Волчицы

Когда Цезарь и его незадачливый воспитатель завернули за угол дома, Маша выбралась из своего укрытия и поспешила к открытой двери. Идея, осенившая ее, самой девушке казалась не очень удачной, но другого выхода она сейчас для себя просто не представляла.

Поднявшись на седьмой этаж, Маша позвонила в знакомую дверь. Ждать пришлось на удивление недолго, что было довольно странно для такого раннего часа. Дверь открылась и перед Машей предстала пожилая женщина гвардейского роста, ее бывшая квартирная хозяйка Августа Вениаминовна Шлимман.

Казалось, она нисколько не удивилась, увидев изгнанную две недели назад постоялицу. Можно было подумать, что к старухе каждое утро приходят молоденькие девушки в наряде пугала. Во всяком случае на лице Шлимман не отразилось никаких эмоций, она смотрела на девушку своим обычным строгим учительским взглядом.

Маша даже и не знала, какими словами объяснить свой неожиданный визит, но вдруг женщина посторонилась и строго сказала:

— Заходи.

Маша слегка опешила. Не дожидаясь, когда она решится, Шлимман сама взяла ее за мешковину, брезгливо, двумя пальцами, затянула девушку внутрь и захлопнула дверь.

Подталкивая оробевшую девушку, Шлимман завела ее в ванную комнату.

— Отмойся, — приказным тоном распорядилась хозяйка. — А то чумазая, как чучело. Вот халат, оденешь. А эту свою мерзость в мусорное ведро затолкай.

С этими словами Шлимман захлопнула дверь, оставив Машу в одиночестве.

Не зная, что и думать о столь неожиданной реакции хозяйки, девушка открыла кран, подождала немного, затем освободилась, наконец, от грязной вонючей мешковины и с наслаждением погрузилась в горячую воду.

Когда Маша вышла из ванной чистая и свежая, Шлимман ждала ее на кухне.

— Садись, — все тем же приказным тоном пригласила Шлимман, указав на табурет.

Маша подсела к столу. Шлимман пододвинула к ней дымящуюся чашку, благоухающую кофейным ароматом.

— Пей.

Маша взяла чашку двумя руками, деликатно отпила глоток и снова поставила на стол.

— Вы ничего не спросили, Августа Вениаминовна, — нерешительно произнесла девушка.

Ей показалось, что взгляд старухи чуть потеплел.

— Вижу, имя мое запомнила, — заметила Шлимман с некоторым удовлетворением. — А что ни о чем не спрашиваю… Так что ж спрашивать-то? Сама все расскажешь, раз пришла.

Маша глубоко вздохнула, успокаивая сердцебиение и собираясь с мыслями, потом сказала:

— Я попала в беду, Августа Вениаминовна.

— Вижу, — кивнула Шлимман. — Давай-ка, девочка, рассказывай все по порядку.

Голос этой жесткой мужеподобной старой женщины вдруг прозвучал так сочувственно и доброжелательно, что словесный поток еще толком не оформившихся мыслей вырвался наружу, будто Маша только и ждала разрешения хозяйки. Она рассказала обо всем — о смерти единственной подруги, о понравившемся ей молодом человеке, который предал ее, отдав в лапы бандитам, о своем заключении в лечебнице. Девушка умолчала лишь о том существе, что разбудил в ней самой голос крови. Незачем старушке знать, кто скрывается за обликом хрупкой девчонки. Да и не поверит она, человеческий разум не в силах принять такое.

— Я должна уехать отсюда, — тихо сказала Маша в завершение своего рассказа. — Назад домой. Но у меня нет ни денег, ни документов, ни даже одежды. Мне больше некого просить о помощи, поэтому я пришла к вам.

Шлимман понимающе кивнула. Достаточно откровенна была девушка в своем повествовании или нет, но то, что она остро нуждалась в поддержке было бы понятно и менее проницательному человеку, чем Августа Вениаминовна.

