Волчья каторга

Попал… Наугад спросил — и попал. В самую точку, похоже, попал. Вот же он, узелок. Который вяжет московскую ниточку с дмитровской…

И там, и здесь — мужчина с благородными чертами лица, похожий на помещика. И цветом кожи, которые имеют бывшие каторжане.

Это же один и тот же человек!

Воловцов жестко посмотрел на Глафиру:

— Как его зовут? Быстро! Говорите, ну!

— Я… не знаю…

— Опять ложь! — воскликнул Иван Федорович. — Впрочем, — произнес он, мгновенно успокоившись, — я могу помочь вам и рассказать, как все было. Желаете послушать?

Глафира молча пожала плечами.

— А я все равно расскажу. Итак, семнадцатое сентября сего года… Середина дня. У вас двое новых постояльцев, оба мужчины. Об этом вам рассказала ваша сестра Кира, поскольку вы во время их приезда были на кухне. Одного постояльца вы знаете: это московский торговец, коммивояжер Григорий Иванович Стасько. Он не первый раз останавливается в ваших меблированных комнатах и всегда имеет при себе товар: часы и разные принадлежности к ним. Второй постоялец вам неизвестен. Ваша обязанность — записать их в книгу приезжих, что вы и делаете. Со Стасько вы поступаете просто: записываете его данные по памяти. Или взглянув в предыдущие записи. Но вот с новым постояльцем вам надо увидеться лично, чтобы взять у него вид на жительство и записать его данные в этот ваш журнал. Ваша встреча происходит в коридоре: неизвестный постоялец вышел из своего номера под цифрой два, возможно, чтобы осмотреться. Ведь он планирует ограбить коммивояжера Стасько, поскольку знает, что у него есть с собой большие деньги и золотые и серебряные часы. Обо всем этом он узнал еще в Москве, выследил его и приехал с ним на одном поезде… Вы видите его и узнаете: это тот человек, с которым у вас была интимная связь и которого вы, возможно, любили. Со словами: «Это ты!», вы бросаетесь к нему, не веря своим глазам, но он холодно отстраняется от вас, хотя эта встреча и для него является неожиданностью. Более того, она для него не весьма желанна, ведь ему не нужно, чтобы кто-то знал, что вы знакомы. Для его «дела», ради которого он сюда прибыл, это крайне плохо и даже опасно. Все же вам позже удается остаться с ним наедине, возможно, в его номере или в вашей комнате, после чего никакой записи в журнале для приезжих не появляется: он запрещает вам записывать его ни под своим именем, ни под именем, которое он теперь носит…

Воловцов замолчал и посмотрел на содержательницу меблированных комнат. Она была бледна, губы ее слегка подрагивали, будто она намеревалась возразить, но не находила слов. Видя, что направление и содержание разговора избрано правильно, Иван Федорович продолжил:

— И все бы ладно, да к вашей младшей сестре Кире пришло чувство, которое называется «любовь». Вы сразу увидели это, поскольку сами пребывали в таком состоянии, когда близко знали этого человека. Это вас беспокоит и расстраивает. Беспокоит оттого, что вы знаете, что этот человек очень опасен и был осужден на каторжные работы за тяжкое преступление. А расстраивает потому, что, если этот приезжий и обратит свое внимание на одну из вас, то это будете отнюдь не вы… — Иван Федорович на мгновение смолк и бросил быстрый взгляд на Глафиру. Из бледного лицо ее сделалось пунцовым: похоже, то, что говорил судебный следователь, опять угодило точно в цель…

— Вы, конечно, догадались, а может, он и сам вам это сказал, что целью вашего знакомца является коммивояжер Стасько, — продолжил судебный следователь по наиважнейшим делам. — Именно поэтому он появился в Дмитрове, именно поэтому он остановился в ваших меблированных комнатах. Но ни помешать, ни как-то предостеречь вашего постоянного постояльца вы даже и не подумали. Более того…

— Я не знала, что он убьет Григория Ивановича, — едва слышно произнесла Глафира.

— Что? — Иван Федорович сделал вид, что не расслышал.

— Я не знала, что он убьет Григория Ивановича, — чуть громче повторила Малышева.

— Кто он? Как его имя? — продолжал настаивать Воловцов, повысив голос.

Глафира молчала.

