Вокзал потерянных снов

Лин просыпается счастливая, оживленно говорит всякую бессмыслицу на языке жестов, пытается встать и не может, падает, плачет, химически смеется. Щелкает жвалами, пачкается. Как младенец.

Лин беспомощна. Искалечена. Детский смех и взрослые грезы. Речь необычна и непостижима. Жесты сложны, неловки и инфантильны.

Айзек тяжело переживает.

Мы перебираемся на другую крышу. Нас тревожили звуки снизу. У Лин — приступ раздражения, потому что мы не понимаем потока ее бессвязных слов. Она топает по шиферу, бьет Айзека слабыми руками. Показывает жестами грязные оскорбления, пытается прогнать нас пинками.

Мы усмиряем ее, спеленываем, уносим.

Идем по ночам. Опасаемся милиции и людей Попурри. Сторонимся и конструкций, способных донести Совету. Не упускаем из виду ни одного резкого движения, ни одного косого взгляда. Мы не можем никому доверять. Нам приходится жить в глухих закутах, в вечной полумгле. Что нам нужно, крадем или покупаем в бакалейных лавчонках, которые открыты круглосуточно. Любой подозрительный взгляд, любой крик, внезапный топот копыт или каблуков, шипение поршней конструкции вызывает у нас страх.

В Нью-Кробюзоне мы — самая желанная дичь. Это честь для нас. Сомнительная, но честь.

Лин хочет красильных ягод. Так интерпретировал Айзек сбивчивые движения ее челюстей, пульсацию ее железы (зрелище неприятное, но и возбуждающее). Дерхан соглашается сходить. Она тоже любит Лин.

Потом не один час они тратят на маскировку. С помощью воды, масла, сажи, разномастных лохмотьев, пищепродуктов и остатков красок изменяют облик Дерхан до неузнаваемости. У нее теперь прямые антрацитово-черные волосы и складчатый шрам на лице. Она горбится и скалится — очень похожа на бродяжку.

Дерхан уходит, и мы с Айзеком в страхе ждем час за часом. Почти все время молчим.

Лин ведет свой бестолковый монолог, Айзек пытается жестикулировать в ответ. Успокаивает ее, водит руками, медленно, словно обращается к ребенку. Но ведь она, получается, наполовину взрослая, и такое обращение приводит ее в ярость. Она пытается отойти от Айзека и падает, не в силах совладать с собственным телом, она в ужасе. Айзек помогает: усаживает ее, кормит, массирует покрытые синяками и ссадинами напряженные плечи.

Наконец возвращается Дерхан, и мы с Айзеком шумно переводим дух. Ей удалось добыть несколько кусков пасты и полную горсть разных ягод. Цвета насыщенные, яркие.

— Я думала, добрался проклятый Совет до нас, — говорит она. — За мной вроде бы увязалась какая-то конструкция. Пришлось, чтобы оторваться, делать крюк через Кинкен.

Следили за ней или нет, нам остается только догадываться. Лин разволновалась, у нее дрожат сяжки и головоножки. Она поддевает пальцем комок белой пасты, пытается есть, но дрожит, роняет. Айзек с ней очень ласков, запихивает аккуратно пасту ей в рот, старается делать это ненавязчиво, мол, ты сама ешь, а я тут ни при чем.

Чтобы разжеванная паста добралась до железы, требуется несколько минут. Пока мы ждем, Айзек подносит на ладони к лицу Лин несколько красильных ягод. Не сразу, но она дает понять, что готова съесть их. Мы молчим. Лин тщательно жует и глотает. Мы смотрим на нее.

Наконец набухает железа. Мы подаемся вперед, нам хочется посмотреть, что сделает Лин.

Она раскрывает губы железы и выталкивает сгусток хеприйской слюны. Взволнованно машет руками. Появляются все новые и новые комки; бесформенные, белые, они падают на пол.

Затем выбегает тоненькая струйка цветной слюны. И все.

Дерхан отворачивается. Айзек просто убит; я ни разу в жизни не видел, чтобы человек так плакал.

Снаружи, за стенами нашей грязной лачуги, раскинулся город — к нему вернулись наглость и бесстрашие. До нас ему нет дела. Он — неблагодарен.

На этой неделе днем уже не так жарко — лето ненадолго ослабло. Налетает ветер с побережья, с эстуария Большого Вара и Железной бухты. Ежедневно прибывают небольшие караваны судов. Они выстраиваются в очередь на реке к востоку от нас, ждут погрузки и разгрузки. Это торговые суда из Koхнида и Теша, плавучие фабрики из Миршока, каперы из Фай-Вадисо — почтенные и законопослушные, не то что в открытом море. Перед солнцем, точно пчелы, роятся облака. Город живет как ни в чем не бывало. Он забыл про свои недавние беды. Вернее, он лишь смутно помнит, что недавно ему плохо спалось. Только и всего.

Я вижу небо. Через окружающие нас кривые доски пробивается свет. Как бы мне хотелось сейчас быть подальше отсюда.

Я могу вернуть ощущение ветра, ощущение плотного воздуха подо мной. Как хочется посмотреть с высоты на этот дом, на эту улицу.

Я вижу небо. Между кривыми деревянными досками вокруг пролегли полоски света. Как же был бы я рад, оказавшись далеко отсюда. Можно вызвать ощущение ветра, ощущение плотного воздуха под собой. Взглянуть бы сверху на это здание, на эту улицу… Ах, если б ничто не держало меня здесь, ах, если бы я снова мог взлететь, презрев земное притяжение…

А Лин все жестикулирует.

«Страшно… страшно! — переводит заплаканный Айзек, следя за ее руками. — Моча и мать… пища… крылья… радость. Страшно. Страшно».

ЧАСТЬ VII ПРИГОВОР

Глава 52

— Надо уходить, — быстро проговорила Дерхан.

Айзек тупо уставился на нее. Он кормил Лин, а та беспокойно корчилась и ерзала, сама не знала, чего хочет. Жестикулировала, но осмысленные знаки переходили в простые движения. Он счищал с ее рубашки фруктовые объедки.

Айзек кивнул и опустил взгляд.

— Каждый раз, когда мы выходим, нам страшно, — продолжала Дерхан таким тоном, будто убеждала его, несогласного; упрямство, вина, изнеможение, чувство собственной беспомощности — все это отражалось на ее лице. — Каждый раз, когда мимо проходит какой-нибудь автомат, мы думаем: все, Совет конструкций нас засек. При виде любого мужчины, любой женщины, даже ксения мы обмираем. А вдруг это милиционер? Или прикормленный Попурри вор? — Она опустилась на колени. — Айзек, я так жить не могу. — Посмотрела на Лин, очень медленно растянула губы в улыбке и закрыла глаза. И прошептала: — Мы ее отсюда унесем. Будем за ней ухаживать. Здесь нам больше нечего делать. Если останемся, нас очень скоро кто-нибудь обнаружит. Не хочу сидеть сложа руки и ждать конца.

Айзек кивнул. Он очень старался собраться с мыслями.

— У меня… есть одно обязательство, — тихо произнес он.

Он почесал подбородок — сквозь рыхлую, вялую кожу пробивалась щетина, зудело сильно. В окна задувал ветер. Здание в Пинкоде с незапамятных времен было заселено наркоманами и плесневым грибком. Айзек, Дерхан и Ягарек расположились на верхнем этаже. В комнате, где они сейчас находились, было два окна, друг против друга: с видом на улицу и с видом на захламленный дворик. Внизу сквозь выветрелый бетон пробивалась сорная растительность.