Вокруг Чехова. Том 1. Жизнь и судьба
Шрифт:
Об этих местах в греческих конторах мечтали как о манне небесной подраставшие юноши; о том же мечтали и отцы, поднимавшие на ноги своих чад. Но для того чтобы явиться достойным кандидатом на эту манну, нужно было знать иностранные языки, и главным образом греческий – не древний, изучаемый в гимназиях, а новейший, на котором говорят, читают, пишут и издают газеты нынешние измельчавшие потомки великих Софоклов, Демосфенов, Сократов и Платонов.
Павел Егорович – отец Антона Павловича – тоже мечтал о подобной карьере для своих сыновей. В то время оклад жалованья в тысячу или в полторы тысячи рублей в год считался не только достаточным, но и богатым. А греческие конторы выплачивали такие оклады без труда, лишь бы служащий был человеком подходящим, расторопным, сметливым и знал свое дело.
– Ну, что вот я, – говаривал нередко Павел Егорович Евгении Яковлевне, –
– Не лучше ли в гимназию? – возражала Евгения Яковлевна.
– Бог с нею, с гимназией!.. Что она дает? Вон у Ефремова сын вышел из пятого класса и латынь учил, – а что в нем толку? Сидит у отца на шее, ходит без дела по городу да пожарного козла дразнит…
В Таганроге в то время существовали мужская и женская гимназии, уездное училище и та самая греческая школа, о которой идет речь.
Греки имеют в Таганроге свою греческую церковь, стоящую на Греческой улице. Церковь эта – довольно изящной архитектуры – построена почти на самом краю высокого обрыва, спускающегося круто к морю. Принадлежит она исключительно одним только грекам, и богослужение в ней совершается на одном только греческом языке. Храм этот очень богат. Почти все иконы и лампады увешаны серебряными и золотыми корабликами – приношениями шкиперов, обращавшихся во время бури к заступничеству угодников и спасшихся от нея. В этой церкви воспринимается от купели, венчается, говеет и отпевается испокон века вся местная греческая аристократия. (У итальянцев есть свой костел, а у немцев – кирка.)
Посвящен храм – как и следует быть – святым, особенно чтимым в самой Греции. Главный престол – во имя св. царя Константина и матери его Елены – и два боковые придела – во имя св. Герасима и Спиридона, которые у греков так же чтимы, как у нас Николай Угодник и Илья Пророк. Церкви принадлежит большой участок земли; на нем построены дома для церковного причта и посередине между ними – большое одноэтажное здание греческой школы, которая тогда называлась официально: «Приходская при Царекон-стантиновской церкви школа».
Содержалась она на доброхотные пожертвования богатых греков-меценатов. Тратя ежегодно несколько десятков тысяч на итальянскую оперу и на симфонический оркестр, они милостиво уделяли около тысячи рублей на школу. Обучались в ней главным образом дети шкиперов, дрягилей, матросов, мелких маклеров, греков-ремесленников и вообще лиц низшего ранга. Негоцианты-меценаты и мало-мальски достаточные купцы детей своих сюда не отдавали и к самой школе относились брезгливо. И, пожалуй, не без основания: ученики представляли собою «смесь одежд и лиц». Один, по бедности родителей, являлся в класс без всякой обуви, босиком, другой – в изорванной и вымазанной Бог весть чем рубахе, третий – со следами уличной битвы, и только очень немногие были одеты более или менее прилично. В большинстве случаев это были «уличные мальчишки», изощрившиеся в кулачных боях и всякого рода подвигах и шалостях, свойственных детям, оставляемым без призора. Любимым занятием большинства было шататься по гавани среди выгружаемых иностранных товаров и воровать из ящиков, бочонков, кулей и мешков рожки, орехи, винные ягоды, апельсины и лимоны. За это им, что называется, «влетало» от дрягилей и хозяев товара, и многие из них являлись в школу с выдернутыми вихрами, распухшими от пощечин физиономиями, сильно надранными ушами, а иногда и со следами той экзекуции, которая мешает наказанному сидеть.
Школа состояла из пяти классов. Кроме того, был еще и шестой – нечто вроде приготовительного: в нем малыши начинали с греческой азбуки. В первом классе ученики учились читать и писать, а в пятом изучали греческий синтаксис и историю Греции. Это была высшая премудрость, дальше которой учение не шло. В младших классах обучались мальчуганы, начиная от шести лет, а в самом старшем – пятом – заседали на партах молодцы лет девятнадцати и двадцати, очень мало помышлявшие о школьной премудрости.
