Волчья хватка. Волчья хватка?2 (сборник)
Шрифт:
– Обязана. – Ражный спрыгнул в яму. – Обязана тем, что я не стал вести игру с твоим участием. Ты жертвенная овца, которую привели на заклание! И ты не знаешь, как бы все сложилось и что бы в итоге получилось, если бы я не отказался! Ты не имеешь представления, что тебя ожидало!.. Но я отказался и отпустил на волю.
– Я знала…
– Что ты знала?
– Хоори сказал… Это будет временный фиктивный брак с одним… молодым человеком. Всего несколько месяцев. – Миля подняла испытующие глаза. – Назвал ваше имя и сумму… десять тысяч долларов. И три отдал сразу, наличными. Покажите мне самую непорочную дуру, которая бы удержалась…
– Чего же ты испугалась и сбежала?
– За удовольствие
– Все-таки я похож на колдуна?
– Или на вожака стаи – все равно…
– С Каймаком не страшнее? – усмехнулся он. – Например, варить уху? Пробовать из одной ложки? А ты знаешь, он болен СПИДом…
– Каймак обыкновенный извращенец, – легкомысленно пожала она плечиками. – Таких много, и они все предсказуемы…
– Зачем Хоори хотел меня женить? – перебил Ражный. – Ты задавала ему какие-нибудь вопросы?
– Когда платят такие деньги – лишних вопросов не задают. Но с Надей мы потом обсуждали… Хоори сказал, вы принадлежите к какой-то тайной секте, где в жены берут только девственниц. И что у вас нарушаются… права человека. Нужно было пожить немного с вами и все выяснить…
– Понятно, можешь больше ничего не рассказывать. – Он подал руку. – Идем.
– Куда? – Миля вжалась в бревенчатую стенку подпола. – Вы же понимаете, мне теперь нельзя! Три тысячи уже потрачены… Боюсь, чтобы они с Надей ничего не сделали!
– Вот, говоришь, ничего не боишься! А ей вкололи двойную дозу героина.
– Что с ней теперь? – после паузы тихо спросила она, словно была готова к такому исходу.
– Ничего… Отошла на свежем воздухе.
– Отошла… это умерла?
– Да нет… Пришла в себя и не почувствовала ломки. Она подумала, сказала в пустое небо:
– Все равно не вернусь. Никогда не вернусь к людям.
– Ты же не зверь – жить в лесу…
– Я Наде записку напишу, отнесете?
Ражный достал ручку и вырвал листок из записной книжки. Миля отвернулась и стала писать, подложив под бумагу гладкую старую подошву от сапога, найденную тут же. Он смотрел ей в спину и думал, что Кудеяр когда-то влез в его жизненное пространство, а потом чуть ли не в жилище, почти таким же скандальным образом и несколько лет исправно шпионил, следил за каждым шагом и еще успевал отравлять жизнь. И сейчас он не исключал, что ее побег – не что иное, как задуманный и проработанный Хоори план женитьбы аракса: дескать, даже если Ражный не пойдет на контакт с «Горгоной» впрямую, все, что требуется, можно вытянуть косвенным путем, через приближенного человека и тотальную видеосъемку.
Слишком уж навязчиво выглядела бархатная лента на шее волчонка…
– Вы на самом деле не были никогда женаты? – вдруг спросила Миля.
– Никогда.
– Странно. А почему? Запрещали?
– Девственниц нет.
– Это обязательно – жениться на девственнице? – Она оторвалась от письма.
– Жениться можно и на лягушке, – серьезно проговорил он. – А продолжать род твой может лишь непорочная дева.
– В вашей секте такие законы?
– Такие законы существовали у нормальных людей, созданных по образу и подобию Божьему. Сейчас можно назвать и сектой…
– Какие предрассудки! Какие глупости! А если будет любовь?! Большая и сильная? А ваша возлюбленная окажется… не целомудренной?
– Порченой.
– Да почему же сразу порченой?! Порочной?! Почему?
