Волчий блокнот

Молча собираемся в путь. Немного буксуем в грязном снегу, ревет мотор, капает масло, воняет выхлопными газами. Трогаемся. Через подернутые льдом болота до Савватиева, потом направо, на Секирную, где сияет под небесами храм Вознесения Господнего, в котором зэков сажали, словно кур на жердочки, — и дальше прямо к поселку. По обе стороны дороги лес поднимается из воды, темной и неподвижной.

IV

Неустанно любуясь полярной ночью, светлой почти как день, я переношусь в новый для меня мир.

Астольф де Кюстин

1

Белые ночи на Соловках тихо тлеют в лилово-розовом свете: от выцветшего фиолетового на первом плане, у самого берега, до малинового, густеющего вдали, на горизонте, там, где солнце на мгновение опускается в море. Вода, небо, облака и камни — всевозможные оттенки розового, даже туман и морская пена похожи на клюквенный мусс. В белые ночи Белое море спокойно: ни складочки, ни морщинки. Словно огромное потемневшее зеркало, в котором отражаются острова и люди. И ты сам. В лодках черные фигуры: если смотреть против света, будто бы отсутствующие — сумрачные дыры в лиловом заднике. Голодные и неподвижные. Ждут сельдь, для многих это единственный источник белка. А та, тоже оголодавшая за зиму, идет на пустой крючок. Достаточно палки, лески, пары консервных жестянок вместо блесны, а между ними — шесть-семь крючков. Если косяк попадется, не поспеваешь с удочки снимать, клюет сразу по несколько штук. Тогда картина оживает, люди двигаются, удилища качаются, тут и там поблескивает сельдь. Иногда даже смех доносится с воды, но чаще мат. Дни в это время бывают синие — от светлого индиго до эмалевой ляпис-лазури или прозрачные, как… шило. На деревьях появляется молодая зелень, пушистая и нежная, словно кожица на молодых оленьих рогах; из земли, жирной, напитавшейся, трава лезет, червяки; а порой, если копнуть поглубже, и человеческие кости. Начало июня на Соловках — пора огородов: время сажать картошку, чинить парники, наматывать на колышки колючую проволоку и выбирать из земли камни, которые мерзлота выдавливает по весне, словно личинок. Когда-то, в эпоху позднего неолита, саамы строили каменные лабиринты, а сегодня люди проклинают их на чем свет стоит — от камней уже руки болят:

— Блядь.

2

На спутниковой фотографии Соловков (с высоты двухсот шестидесяти верст) видна чудовищная каша озер, перешейков, кос, заливов, каналов, мысов и плотин, образующих огромный лабиринт водяных зеркал, напоминающих каменные конструкции древних саамов. Меж озер бегут тропы: начиная со старых монастырских трактов, когда-то, без сомнения, добротных, предназначенных для бричек и тарантасов, а сегодня сплошь в выбоинах, ямах, разбитых грузовиками и тракторами, до трухлявых мостков, проложенных через моховые болота, и едва различимых в вереске человеческих следов. Одни ведут в глубь острова, другие — в глубь времен; иные переплетаются у морского берега, вывязанного волнами, словно русское кружево, другие насквозь прорезают трясину или чью-то память. Порой дорога поднимается и опускается, повторяя ритм моренных пригорков, в другой раз петляет, словно сюжет романа, обходя опасные места. Соловецкие тропы можно читать бесконечно, блуждать по ним в поисках истины (вот только где она?), гулять, мудрствовать, собирать травы, камни или березовые ветки для бани. Можно брести по ним с молитвой, как отец Иларион, зэк, ноги которого перебирали версты, словно пальцы умирающего — четки, или же затеряться в переплетении тропинок и озер, в путанице времени настоящего и прошлого, словно живущего в отражениях, в отголосках. Поэтому попробую, хоть и не ручаюсь за точность, набросать план (вроде путеводителя), чтобы помочь читателю сориентироваться в мире, о котором пишу.

