Волчицы
Шрифт:
Когда Цезарь и его незадачливый воспитатель завернули за угол дома, Маша выбралась из своего укрытия и поспешила к открытой двери. Идея, осенившая ее, самой девушке казалась не очень удачной, но другого выхода она сейчас для себя просто не представляла.
Поднявшись на седьмой этаж, Маша позвонила в знакомую дверь. Ждать пришлось на удивление недолго, что было довольно странно для такого раннего часа. Дверь открылась и перед Машей предстала пожилая женщина гвардейского роста, ее бывшая квартирная хозяйка Августа Вениаминовна Шлимман.
Казалось, она нисколько не удивилась, увидев изгнанную две недели назад постоялицу. Можно было подумать, что
Маша даже и не знала, какими словами объяснить свой неожиданный визит, но вдруг женщина посторонилась и строго сказала:
— Заходи.
Маша слегка опешила. Не дожидаясь, когда она решится, Шлимман сама взяла ее за мешковину, брезгливо, двумя пальцами, затянула девушку внутрь и захлопнула дверь.
Подталкивая оробевшую девушку, Шлимман завела ее в ванную комнату.
— Отмойся, — приказным тоном распорядилась хозяйка. — А то чумазая, как чучело. Вот халат, оденешь. А эту свою мерзость в мусорное ведро затолкай.
С этими словами Шлимман захлопнула дверь, оставив Машу в одиночестве.
Не зная, что и думать о столь неожиданной реакции хозяйки, девушка открыла кран, подождала немного, затем освободилась, наконец, от грязной вонючей мешковины и с наслаждением погрузилась в горячую воду.
Когда Маша вышла из ванной чистая и свежая, Шлимман ждала ее на кухне.
— Садись, — все тем же приказным тоном пригласила Шлимман, указав на табурет.
Маша подсела к столу. Шлимман пододвинула к ней дымящуюся чашку, благоухающую кофейным ароматом.
— Пей.
Маша взяла чашку двумя руками, деликатно отпила глоток и снова поставила на стол.
— Вы ничего не спросили, Августа Вениаминовна, — нерешительно произнесла девушка.
Ей показалось, что взгляд старухи чуть потеплел.
— Вижу, имя мое запомнила, — заметила Шлимман с некоторым удовлетворением. — А что ни о чем не спрашиваю… Так что ж спрашивать-то? Сама все расскажешь, раз пришла.
Маша глубоко вздохнула, успокаивая сердцебиение и собираясь с мыслями, потом сказала:
— Я попала в беду, Августа Вениаминовна.
— Вижу, — кивнула Шлимман. — Давай-ка, девочка, рассказывай все по порядку.
Голос этой жесткой мужеподобной старой женщины вдруг прозвучал так сочувственно и доброжелательно, что словесный поток еще толком не оформившихся мыслей вырвался наружу, будто Маша только и ждала разрешения хозяйки. Она рассказала обо всем — о смерти единственной подруги, о понравившемся ей молодом человеке, который предал ее, отдав в лапы бандитам, о своем заключении в лечебнице. Девушка умолчала лишь о том существе, что разбудил в ней самой голос крови. Незачем старушке знать, кто скрывается за обликом хрупкой девчонки. Да и не поверит она, человеческий разум не в силах принять такое.
— Я должна уехать отсюда, — тихо сказала Маша в завершение своего рассказа. — Назад домой. Но у меня нет ни денег, ни документов, ни даже одежды. Мне больше некого просить о помощи, поэтому я пришла к вам.
Шлимман понимающе кивнула. Достаточно откровенна была девушка в своем повествовании или нет, но то, что она остро нуждалась в поддержке было бы понятно и менее проницательному человеку, чем Августа Вениаминовна.
— Идем со мной, — сказала хозяйка и повела Машу в свою комнату.
Там, открыв створку шкафа, Шлимман выдвинула ящик и сказала:
— Тут кое-что из вещей
моей племянницы. Сама-то она в Хабаровске живет с мужем, ко мне иногда в гости приезжает. Комплекция у нее такая же, как и у тебя, так что будет в пору. Выбирай, что понравится.— Спасибо, — растерянно пробормотала Маша.
— Да ты не стесняйся, выбирай.
Отобрав скромное ситцевое платье и белые босоножки, Маша ушла в ванную комнату и переоделась. Платье пришлось в пору, а вот босоножки оказались чуть большего размера. Но приходилось довольствоваться и этим, в своем незавидном положении Маша не могла рассчитывать даже на такую щедрость.
А Шлимман продолжала удивлять ее все больше. Когда Маша вернулась на кухню, старуха протянула ей несколько мелких купюр.
— Возьми. Этого хватит на электричку и автобус. Доберешься до своей деревни.
Растерявшаяся Маша машинально приняла деньги и пробормотала, опустив взгляд:
— Спасибо. Я обязательно все верну.
— Езжай домой, девочка, — сказала Шлимман.
Девушка совсем оробела. Слишком уж неожиданным было поведение хозяйки. Маша и сама толком не знала на что рассчитывала, когда шла сюда, но никак не ожидала встретить в этой суровой угрюмой старухе добрую отзывчивую душу. Как же все-таки обманчиво бывает первое впечатление.
— Простите меня, пожалуйста, — прошептала девушка.
— За что? — спросила Шлимман.
— За то, что думала о вас плохо. Я не знала, что вы такая…
— Эх, девочка, откуда тебе знать, какая я? — вздохнула Августа Вениаминовна. — Ты и в себе-то разобраться не можешь.
Решившись, Маша подняла голову и посмотрела в глаза хозяйке. Взгляд старой женщины был печален.
— Почему вы согласились помочь мне? — спросила девушка.
— Кто-то ведь должен, — просто ответила Шлимман. — Почему бы не я?
Она улыбнулась и погладила девушку по плечу.
— Ты, наверное, считала меня старой мегерой, выжившей из ума маразматичкой. Не смущайся, девочка, я знаю, какое впечатление произвожу на людей. И поверь, оно не так уж и обманчиво. Из ума я, конечно, еще не выжила, а вот радушием действительно не отличаюсь. Наверное, издержки профессии. Я ведь сорок лет преподавала в старших классах, а там нельзя проявлять слабость. Я тоже должна просить у тебя прощения, девочка.
— За что? — удивилась Маша.
— За все, что с тобой случилось здесь. В этом ведь есть и моя вина. Поведи я себя как-то иначе, доброжелательней, что ли, все у тебя могло бы сложиться по-другому. Человеку из глубинки трудно выжить без поддержки в большом провинциальном городе, таком, как наш. Тщеславное стремление приблизиться по образу и подобию к столице и провинциальный быт создают чудовищную смесь. Все человеческие пороки приобретают здесь гипертрофированный вид. Показное богатство сочетается с крайней скупостью, жадностью и стяжательством, нищета прикрывается такой же показной гордостью, за которой нет ничего кроме тщеславия и черной зависти. Обыватели жаждут для себя чего-то лучшего, но отягощенные собственной ленью и бытом не желают хоть что-нибудь сделать для этого и искренне радуются, когда к соседу приходит беда. И каждый живет лишь для себя, в таких густонаселенных городах человек одинок, как в пустыне. Ты чужая этому городу, девочка, я поняла это сразу, как только тебя увидела. Таких, как ты, город губит. Он затягивает в свое болото, прикрытое внешним лоском, перемалывает человека, калечит и без сожаления выплевывает. Ты еще слишком молода и несмышлена. Уезжай отсюда, девочка. Так будет лучше.