Вокруг себя был никто

Психометристы города Н., я специально не называю его имя по причине, которая прояснится по мере рассказа, вступили в бой на стороне Речи Посполитой. Удивительные способности, открывающиеся в человеке занятиями психометрией, они превратили в оружие, поставив его на службу польской короне. Чем это закончилось, я сейчас расскажу.

Несколько десятков лет психометристам, называемым в нашей литературе милитантами, удавалось сохранить в тайне свое участие в вооруженных столкновениях. Тогдашний воевода города Н., хорошо понимая, насколько важен фактор внезапности, также тщательно скрывал новое оружие. Милитанты обычно придавались конным отрядам в качестве поваров или конюхов, об их истинном предназначении, кроме сотников, никто не догадывался.

Отряды забирались далеко в степь, преследуя дикие ватаги запорожцев или орды татар. Догнав врага, польская конница, уходя от боя всяческими маневрами, тянула время, дожидаясь ночи. Когда опускалась темнота, милитанты проникали во вражеский стан, и на следующий день козацкие полковники или татарские беи начисто теряли возможность управления боем, подобно Наполеону под Ватерлоо. О причине императорского насморка, я рассказывать не стану, об этом знает каждый начинающий психометрист.

И без того плохо скоординированные толпы козаков или татар, потеряв командование, быстро рассеивались точными ударами конницы. Победа выглядела настолько естественно, что о вмешательстве посторонних сил никто не мог предположить.

Воевода донес об удачном опыте королю, и тот уже подумывал издать специальный указ, приравнивающий общину милитантов к монастырю, с дарованием привилегий, обширных угодий и освобождения от налогов. Разумеется, не бескорыстно, милитанты должны были выставить на королевскую службу десятки бойцов. Перед движением возникла опасность превращения в орден, подобный Тамплиерам, но Космос решил иначе.

В одну из весен весь польский юго-запад сделался добычею страха. Пронесся слух: «Запорожцы! Показались запорожцы!» Все, кто мог спасаться – спасался. Но часто бывало, что козаки возникали в тех местах, где их менее всего могли ожидать, возникали вдруг, являясь ниоткуда, – и все тогда прощалось с жизнью.

Пожары охватывали деревни, скот и лошади, которые не угонялись за ватагой, убивались тут же на месте. Дыбом становились волосы от свидетельств свирепости запорожцев: разбитые о стены домов младенцы, отрезанные груди женщин, содранная с мужчин кожа. Не одни белоснежные руки поднимались из огнистого пламени к небесам, сопровождаемые криками, от которых содрогнулась бы сама земля, земля, но не козацкое сердце. Не внимали мольбам жестокие козаки, и, поднимая копьями младенцев, кидали в огонь к матерям.

– Ничего не жалеть, – приговаривали седоусые полковники, и по слову их совершали ватаги свое хмельное лиходейство.

Невиданным злодеяниям своим всегда находили козаки смысл и оправдание. Коль попадался на их пути татарский стан, говорили, что воюют за святую православную веру, чтоб долго стояла она на погибель всему басурманству. А ежели налетали на польский город или окружали монастырь, то пили сперва по чарке пенной горелки за всех христиан, какие ни есть на свете, а после кляли вражьих ляхов, продажных псяюхов, панских недовертков, жирных ксендзов католических и, перекрестясь, пускали дымом и разором вредное маетство.

По свидетельству историков, в промежутках между набегами козаки почитали скучным заниматься изучением какой-нибудь дисциплины или выполнением какой-нибудь работы: кроме разве стрельбы в цель да изредка конной скачки и гоньбы за зверем в степях-лугах: все прочее время отдавалось пьяной гульбе – признаку широкого размета душевной воли. То был бешеный разлив веселости, не ограниченной ничем и никем: козаки забывали родных, плевали на свое прошлое, на мать, породившую их, на воспитавшего отца, и не было у них ни угла, ни кола, ни семейства, кроме таких же, как и они, беспечных бражников.

Гульба продолжалась с утра до вечера, пока в карманах звенела возможность, и награбленное в походе добро не стало еще добычей шинкарей и торгашей. А как заканчивалось добро, собирались козаки в новый набег, потому как негоже доброму человеку быть без битвы, и все одно с кем воевать, только бы воевать.

Первоначальная история козаков связана с Черными Клобуками (колпаками) – наемниками, которые несли службу в северочерноморских колониях Генуи или пополняли дружины крымских ханов. В рядах тех и других, заметную роль играли ближайшие потомки Торков и Берендеев, известные летописцу, как народы турецкого происхождения, поэтому принятое ими христианство имело наносной характер. Оттого и недороги были вольному бешенству ни монастыри католические, ни девы монашеские, хоть и звались они христианами и поклонялись тому же богу.

По другой, «звездной» версии, козацкое название запорожцев связывают с козой – нимфой Амалтеей, выкормившей своим молоком маленького Зевса.

– Ходила коза между горами, перевернулась догоры ногами, – поется в одной колядке. Речь здесь идет не о земном животном, а о созвездии Орион, называемом в народе Козарями. Отсюда прослеживают связь между небесными козарями и земными сечевыми казаками – в древности не воинами, а пастухами коз». 

Я остановился и внимательно оглядел комнату. Дед вахтер незаметно присоединился к публике и сидел у самой двери, степенно оглаживая седую бороду. Ребята слушали, затаив дыхание. Откуда взялось в этом заброшенном городке столько веры и заинтересованности? Такое не возникает на пустом месте, значит, кто-то неплохо поработал и продолжает работать в Николаеве. Но кто? Неужели Мотл не знает? Поднять такую волну может только профессионал высочайшего уровня, как же он ускользнул от внимания Мотла?

Тут возможны два варианта: либо профессионал сумел укрыться даже от Мотла, а это значит – перед нами Мастер, возможно, тот самый, которого я ищу, либо Мотл все прекрасно знает и в сговоре с ним водит меня за нос. Хотя возможно и то, и другое вместе. Но вернемся к рассказу.

«Для чего я излагаю вам все эти сведения? А вот для чего: с высоты истории, рассматривая события давно минувших дней, нам часто кажется, будто на месте героев повествования мы бы повели себя совершенно по-иному. Ошибки кажутся очевидными, а ответы однозначными.

Но это далеко не так, чтобы понять, почему милитанты решились преступить законы Мастеров, нужно вдохнуть дым пожарищ, услышать стоны посаженых на кол, увидеть слезы мужей, на глазах у которых бесчестили жен и дочерей.

Козаки показались под городом, обложили, перекрыли все входы и выходы, и, протянув вкруг свои телеги, полезли на приступ. Но гарнизон встретил их залпами картечи, в головы козаков полетели горшки с золой и мешки с песком. Не одна буйная голова понурилась, уронив чуприну на сыру землю, многих недосчитались вечером в куренях. Козаки не любили иметь дело с крепостями, вести осаду было не по их части, то ли дело налететь лавой на перепуганных монахов или громить слободу.

– Ничего, паны-братья, мы отступим, – сказал кошевой, подавая сигнал к отходу. – Но будь я поганый татарин, а не христианин, если мы выпустим хоть одного из города! Пусть их все передохнут, собаки, с голоду!

Ватага отступила за телеги и принялась, от нечего делать, разорять окрестности. Горестно наблюдали с городских стен жители деревень, как вытаптывался почти созревший урожай пшеницы, как рубили плодовые деревья, взращенные трудом нескольких поколений, как жгли и разрушали дома. Уничтожалось все, решительно и хладнокровно.