3

Соловецкий архипелаг расположен в южной части Белого моря, на краю Онежского залива, в ста шестидесяти верстах от Полярного круга. Шесть больших островов и десятки маленьких. Самый крупный, Большой Соловецкий, насчитывает двадцать пять верст в длину и шестнадцать в ширину, то есть по размерам превосходит Мальту. Анзер, на северной оконечности, в десять раз меньше. Восточная оконечность — две Муксалмы, западная — пара Заяцких островов. А вокруг торчат корги, бакланцы, поливухи, баклыши, пахты и чуры — различные формы каменных уступов: от поросших лишаем ягеля голых скал до небольших луд в клубках карликовой ивы и березы, вроде Бабьей, Собачьей, Вороньей, Поповской, Филипповой… Словом, Соловецкий архипелаг — это груда принесенных ледником камней, прикрытая слоем земли, болот и песка и поросшая разнообразным густым лесом: и сухим сосновым бором, и подмокшей тайгой, и тундрой. Лес на Островах волшебный, не случайно Иван Билибин иллюстрировал русские сказки соловецкими пейзажами. Сосна, ель, береза, осина и ольха, рябина и верба, а также искусственно высаженный кедр, пихта, клен, тополь, лиственница, черемуха и сирень. Воздух пахнет йодом и смолой. Климат в основном морской, мягкий, значительно более теплый, чем на материке. Источник пресной воды — многочисленные озера и ручьи, источник пищи — рыба, ягоды и грибы, которых масса. Возможно, поэтому в описаниях Соловков, как монашьих, так и светских, очень часто встречается метафора «оазис в Северной пустыне».

Главный остров архипелага — Большой Соловецкий, площадью около двухсот пятидесяти квадратных верст. На нем расположены кремль, поселок и наш дом, тут находится большая часть монастырских скитов, следов СЛОНа и масса других достопримечательностей, это истоки истории монастыря, летописи северной Руси и моей повести. На упоминавшейся уже спутниковой фотографии Большой Соловецкий остров напоминает человеческий череп, обращенный пустыми глазницами к востоку. Длина береговой линии, причудливой, извилистой, словно византийский орнамент, — двести верст, хотя периметр острова составляет всего сто. Разницу скрадывают бесчисленные бухты, заливаемые во время прилива полуострова и мысы. На западе в Большой Соловецкий остров вдается залив Благополучия, идеальная пристань, со всех сторон укрытая от ветра. Здесь швартуются туристические теплоходы, грузовые баржи, катера. И зэков тут же высаживали… На севере — Сосновая губа, где водится самая жирная сельдь, почему монастырь обзавелся там собственными тонями, потом в бухте рыбачил СЛОН, а сегодня мужики удят. А на востоке к самому поселку подходит Долгая губа, усеянная бесчисленными островками, на которых во времена лагеря находились фермы пушного зверя, питавшегося получше зэков — тем давали жидкую баланду, лисам — мясо и свежую рыбу, а соболям — так даже орехи и мед. Ничего удивительного, ведь их меха носили в самом Париже. На юге Большой Соловецкий сужается и заканчивается мысом Печак, с триангуляционной башней на верхушке сопки — ее видно с моря. Рельеф острова, повторяющий путь ледника, образуют ленты мореных холмов, тянущихся с северо-запада на юго-восток: Хлебные, Валдайские, Гремячьи, Волчьи горы. Самая высокая точка, Секирная гора, возвышается на девяносто пять с половиной метров. Значительную часть Большого Соловецкого острова занимают торфяники, дивной красоты болота. На одном из них, Филимоновском, в 1925 году начали добывать торф. Уцелевшие вспоминают настоящий ад: копание рвов, корчевание мертвых деревьев, комары, мошка, марево. В 1929 году там провели узкоколейку, связывавшую Филимоновское болото с портом в заливе Благополучия. Насыпь сохранилась и по сей день — отличная дорога для прогулки по озерам, которых на острове множество, более пятисот. При игумене Филиппе (во времена Ивана IV) многие из них соединили каналами, подняв тем самым уровень воды в Святом озере, что позволило провести в монастыре водопровод и построить мельницу. Во времена СЛОНа каналы использовали для сплава деревьев, вырубавшихся безжалостно, под корень. Сегодня по каналам туристы на лодках катаются, словно в гондолах, — несмолкающий смех, порой и пьяные визги. Июнь — начало сезона.