— Идем со мной, — сказала хозяйка и повела Машу в свою комнату.

Там, открыв створку шкафа, Шлимман выдвинула ящик и сказала:

— Тут кое-что из вещей моей племянницы. Сама-то она в Хабаровске живет с мужем, ко мне иногда в гости приезжает. Комплекция у нее такая же, как и у тебя, так что будет в пору. Выбирай, что понравится.

— Спасибо, — растерянно пробормотала Маша.

— Да ты не стесняйся, выбирай.

Отобрав скромное ситцевое платье и белые босоножки, Маша ушла в ванную комнату и переоделась. Платье пришлось в пору, а вот босоножки оказались чуть большего размера. Но приходилось довольствоваться и этим, в своем незавидном положении Маша не могла рассчитывать даже на такую щедрость.

А Шлимман продолжала удивлять ее все больше. Когда Маша вернулась на кухню, старуха протянула ей несколько мелких купюр.

— Возьми. Этого хватит на электричку и автобус. Доберешься до своей деревни.

Растерявшаяся Маша машинально приняла деньги и пробормотала, опустив взгляд:

— Спасибо. Я обязательно все верну.

— Езжай домой, девочка, — сказала Шлимман.

Девушка совсем оробела. Слишком уж неожиданным было поведение хозяйки. Маша и сама толком не знала на что рассчитывала, когда шла сюда, но никак не ожидала встретить в этой суровой угрюмой старухе добрую отзывчивую душу. Как же все-таки обманчиво бывает первое впечатление.

— Простите меня, пожалуйста, — прошептала девушка.

— За что? — спросила Шлимман.

— За то, что думала о вас плохо. Я не знала, что вы такая…

— Эх, девочка, откуда тебе знать, какая я? — вздохнула Августа Вениаминовна. — Ты и в себе-то разобраться не можешь.

Решившись, Маша подняла голову и посмотрела в глаза хозяйке. Взгляд старой женщины был печален.

— Почему вы согласились помочь мне? — спросила девушка.

— Кто-то ведь должен, — просто ответила Шлимман. — Почему бы не я?

Она улыбнулась и погладила девушку по плечу.

— Ты, наверное, считала меня старой мегерой, выжившей из ума маразматичкой. Не смущайся, девочка, я знаю, какое впечатление произвожу на людей. И поверь, оно не так уж и обманчиво. Из ума я, конечно, еще не выжила, а вот радушием действительно не отличаюсь. Наверное, издержки профессии. Я ведь сорок лет преподавала в старших классах, а там нельзя проявлять слабость. Я тоже должна просить у тебя прощения, девочка.

— За что? — удивилась Маша.

— За все, что с тобой случилось здесь. В этом ведь есть и моя вина. Поведи я себя как-то иначе, доброжелательней, что ли, все у тебя могло бы сложиться по-другому. Человеку из глубинки трудно выжить без поддержки в большом провинциальном городе, таком, как наш. Тщеславное стремление приблизиться по образу и подобию к столице и провинциальный быт создают чудовищную смесь. Все человеческие пороки приобретают здесь гипертрофированный вид. Показное богатство сочетается с крайней скупостью, жадностью и стяжательством, нищета прикрывается такой же показной гордостью, за которой нет ничего кроме тщеславия и черной зависти. Обыватели жаждут для себя чего-то лучшего, но отягощенные собственной ленью и бытом не желают хоть что-нибудь сделать для этого и искренне радуются, когда к соседу приходит беда. И каждый живет лишь для себя, в таких густонаселенных городах человек одинок, как в пустыне. Ты чужая этому городу, девочка, я поняла это сразу, как только тебя увидела. Таких, как ты, город губит. Он затягивает в свое болото, прикрытое внешним лоском, перемалывает человека, калечит и без сожаления выплевывает. Ты еще слишком молода и несмышлена. Уезжай отсюда, девочка. Так будет лучше.