Вокруг державного престола. Батюшка царь

«Может, это от того, что я не один сегодня вечерю?» – подумал Елеазар, радуясь, что в теле его воцарились тишина и покой.

– Как родился, так при церкви и живу… – рассказывал Никон, задумчиво глядя на разлетающиеся от огня как будто живые искорки. – В положенный час женился, детишки родились… один за другим, трое. А потом… Потом их Господь по милости своей и от щедрот прибрал – одного за другим… всех… холера была…, отец мой преставился… упокой их души, Господи.

Он горестно вздохнул и закрыл лицо широкой костлявой ладонью. А когда отнял руку, в глазах у него блестели слезы.

Тонкие сухие губы старца зашевелились: он читал заупокойную молитву. Закончив, положил руку на плечо Никона.

– Настрадался ты, милый человек. А ты поплачь, поплачь, голубчик. Не стесняйся меня. Глядишь, и душе твоей станет легче. Уж я-то знаю, – кротко и тихо добавил, сочувственно глядя на опущенную черноволосую голову страдальца.

– Эх! – тихо отозвался тот и вскинул доверчиво голову. – Плачь, не плачь – никого из них не воротишь. Да и оплакал я их. Уж как оплакал… как никто другой. А ведь я виноват, отец! Ох, как же я виноват…, – и такая тоска прозвучала в голосе страдальца, что старец поверил ему. А Никон застонал и с силой сжал голову руками.

– В чем же вина, брат? – мягко спросил Елеазар.

– А в том, что детей не уберег от смерти, – глухо выдавил Никон.

– Ох ты, брат мой.…Да разве же это в нашей воле? Разве ж в этом вина? На всё, на жизнь или смерть, на всё есть божья воля, – мягко и убедительно возражал Елеазар. – Да и разве ж один ты страдаешь. Оглянись вокруг – сколько на Руси таких безвинных страдальцев.…Вот и Господь крест несёт, за весь человеческий род страдает.

Никон вскинул голову, доверчиво посмотрел на Елеазара.

– Да, несет…, жена моя убивалась сильно, даже утопиться хотела.…Но я не позволил, удержал,… отговорил от греха. Сказал, что это мне посылаются испытания за мои грехи, не ей. Мой крест – мне и нести. Уговорил бедную уйти в монастырь, – и Никон тяжело вздохнул.

– Послушалась? – спросил старец.

– А куда ей деваться… Как велел, так и сделала, – ответил Никон. Он умолк, как будто бы погрузившись в далекие воспоминания.

– Выходит, ты ее и сподвиг…в монахини-то уйти? – спросил Елеазар, пытливо вглядываясь в лицо Никона и вытирая слезящиеся глаза.

– А я и подвиг, – с гордостью и вызовом подтвердил Никон.

Елеазар печально вздохнул. Он молчал, и Никон продолжил:

– В молодости был со мной один удивительный случай. Возвращался я как-то раз с товарищем из одного села, и пришлось нам заночевать в чистом поле. Ночь стояла, как и сейчас – тихая, ясная. Товарищ мой быстро заснул, а я все никак не мог сомкнуть глаз, и любовался небом и рассыпанными по нему звездами. И вдруг не знаю отчего, а только сердце мое почему-то возликовало. Поворачиваю я голову и вижу – сидит неподалеку на траве седой старец и листает страницы Псалтири. И вид у него такой светлый, как будто сошел он с древней иконы: ласковый взгляд, серьезное и сосредоточенное лицо. Заметил он, что я на него гляжу с изумлением и ласково заговорил со мной, стал расспрашивать, как я здесь очутился, куда идем. Я ответил, и он предсказал, что меня ждет впереди. И в конце сказал, что я должен идти на север на острова и там жить среди отшельников, – Никон перевел взволнованное дыхание и умолк.

– Чудно! Так и сказал? – подивился старец.

– Так и сказал, истинно говорю, – повторил Никон.

– А дальше-то что было? – спросил Елеазар.

– Проговорили мы с ним всю ночь. А о чем, уже и не помню. Когда рассвело, он незаметно исчез… – с сожалением промолвил Никон и замолчал, уставившись на догорающий огонь. Было слышно, как внизу глухо шумит море. Ветер усилился, принеся с моря холод и сырость.