Анзер — второй по величине остров архипелага, продолговатый, будто нижняя лошадиная челюсть, протянувшийся на шестнадцать верст с запада на восток. От Большого Соловецкого его отделяет салма, пролив длиной в пять верст, где морская вода бурлит с такой силой, что даже зимой редко замерзает, на многие месяцы отрезая Анзер от мира. Возможно, поэтому тут еще можно встретить диких северных оленей. Анзер — не просто остров Соловецкого архипелага, это остров специального предназначения. В его скитах царил самый суровый режим: ни мяса, ни рыбы там не ели, странниц не пускали, и даже обряд отличался: служили только панихиду. В эпоху СЛОНа на Анзер вывозили «мамок», то есть женщин с детьми, родившимися в лагере, сифилитичек и духовных лиц разных обрядов, в том числе группу польских ксендзов (дела которых хранятся в архивах КГБ в Архангельске). Никто оттуда не вернулся. Сегодня Анзер также находится под особой охраной: без письменного разрешения въезд туда строго воспрещен. Даже жители Островов бывают там тайком и стараются не задерживаться. А туристам, путешествующим по Белому морю, дозволяется взглянуть на Анзер лишь издали. В глаза бросается Голгофа, самая высокая точка Соловков (двести метров над уровнем моря). Это кульминация острова — с точки зрения и географической, и мистической. На вершине сияют руины храма Распятия Господнего: белые, словно изъеденные солью, стены, пустые глазницы окон, в которых гуляет ветер. Рядом торчат развалины скита, заросшие иван-чаем остатки келий, провалившиеся стропила… Словно следы гостей с того света. Уж точно не с этого, простирающегося внизу, у подножия Голгофы. Высокоствольный вечнозеленый лес с распахнутыми окнами озер (более восьмидесяти), в которых отражается небо, кое-где пасутся стада диких оленей, вдалеке шумит море. А на горизонте, в синей мгле, маячит на Муксалме гора Табор.

Муксалма — травянистый, заболоченный остров овальной формы. Почти семнадцать квадратных верст, из которых больше половины приходится на сочные луга, издревле служившие для выпаса монастырских коров (об этом упоминает уже первое «Описание» монастыря, 1514 года). В XIX веке Муксалму соединили с Большим Соловецким островом знаменитой дамбой — каменной плотиной длиной в триста саженей. Одновременно осушили значительную часть муксалминских болот, расширив территорию пастбищ. На западном берегу острова братья выстроили первоклассную молочную ферму, конюшню и курятник, а также жилое помещение для пастухов, монашьи кельи, гостиницу для паломников и храм Сергия Радонежского. Во времена СЛОНа там был организован сельхоз, в котором работали вывезенные на Соловки за людоедство украинки, а сама зона напоминала «небольшую уютную деревеньку в глухой провинции», как утверждала в 1929 году лагерная газета «Соловецкие острова». В тридцатые годы Муксалма стала образцовым центром звероводства, базой молодняка для всего советского Севера. Сегодня пастбища зарастают крапивой и чертополохом, дома ветшают и гниют, решетки ржавеют. Восточную часть острова занимают болота, террасами поднимающиеся на хребет Табора. Это мой любимый уголок Соловков: весной здесь пахнет болотными травами, летом янтарными россыпями созревает морошка, а осенью болота светятся, словно гнилушки, рыже-бордовыми огоньками. Земля под ногами так и ходит, словно ступаешь по земляному пузырю, наполненному густой сывороткой. Дальше Табор резко обрывается в море. У подножья — волны, водяная пыль и Малая Муксалма в пенных кудрях, а на ней небольшое поселение сезонных сборщиков водорослей.

По другую сторону Большого Соловецкого острова, в двух с половиной верстах к западу, лежат Заяцкие острова. Ни болот там нет, ни озер, ни леса. Только осыпи на невысоких сопках, груды серых валунов, поросших ягодником и «танцующей» березой. Если присмотреться повнимательнее, в этой, на первый взгляд хаотической, россыпи можно обнаружить следы людей эпохи неолита: четырнадцать лабиринтов, более шестисот курганов, два дольмена и другие каменные строения. Заяцкие острова — древний саамский храм. Потом православная братия установила свои знаки: кресты, часовни и кельи. В 1702 году император российский, Петр I, в память о посещении Соловков собственноручно заложил здесь храм Святого Андрея. Он сохранился и по сей день. В 1854–1855 годах осадившие Соловецкий монастырь англичане высаживались на Заяцких островах, рассчитывая поживиться монастырскими козами. Во времена СЛОНа на островах устроили штрафной изолятор для «распушенных» женщин, а кроме того, по некоторым свидетельствам, морили голодом сектантов. «Воспитательное значение заяцкого карцера невозможно переоценить, — писала газета “Новые Соловки” в 1925 году — туда попадают лишь однажды». К этому трудно что-либо добавить, потому что свидетельства отсутствуют — до нас дошли лишь слухи, гипотезы. Сегодня Заяцкие острова входят в туристические маршруты, студенты-археологи устраивают там летние лагеря, а соловчане — попойки. В поселке поговаривают, будто в полнолуние здесь пляшут голые девки.