– По кочану! Пиши! Мне некогда!
Миля отвернулась, начеркала еще несколько слов,
вдруг разорвала записку, втоптала ее в пыль, бегущую с разрушенной глинобитной печи.– Ничего не надо! Скажите на словах – пусть меня не ищет. Еще вот! – Выпутала из мочек ушей серьги с искусственными бриллиантами, сдернула с шеи цепочку, с пальцев два перстня и кольцо. – Пусть отдаст Вере и Вике. И все.
– Это кто такие?
– Младшие сестры, Вера и Вика. Это я на аванс купила, на те три тысячи.
– Как хочешь. – Ражный взял украшения, сунул в карман и выбрался на бруствер. – Жить будешь здесь? В яме? В норе?
– Не пропаду, не волнуйтесь за меня.
– Тебе придется уйти отсюда, – отрезал он. – Здесь охотугодья, моя территория, хватает бродячих кошек, собак и прочих тварей. Не уйдешь – пошлю егерей.
Она помедлила, вздернула подбородок.
– Ну и уйду!
– И желательно сегодня, – уже на ходу обронил Ражный, чувствуя спиной сильный, жгущий и одновременно растерянный взгляд.
Через сотню метров он остановился, вспомнив о волчонке, окликнул несколько раз, затем, взобравшись на полуразвалившийся сруб, осмотрел унылый пейзаж. И вдруг защемило сердце! Он представил, как эта взбалмошная девица, оставшись одна, сейчас поплетется на ночь глядя в никуда. Босая пойдет, по сохнущей дурной траве, по ржавым гвоздям и битому стеклу и уже в темноте упрется в старую стену ветровала, где и днем-то можно ходить, лишь вытянув руки или заслонив лицо, чтобы не оставить глаза на проволочных еловых сучьях…
И даже если прорвется невредимой сквозь все заслоны, то скорая холодная осень и сырая зима сломают ее и, простывшую, насквозь больную, загонят назад в яму или под первую корягу, и сладкий, томительный сон довершит дело.
Ражный постоял, с желанием вернуться, силой утащить девицу на базу и сдать в руки сестры, но снова вспомнил Кудеяра: всякое сочувствие к врагу своему немедленно оборачивалось собственным поражением в будущем.
Усилием воли он остудил сердце, оглянулся назад и, увидев удаляющуюся одинокую фигуру, подумал не о ней – о волчонке: как бы не увела за собой…
Но сколько ни вглядывался, ни рядом, ни поодаль звереныша не заметил. И всю обратную дорогу озирался, звал Молчуна, все больше наполняясь неясной тревогой; по неписаному закону Сергиева воинства он не имел права на жалость к врагам Отечества, ибо она ничего не имела общего с понятием благородства и разрушала сердце аракса, лишала его воинствующей энергии. Что бы ни говорила эта девица, как бы ни складывалась ситуация и каким бы ни был ее исход, она явилась не с добром – с мечом, дабы вступить с ним в поединок, в противоборство, в каком бы виде оно ни выражалось, и была недостойна жалости.
Жалеть можно было детей, родителей, близких и даже братьев-соперников, сирых, убогих, изувеченных или просто побежденных на ристалище, прощать своих личных недругов, скорбеть по земле и Отечеству, но всякое подобное чувство в отношении врага рода своего, всякое проявление любви к нему только усиливало последнего и никогда не приносило мира.
Поэтому он готов был выгнать волчонка в лес, но не отдавать его под руку супостатам. Наконец, отчаявшись дозваться, он распластался на земле и медленно воспарил летучей мышью. Тотчас перед взором, по земле и небу проявились, соткались десятки разноцветных светящихся следов – птичьих, звериных и человеческих. Ражный выбрал один – волчий и вначале обрадовался, что Молчун не пошел за девицей, а стремительно понесся назад, к базе, однако в следующий миг еще больше насторожился, ибо горячий пунктирный шлейф был густо насыщен цветом сильнейшей агрессии.