Вокруг себя был никто

– Откуда ты знаешь про Ибетлин? – спросил я, обрадованный эрудицией Мотла.

– Что я, в Реховоте не бывал? Бывал, и не раз, и у главного Мастера Х. упражнения делал, в доме собраний.

– Тебе удалось прорваться в зал?

– Хм, – хмыкнул Мотл. – Было трудно, но я пробрался.

– Кто же тебе рассказал про Ибетлин, ведь о нем почти никто не знает?

–Один твой старый знакомый. Он, кстати, сейчас недалеко от нас.

– В Одессе что-ли?

– Скажем так.

– И кто это?

– Он просил не рассказывать. Ты должен узнать его сам.

– Мотл, перестань меня интриговать, что за детские игры! О ком идет речь?

– Ты должен узнать его сам.

Ситуация начала приобретать забавный характер. Неужели, сам того не понимая, я оказался у цели своего путешествия, и Мотл подает мне знак – Мастер рядом. Впрочем, ничего забавного тут нет, я ведь с самого начала подозревал, что Мотл ведет странную игру: стиль его поведения явно не совпадает с продвинутостью в психометрии. Он все время притворяется, рядится этаким балагуром, чуть не дурачком, дабы избежать лишних расспросов.

Мы выехали на мост через залив, внизу, едва освещенная желтым светом фонарей, свинцово колыхалась ледяная ноябрьская вода.

– Вже Николаев, – сказал майор, тыча рукой в темноту. – Прыихалы.

– А почему темно?

– Та свет экономят.

Поездка по ночному городу производила более чем странное впечатление: электричества не было не только на улицах, но и в домах, громады зданий, освещенные единственно светом проезжающих автомобилей, угрожающе нависали над прохожими, робко пробирающимися в дрожащем свете ручных фонариков.

– Послушай, профессор, – вдруг сказал Мотл, – Ты про Пушкина больше не рассказывай. Выдай из истории психометрии, типа Оливии, или Гамнета. Не засуши публику, ребята тут молодые, полны энтузиазма, не засуши.

«Тойота» остановилась перед помпезным Домом Культуры, построенном в псевдоклассическом стиле, громады колонн уходили в темноту, во всем здании светилось всего несколько окон.

– Я тут обожду, – сказал Николай Васильевич, паркуясь рядом с крыльцом, – на свету. Мало ли какая сволочь болтается, потом чини машину….

«На свету» было явным преувеличением; крыльцо освещала тусклая лампочка ватт на двадцать пять, огромные двери с тяжелыми литыми ручками, изваянные, словно врата, зыбко мерцали в ее дрожащем свете. Вот теперь замысел создателей этого шедевра архитектуры оказался воплощенным в полной мере: окутанное мраком здание действительно напоминало Храм, наполненный таинством, пронизанный ужасом и тревогой.

Аллегория получилась вполне реальной, ведь Культура, несмотря на помпезность постройки и пышность форм, в конечном итоге оставляет человека в темноте невыясненных вопросов, из которой выползают чудовища страстей. Таня не зря обижалась на своих профессоров: промучив ее столько лет, переполнив голову анфиладами вычурных знаний, они выпустили девушку в мир неподготовленной к реальной жизни. Научившись хорошо анализировать тексты, Таня оказалась не в состоянии критически оценить жуликов и шарлатанов, вооруженных знаниями в той области, о которой Таню не удосужились поставить в известность. Впрочем, и сами профессора с легкостью проваливались в западню, накалываясь, точно бабочки на иголку, на меч Мирзы: не зря же Абай говорил, что из докторов и кандидатов наук, перебывавших в их сакле за полгода, можно было бы с легкостью составить научную конференцию.

В здании стоял промозглый, застарелый холод, как видно, на отопление денег тоже не хватало. Огромный холл, совершенно пустой, освещался такой же тусклой лампочкой, как перед входом, у двери, в тулупе и валенках, живописно возвышался вахтер – старый дед, весь обросший седой бородой.

– Куда путь держите? – провозгласил он, демонстративно загораживая дорогу.

– На собрание психометрического общества, – отозвался Мотл. – Неужто вы меня не признали? Я же Мотл, а это наш гость, психометрист из Реховота.

– Признать-то, может, и признал, – сурово отвечал дед, – а спросить положено. Нас тут не на чай-сахар поставили, а службу нести.

Ну-ну, хоть стой, хоть падай! Такие живописные типы остались, наверное, лишь в глухих местах, без света и отопления. Впрочем, его лицо мне откуда-то знакомо, у меня ведь абсолютная память на лица, но вспомнить не удалось. Возможно, просто расхожий типаж, для полного соответствия берданки не хватает.

Мы поднялись на второй этаж. Мотл, придерживая меня за рукав, словно опасаясь, будто я упаду на темной лестнице, негромко сообщил.

– Очень интересный дед, горит психометрией, ходит на все уроки, аккуратно записывает упражнения в тетрадочку, пробует выполнять. Семьи у него нет, свободное от службы время просиживает с ребятами из общества. Продвигаться ему тоже некуда, какое продвижение в его возрасте, разве что к последней черте, но своим присутствием он придает занятиям этакую ретроспективу, солидность, что-ли. В общем, полезный в нашем деле человек.

В небольшой комнате собралось около тридцати девушек и парней, действительно, совсем юных. От их дыхания, свежего тепла молодых тел, воздух нагрелся: большинство расстегнули куртки и пальто, усевшись на стульях в непринужденных, расслабленных позах.

Комната, судя по всему, использовалась для занятий по психометрии; на стенах висели плакаты, объясняющие структуру психики человека, портреты Мастеров, последовательность выполнения упражнений. Словом – обычный кабинет в обычной психометрической школе. Мрак за окнами, тишина полупустого здания и холод промерзших стен придавали хорошо знакомым таблицам новый вкус. Я решил не тратить времени на вступление и, поздоровавшись, сразу пустился в рассказ.

«Это произошло в те давние времена, когда весь юг, все огромное пространство, составляющее Новороссию, до самого Черного моря, было зеленою, девственною пустыней. Богато и плодородно раскинулась земля, орошенная быстрыми потоками прозрачной воды, крепко цвели на ней пахучие травы, тучами перелетали с места на место выводки диких куропаток. Всем хватало места для счастья на этой прекрасной земле, всем, кроме человека.

По обычаям той нестройной и смутной поры не воздвигали люди ни крепостей, ни замков, а как попало ставили соломенное жилище, думая: «зачем тратить на избу время и деньги, когда все равно снесет ее татарский набег или буйная и бранная толпа запорожского войска»... Жизнь начиналась лишь там, где существовала центральная власть. На севере и западе стояла Речь Посполитая, на востоке – Россия, все остальное оставалось пустынным и неустроенным, будто в начале Творения, и ждало организующего начала.

В одном из небольших городов Речи Посполитой, недалеко от границы с великой степью, под защитой крепких стен и сильного гарнизона, расцвела небольшая община психометристов, выбравшая запрещенное всеми Мастерами направление: милитантную психодинамику. Традиционная позиция психометрии по отношению к окружающему миру была сформулирована еще отцами-основателями: начинающий войну всегда проигрывает. Можно победить в одной битве, в другой, в третьей, но, в конечном итоге, найдется враг сильнее тебя. Выигрывает тот, кто уклоняется от боя, пропуская вал над головой, спокойно занимаясь своим делом и позволяя «великим мира сего» крушить друг друга в беспощадных схватках.