4

А теперь приглашаю вас на экскурсию. Путей на Соловках много, всеми пройти невозможно (а уж тем более все описать), поэтому давайте выберем один и пройдем по нему вместе. Предлагаю старый монастырский тракт, пролегающий через главные скиты Большого Соловецкого, именуемый местными гидами «большим кругом».

Из поселка выходим по улице Северной (осторожно, берегитесь пьяных мотоциклистов!), минуем пристань, склад топлива и выходим в лес. Еще мгновение — и запах мазута тает. Слева открывается вид на морской залив, отделенный каменной плотиной — она выстроена в XVI веке по инициативе игумена Филиппа (Колычева), благодаря чему образовался замкнутый резервуар соленой воды, а на столе у братии всегда, вне зависимости от погоды на море, была треска. Сегодня Филипповы пруды постепенно зарастают.

Двумя верстами далее дорога забирает вправо: к Макарьевской пустыни. Там, в глубокой котловине, со всех сторон защищенная от ветра, стоит «дача архимандрита» — резиденция настоятелей Соловецкого монастыря, построенная в начале XIX века. Особый микроклимат позволял монахам выращивать здесь дыни, арбузы и розы. Во времена СЛОНа на даче жил Эйхманс, начальник лагеря. Немецкий коммунист Карл Альбрехт, гостивший у него в 1928 году, еще долго вспоминал ценнейшие гобелены, персидские ковры и стильную мебель. Начальник отлично устроился: каждый день свежие бабы с женской зоны, кокаин, алкоголь. А вокруг согбенные над грядками рабы, огороды да цветники. Как и при Эйхмансе, пустынь называют «хутором Горка». Сейчас тут ботанический сад, филиал музея. Здесь живет сторож, сумасшедший Гриша, сын мурманского кагэбэшника. Несколько лет назад он прочитал Солженицына и приехал на Соловки, чтобы увидеть все своими глазами и сравнить с отцовскими рассказами. А когда почувствовал, что земля уходит из-под ног, поверил в Бога и запил. В пьяном виде, бывает, беседует с Эйхмансом, а порой и сам в него перевоплощается.

Идем дальше. Дорога бежит то в горку, то под горку, подчиняясь дыханию ледника, прошлому или чьим-то рассказам. По обе стороны — лес, озера между деревьями мерцают. На пятой версте Корзино: лучезарная вода, лодочная пристань, беседка. В кустах следы привалов, пустые бутылки, погнутые консервные банки, выжженная трава. Когда-то здесь была часовня, но во времена СЛОНа ее разобрали на кирпичи. В тридцатые годы зэки сплавляли отсюда лес — для перегонки смолы. Еще через две версты развилка: направо дорога в Исаков, а мы сворачиваем налево, к Секирной горе. Вдалеке видно белое пятно храма Вознесения на ее вершине, словно заключенное в кадр тропы. В барабане церкви, воздвигнутой в 1860 году, находится маяк, который в лагерные времена обслуживал монах Флавиан. Рядом большой деревянный дом с застекленным балконом. Здесь живут сторож Феликс с женой. По поселку ходят слухи, будто они схоронились тут от людских глаз и им есть что скрывать. Напротив конюшня, ниже каменная баня и амбар. Еще на заре существования СЛОНа на горе был устроен карцер строгого режима. Долго на Секирной люди не выдерживали. Трупы зарывали на склонах, в ягодниках. Ягоды здесь и сегодня сочные. На вершине площадка обозрения, скамейки, мусорные урны. Внизу пейзаж: гладь окаймленных лесами озер, просторные заливные луга, ручьи, гряда Волчьих холмов, вокруг море — то вспыхнет на солнце, то погаснет во мгле. Каждый раз, оказываясь тут, я задумываюсь: легче ли умирать, глядя на эту красоту, труднее ли? Спускаемся по лестнице, с которой сбрасывали привязанных к обледеневшей балке зэков. У подножия горы стоит крест. Каждую весну на православную Радуницу, когда снег еще рыхлый и птицы только начинают кричать, соловецкие монахи служат тут панихиду за жертв СЛОНа, кадят дымом свежей еловой смолы. Горьковатым, от которого кружится голова.