордый, перед знатными никогда не угодничает. Да вот и он!

Златоволосый всадник на ходу кивнул Виме, застенчиво улыбнулся Ларишке и с поклоном протянул Куджуле старинный меч с бронзовой рукоятью. Джабгу тут же пристегнул его к поясу, затем вынул из ножен.

Иссиня-черный клинок напоминал цветом грозовую тучу.

— Этот меч зовется Гроза Дэвов. В нем — сила молнии. Герай Кадфиз добыл его в гробнице древнего царя апасиаков с помощью великого мага Атарфарна. Было еще золотое перекрестье, изготовленное магом и наделенное силой Солнца. Но Атарфарн взял его с собой, когда ушел в иной мир, чтобы вернуть оттуда душу своей жены, царевны понтийской Роксаны.

* * *

По склонам глубокой долины теснились глинобитные хижины главного селенья кати. В прохладной полутьме самой большой хижины сидели на низких деревянных скамеечках вокруг уставленного кушаньями ковра старейшина племени, его сын Сунра и гость — сармат с волчьей шкурой на плечах.

— Да, сыр у тебя отменный, а такого вина я и у греков не пил.

— У нас в горах хорошие виноградники, благодарение Индру, богу вина.

— Боги благоволят к вашему племени… Но знаешь ли ты, что в ваши земли заявился Куджула Кадфиз? Этот нечестивец вздумал добыть Царский Клад в Долине Дэвов. С ним всего десяток дружинников.

Глаза Сунры вспыхнули воинственным огнем.

— Сам владыка Имра отдает его в наши руки! Старейшина спокойно допил кислое молоко и вытер седую бороду.

— Ты, сынок, уже убил двенадцать врагов и носишь звание дари-багадура и хочешь, конечно, стать сунари-багадуром. Но для этого нужно, кроме великого подвига, еще и устроить великий пир. У тебя есть четыреста коз и шестьдесят коров? Или ты рассчитываешь на мои стада?

Сунра тряхнул длинной прядью волос, завязанной узлом.

— Я убью джабгу и угоню скот из его поместий! Да как можно торговаться из-за скота, когда дядя Нилира не отомщен?

— Мой брат убит Куджулой в честном поединке. Ты же накличешь на все племя месть кушан и гнев царя Гермея. А что сделают с племенем дэвы, в логово которых ты готов сунуться?

Сармат презрительно скривился.

— Я вижу, кати стали слишком осторожны. Лучше я пойду к вайгали или ашкунам. У них кровных счетов с Куджулой еще больше.

В руке Сунры сверкнул кинжал.

— Ты смеешь оскорблять племя в доме старейшины, жалкий бродяга?

Пришелец выставил вперед пятерню и что-то прошептал. Удар незримой силы повалил юношу навзничь и словно приковал к полу. Он яростно напряг мускулы, но не смог сдвинуться с места. Колдун прошептал еще что-то — и пальцы Сунры разжались, а кинжал оказался в руках сармата.

— Справиться с тупыми дэвами для Сауархага не труднее, чем с юнцом, забывающим законы гостеприимства. Встань!

Под недовольным взором отца дари-багадур встал с опущенной головой.

— Сунра! Немедленно извинись перед гостем!

— Мне не нужно твое унижение, багадур. А честь племени ты защитишь в Долине Дэвов. Ты хочешь славы, воин? Она вся достанется тебе… Что же до Гермея, то он сам хочет избавиться от кушан и их джабгу. Следуйте моим советам — и вы, кати, сможете занять место этих бездомных бродяг.

Старейшина оперся руками о колени.

— Можешь, сынок, взять в поход всех, кто захочет. Но если что — поход этот твой, а не племени. Да поможет тебе Гиш, бог войны!

На следующее утро два десятка молодых воинов с кинжалами, луками и копьями, в белых плащах из козьих шкур скрытно покинули селение. Впереди в белом тюрбане с султаном из фазаньих перьев, с разукрашенным боевым топором в руке широко шагал багадур. За ним черной тенью следовал сармат в волчьей шкуре.

* * *

Отряд Куджулы пробирался вдоль ручья через дремучий лес. Степняки настороженно поглядывали по сторонам: неизвестно, кто следит за тобой из чащи — дэв, леопард или одетый в козьи шкуры охотник за головами? Только Ардагаст был весел и беззаботен. Здесь он словно оказался в родных днепровских лесах. Дубы, ели, сосны… А вот и медведь выглянул — только не бурый, а черный. И златоволосый юноша смеялся, развлекал всю дружину забавными историями, подтрунивал над неуклюжим Вимой и радостно ловил серебряный смех Ларишки.

Вдруг незаметные за деревьями скалы подступили к самым берегам ручья, а среди деревьев появился узкий просвет. По руслу ручья путники въехали под зеленую арку — и оказались в долине, где не росло ничего, кроме негустой травы. Черные, почти отвесные каменные стены окружали долину со всех сторон, а в них на разной высоте темнели отверстия пещер. Ничто, кроме шума ручья, не нарушало зловещей тишины. Хотя долина была залита солнечным светом, невольно хотелось вернуться из этого каменного колодца (или охотничьего загона) в полумрак лесной чащи.

В дальнем конце долины, над пещерой, из которой небольшим водопадом вытекал ручей, был высечен огромный, выветрившийся от времени рельеф. Трехликий бог в рогатом головном уборе восседал, поджав ноги и положив руки на широко раздвинутые колени. Бога окружали звери: тигры, слоны, буйволы, носороги, антилопы. Вход в пещеру охраняли изображения двух кобр с человеческими головами.

Нагапутра почтительно сложил ладони перед лицом и склонил бритую голову.

— Вот лик Великого Разрушителя, Владыки зверей! Арьи зовут его Шивой — Благим и Махадевой — Великим Богом, Яростным и Милосердным, Мужеубийцей и Великим Аскетом. Яваны же видят в нем неистового Диониса. — Неизменно спокойный голос монаха звучал теперь торжественно.