Судя по этому короткому описанию, о греческой школе можно составить себе представление как о заведении обширном и с довольно широкой программой преподавания. Но это было бы ошибкой. Все шесть классов помещались в одной комнате, и во всех них занимался только один учитель – кефалонец Николай Спиридонович Вучина, или – как он сам называл
себя – Николаос Вутсинас.– Как же это, – спросят нас, – шесть классов в одной комнате? И как мог учитель одновременно исполнять свои педагогические обязанности в нескольких классах? Не разрывался же он на части?!
Дело объясняется просто. В большой комнате стояли пять рядов длинных, черных, грязных и изрезанных ножами школьников парт. В начале каждого ряда этих парт возвышался черный шест, и наверху его – черная же табличка с римскою цифрою от I до V. Это и были классы. В каждом классе велось свое отдельное преподавание. Но если по каким-либо обстоятельствам в каком-либо классе становилось тесно, то учитель, не задумываясь и не соображаясь с познаниями, переводил учеников в другие классы, где места было больше. Справлялся же Вучина со своим трудным преподавательским делом очень легко: он почти ничего не делал и только дрался и изобретал для учеников наказания. В этом и заключалось все преподавание. В настоящее время существование подобного учебного заведения было бы немыслимо, а тогда оно было не только возможно, но даже и в порядке вещей. Шкипера и дрягили отдавали своих детей в эту школу не столько для обогащения ума книжной наукой, сколько для того, чтобы они не баловались и не мешали дома. Одни только наивные люди и меценаты могли верить в то, что в этой школе ребенок мог чему-нибудь научиться.
К числу таких наивных людей принадлежал и Павел Егорович. Не зная ни языка, ни программы школы, ни ее порядков, ни внутренней ее уродливой жизни, он в простоте душевной верил, что если его сын научится греческому языку да еще вызубрит какой-то таинственный греческий синтаксис, то дорога этому сыну в заманчивую контору Вальяно или Кондоянаки, как в Обетованную землю, будет открыта наверняка и настежь.
Бакалейная лавка Павла Егоровича с вывескою «Чай, сахар, кофе и другие колониальные товары», как и большинство лавок в провинции, представляла собою в одно и то же время и торговое заведение, и клуб. Сюда, кроме покупателей, каждый день приходили и просиживали по нескольку часов безо всякого дела скучавшие и шатавшиеся без определенных занятий обыватели. Это были мелкие маклера по хлебной части, давно обжившиеся в Таганроге и довольно сносно, хотя и не без акцента говорившие по-русски греки. Субъекты эти, весьма необразованные, очень недалекие, явившиеся в Россию – как они сами выражались – «без панталониа» и женившиеся на русских мещаночках из-за грошового приданого, были влюблены в свою давно уже покинутую Грецию и лучше ее не находили в мире ни одной страны. К слову сказать, Антон Павлович в своей пьесе «Свадьба» вывел под именем грека Дымбы один из этих типов, искренне убежденных в том, что «в Греции все есть». Эти-то лавочные завсегдатаи и убедили Павла Егоровича в том, что выше и благороднее греческого языка нет ничего и что в Афинах есть такое высшее учебное заведение – «то панэпистимион», т. е. университет, из которого выходят только одни гении и мудрецы. Павел Егорович, сам обучавшийся на медные деньги, не имел основания не доверять этим россказням, которые к тому же почти всякий раз заканчивались убедительною ссылкою на то, что вот-де сын русского человека – Николаев – изучил греческий язык и теперь получает в конторе Вальяно 1800 рублей в год.
С другой стороны, два или три педагога, преподававшие в гимназии и забиравшие в лавке Павла Егоровича товар на книжку от «двадцатого до двадцатого», всячески предостерегали от греческой школы и стояли горою за гимназию.
– Ну на что вам, Павел Егорович, этот греческий язык, будь он неладен? – говорили они. – Отдавайте детей в гимназию. Во-первых, из гимназии выходит образованный человек с правом на четырнадцатый класс; во-вторых, навсегда избавляется от солдатчины и, в-третьих, может поступить в университет. А из университета дороги всюду открыты: хочет – в чиновники идет, хочет – в доктора, хочет – в учителя… А то можно и в инженеры… Словом, куда угодно…
Павел Егорович колебался. Евгения Яковлевна, смотревшая в будущее шире, стояла за гимназию. Но тут судьба подсунула учителя греческой школы, кефалонца Вучину. Тот в интересах своего учебного заведения и кармана наговорил таких «турусов на колесах» о преимуществах и выгодах греческого языка и так расписал значение синтаксиса, что симпатии Павла Егоровича почти бесповоротно перешли на сторону школы. Выпив два или три стакана сантурин-ского вина, Вучина увлекся, повел рассказ об Илиаде и Одиссее, рассказал с пеною у рта и с ворочаньем белков о подвигах греческих героев Марка Боцариса и Миаулиса и заявил, что сведения об этом можно почерпнуть только в одной греческой школе и больше нигде.