– Вот как бывает.… До чего чудны дела твои, Господи… – задумчиво протянул старец.

– А я вот что думаю, это меня Господь так испытывает на прочность, и посылает тяжелые испытания, – неожиданно вскинув голову, воскликнул Никон, – как будто ждут меня впереди столь великие дела, что сам великий государь окажет мне милость, – благоговейным срывающимся голосом пробормотал Никон и поднял палец кверху, как будто грозно повелевая. Черные глаза его загорелись неукротимым внутренним огнем.

Старец поразился. Его напугала и смутила неприкрытая горячая страстность в голосе Никона. Откуда в сидящем рядом с ним незнакомом человеке такая искренняя убежденность и вера в собственное высокое предназначение? Но он не услышал главного: не было в Никоне знакомого Елеазару кроткого духа и тихой покорности, столь привычных для людей, смирившихся с превратностями своей судьбы и тяжелыми лишениями и твердо избравших тяжелую жизнь отшельника. Напротив, рядом сидел человек с сильным, непокорным и гордым характером.

– Что же ты замолчал, брат? – осторожно спросил он его.

– Тяжко мне…, так тяжко, – с жалостным вздохом откликнулся Никон. – Вот если бы ты разрешил мне остаться, так сразу душе моей стало бы легче.

– Ты от мирских тягостей и лишений бежишь, а здесь тебя другие тягости ждут, – заметил старец.

– Здесь тягости физические, я их не боюсь, – убежденно промолвил Никон.

Но Елеазар с сомнением покачал головой и спросил:

– Готов ли ты умерщвлять свое тело беспрерывным голодом и постом, ночными бдениями, готов ли носить на голом теле жесткую колючую власяницу, а пищу добывать в тайге на охоте? Готов ли навсегда посвятить свою жизнь смиренному служению в монашеской одинокой келье, не ропща на Него за крест, который сам выбрал и будешь нести? А главное – готов ли ты во всем руководствоваться Его волей? Готов ли усмирить гордыню свою, жажду власти, сребролюбие, стать покорным и добрым послушником? Не всякий на это готов. А ты?! Не обманешь ли ты Его, меня и себя?

Никон вздрогнул и поспешно кивнул.

– Готов и ничего не желаю более. Яви милость, позволь остаться возле тебя и стать твоим учеником и послушником, – попросил он.

Старец подумал.

– Я-то позволю… а только вижу, что не смирился ты с уходом от мирской жизни. Славы и величия жаждешь. Жива в тебе страшная гордыня, и замыслил ты иметь власть над людьми, потому и пошел её искать… власть. Ибо тебе было предсказано: «Быть великим государем над русскими праведниками…» – сказал Елеазар и замолчал.

«Откуда ему известно?» – с благоговейным ужасом подумал Никон, и душа его похолодела.

– Почему ты так говоришь? Откуда знаешь? – дрожащим голосом спросил он.

– От Него, – спокойно и уверенно произнес Елеазар. И Никон понял: тот знает и видит его насквозь.

– Вот за что ты меня мучаешь… – сокрушенно протянул он и с обидой прибавил: – Ведь я прошел тысячу верст из Москвы сюда, а ты меня гонишь…

– Не гоню. Оставайся, – разрешил Елеазар.

– Спасибо, отец, – взволнованно промолвил Никон. Глаза его повлажнели, и он с надеждой взглянул на старца.

– Предсказываю тебе, раб Божий Никон, что будешь ты, избран царской милостью на высший духовный сан московским патриархом. Но от замыслов и деяний твоих произойдут на матушке нашей Руси такие ужасные и великие события, которые никому не дано уже остановить…, – торжественно произнес Елеазар и обреченно понурил голову.

– Что ты, что ты! О чем толкуешь? Я никому зла не желаю! – в смятении вскочил Никон и весь аж, затрясся. – Да откуда же тебе известно, что я стану патриархом?

– Известно, – отрезал старец, и испытующе взглянул на Никона. – А ты сам? Разве не желаешь патриарший сан получить?