Воины

Нельзя сказать, чтобы Бадеа и ее друзья равнодушно относились к смерти или были снисходительны к убийству. Но за то, чтобы жить в мире, чья природная враждебность скорее поощряется, чем подавляется, приходится платить. Средняя продолжительность жизни мелидян лет на десять меньше, чем у граждан Конфедерации, хотя они в среднем куда здоровее и лучше приспособлены к жизни как генетически, так и физиологически. Согласно их философии, человеческая жизнь по природе своей ничем не выше и не ценнее любой другой. Многие гибнут от несчастных случаев или от лап хищников, а постоянная жизнь лицом к лицу с жестокой, неумолимой природой притупляет чувствительность. Бадеа не имела счастья жить на безопасном расстоянии от природы, которое внушает уверенность, что мы благополучно проживем весь срок, отпущенный нам от рождения, а потому и не испытывала особого ужаса, столкнувшись с доказательствами обратного. Я смотрела на свою жертву — и видела на ее месте себя; она тоже была способна на это, но она знала это с детства, и это не заставляло ее опускать голову.

Через пять дней эспериганская техника начала разваливаться. Еще день — и все их работы остановились. В смятении они отступили обратно в свой лагерь. Меня не было в том отряде мелидян, который уничтожил их всех до последнего.

Вопреки многочисленным обвинениям, в своих докладах Костасу я не стала лгать и выражать изумление. Я честно призналась ему, что ожидала подобных результатов, и начистоту объяснила, что не решалась заранее говорить о том, в чем не была уверена. Я никогда не пыталась нарочно обманывать вышестоящих или скрывать от них важную информацию, за исключением таких вот маленьких хитростей. Поначалу я не чувствовала себя настолько мелидянкой, чтобы это делать, а потом сделалась слишком мелидянкой, чтобы испытывать что-либо, кроме отвращения, при самой мысли об этом.

Мы с ним обсудили наши следующие шаги в этой пляске тигра. Я описала, как могла, мелидянские технологии, и после консультаций с различными экспертами Конфедерации было решено, что Костас тихо намекнет эспериганскому министру обороны во время еженедельного совместного ланча о некой конфедератской технологии: керамическом покрытии, которое можно заказать на Бель-Риосе, только придется ждать два года и это будет стоить больших денег. Но, с другой стороны, если бы эспериганцы согласились уступить часть своих земель Конфедерации, то некий частный предприниматель готов финансировать постройку фабрику прямо на Мелиде, что позволит производить аналогичные детали гораздо дешевле и наладить производство в течение шести месяцев.

Эспериганцы попались на удочку, не увидев за этим кажущимся нарушением нейтралитета ничего, кроме алчности какого-то частного лица. Они решили, что этим лицом является сам Костас, понимающе перемигнулись — что ж, у всех есть свои грешки!
– и энергично принялись помогать нам их эксплуатирован. Тем временем они время от времени повторяли робкие попытки вторжения на мелидянский континент, время от времени совершая пробные высадки, однако вызванные ими разрушения выдавали их присутствие и ближайшее поселение немедленно высылало трудолюбивых муравьев, так что эти попытки, как и первая, успехом не увенчались.

В течение этих месяцев невольного перемирия я много путешествовала по континенту. Мои дневники находятся в oткрытом доступе, будучи в распоряжении нашего правительства, Однако наложенные в них сведения постыдно скудны, за что я должна принести извинения своим коллегам. Я вела бы записи куда старательнее, если бы знала, что буду не только первым, но и последним таким исследователем. Однако в то время, испытывая головокружение от успехов, я чувствовала себя скорее беззаботной туристкой, нежели исследователем, и отправляла только те записи и заметки, которые нравились мне самой, отговариваясь тем, что мои возможности по отправке докладов ограничены.

Я понимаю, что это слабое утешение, но должна сказать, что никакие фотографии и описания не способны передать ощущения человека, который находится в сердце живого мира, чуждого, но не враждебного, и когда я рука об руку с Бадеа бродила по краю большого каньона и смотрела вниз, на лиловые, серые и охристые утесы и на плавно колышущиеся щупальца элаккового леса — зрелище, которое на моих знаменитых видеозаписях способно вызвать тошноту почти у любого зрителя, — я впервые испытала неведомое мне прежде чувство красоты чуждого. И я смеялась от восторга и удивления, а она смотрела на меня и улыбалась.

Через три дня мы вернулись в ее деревню и, приближаясь к ней, увидели бомбежку: новейшие эспериганские самолеты, похожие на узкие серебристые клинки, кружили над деревней на бреющем полете, и по небу полз черный маслянистый дым. Путешествие в корзине ускорить было никак нельзя, так что мы могли только вцепиться в борта и наблюдать за происходящим. Когда мы прибыли на место, самолеты улетели и дым развеялся. А разрушения остались.

Я потом была зла на Костаса, незаслуженно, конечно. На самом деле он был посвящен в планы эспериганцев не более чем они были посвящены в его собственные. Но тогда я была уверена, что он обязан был знать, что они затевают, но не потрудился предупредить меня. Я обвинила его в преднамеренном сокрытии информации. Он резко ответил, что я знала о возможном риске, когда отправлялась на этот континент, и он не может отвечать за мою безопасность, раз я живу в зоне боевых действий. Это заставило меня замолчать: я осознала, насколько я была близка к тому, чтобы выдать себя. Разумеется, он не рассчитывал, что я предупрежу мелидян, — ему пока не пришло в голову, что я хотела именно этого. Мне ведь не следовало этого хотеть.

Во время этого налета погибло сорок три человека. Когда я пришла к маленькой кроватке Китии, она была еще жива. Она не испытывала страданий, взгляд у нее был замутненный и отстраненный, она была уже далеко. Ее семья приходила к ней и ушла.

— Я знала, что ты вернешься, поэтому я попросила, чтобы мне позволили остаться еще ненадолго, — сказала она. — Я хотела попрощаться.

Она помолчала и робко добавила:

— И еще мне было страшно, немножко. Только никому не говори.

Я обещала ей, что никому не скажу. Она вздохнула и сказала:

— Ну, теперь, наверное, мне пора. Позови их, ладно?

Когда я подняла руку, сразу подошел служитель и спросил у Китии:

— Ну что, ты готова?

— Готова, — ответила она, немного неуверенно. — А больно не

будет?

— Нет, это совсем не больно, — ответил он, уже доставая из кармана рукой в перчатке тонкую полосочку, прозрачно-зеленую, пахнущую малиной. Кития открыла рот, он положил полосочку ей на язык. Полосочка растворилась почти мгновенно, девочка дважды моргнула и погрузилась в сон. Несколько минут спустя ее рука, которую я по-прежнему держала в ладонях, похолодела.

На следующее утро, когда мы прощались с ней, я стояла вместе с ее семьей. Служители бережно уложили ее на поляне, издалека обрызгали ее жидкостью, пахнущей увядающим розовым букетом, и тут же отступили назад. Родители громко рыдали; я стояла с сухими глазами, как и подобает достойной матроне с Утрени, демонстрируя свою уверенность в воскресении мертвых. Первыми слетелись птицы и сбежались мотти, они выклевали ей глаза и изгрызли губы, потом сползлись жуки и, щелкая жвалами, принялись деловито разбирать ее тело на составные части. Пировать им пришлось недолго: сам лес пожирал ее снизу, окутывая тело зеленой волной, мелкие побеги поднимались по щекам и впивались в плоть.

Когда ее стало не видно, скорбящие повернулись прочь и отправились участвовать в общем бдении на деревенской площади.

Я осталась стоять на месте. Проходя мимо, они бросали растерянные и озадаченные взгляды на меня, на мое бесслезное лицо. Но она еще не исчезла: лес еще сохранял очертания девочки, обрушившиеся подмостки, окутанные неспешным живым ковром. Я не ушла, хотя за спиной уже слышались голоса: это семьи покойных поминали погибших.

Ближе к рассвету зеленый ковер слегка соскользнул в сторону. В смутном водянистом свете мелькнула пустая глазница, полная жуков. И я расплакалась.