— Хорошо. Допустим… Подчеркиваю, только допустим, что вы не знали, что ваш некогда близкий знакомый убьет коммивояжера Стасько. Но о намерениях ограбить его вы знали. К тому же потом, когда убийство свершилось, и убийца вышел из номера Стасько через его и вашу общую дверь, вы уже не могли этого не знать. Однако в течение всего дня и учиненных в продолжение нескольких дней допросов вы лгали и покрывали убийцу, как только могли. Поэтому то, что вы не знали про возможность убийства вначале, никоим образом не оправдывает вас. Когда преступление уже свершилось, вы все равно узнали об этом, и ваша ложь следствию является тому доказательством…

— Я боялась его. Он так изменился… — еле слышно прошептала Глафира.

— А вот это допустить уже труднее, даже чисто теоретически, — быстро отозвался судебный следователь Воловцов. — И даже если это так, то ваш страх перед этим господином мог иметь место быть, покудова он находился в вашем гостиничном заведении. Но он съехал, причем, тайно для всех, кроме вас и Киры, в половине пятого утра, а вы продолжали делать вид, что он в своем номере крепко спит, то есть бессовестным образом врали! И провожала его поутру, кстати, ваша сестра. — Иван Федорович замолчал и задал следующий вопрос уже иным тоном: — Неужели вы не понимаете, что, кроме разочарований и горя, знакомство вашей сестры с этим человеком ничего путного не принесет. И ее чувства к нему мало того, что не станут взаимными, на что она, конечно, все-таки надеется, так еще он получит… да уже получил, чего там лукавить… возможность пользоваться ими по своему усмотрению и для сокрытия преступления. В этом я уже мог убедиться по развитию здешних событий. Да-с… Неужели вам безразличны страдания Киры, которых ей не избежать?

— Я хотела предупредить ее и запретить с ним видеться. Когда он собирался уходить и Кира бросилась его провожать, я запретила ей это. Но она… — Глафира подняла глаза на Воловцова, — она ничего не хотела слышать. У нее уже давно сложилось собственное мнение на все, что происходит вокруг, а на чужое, даже мое, ей совершенно наплевать.

— Ну, так помогите ей, — горячо произнес Иван Федорович. — Чем раньше мы его изловим, тем меньше несчастий он успеет принести и вашей сестре, и таким же, как она!

Какое-то время Глафира молчала. А потом, уронив голову на грудь, произнесла почти шепотом:

— Его зовут Георгием…

— Как? — переспросил Воловцов, покрываясь холодными мурашками от еще неясного предчувствия.

— Его зовут Георгий Полянский… 

Глава 15. Когда от девушки пахнет яблочком, или В жизни случается всякое

Она была хороша. Девица, что определяла его в комнату за номером «два». Свежа, порывиста, упруга телом… Не то что эти шмары, что паслись в «Каторге». И пахло от нее яблочком, когда от него надкусишь. Не девка — цимус! Вот прикипишь к такой сердцем — и край. Да еще смотрит так, будто знакомого увидела, которого давно не видала и ждала. Знакомое в ней и правда что-то имелось. Не понятно только, что…

Меблирашки были, конечно, не ахти какие. Напротив, в гостинице, уж точно, номера лучше. Но здесь остановился «карась». Этот самый Стасько. Верно, не впервой ему здесь останавливаться. Эта, которая яблочком пахнет, знает его хорошо, Григорием Ивановичем кличет. Надо с ней поговорить, чтобы в журнал приезжих она ничего не писала.

Чего это она не идет?

Георгий вышел из номера. Прошел по коридору, посмотрел на дверь комнаты коммивояжера. Кажется, тот куда-то ушел. По делам. Две корзины часов сбагрить — не шутка. Интересно, а сколько золотых часов он с собою привез?

Рядом с дверью коммивояжера — дверь хозяев меблирашек. А что, эта молоденькая, Кира, кажется, ее так кто-то назвал, и есть хозяйка этих меблирашек? Ежели так, то совсем в масть…

— Это ты!

Георгий повернул голову и увидел… Глашу. Она буквально бежала по коридору, готовая вот-вот заключить его в свои объятия.

Откуда она здесь?

Черт!

Вот почему эта Кира чем-то ему показалась знакомой: она младшая сестра Глаши. И держательница меблирашек, конечно, не Кира, а Глаша…

Сейчас она кинется ему на шею…

Георгий огляделся: в коридоре, вроде бы, никого. Все равно, показывать, что они знакомы — значит, провалить дело, ради которого он здесь. Или подставить себя, что еще хуже…

И он ушел. Молча отстранился от Глаши и ушел в свой номер. Оставив дверь приоткрытой…

Ей, конечно, было обидно. Человек, которого она так любила и продолжала любить, холодно отстраняется от нее и делает вид, что не знает. Это — как ушат холодной воды на голову…

Какое-то время Глаша стояла, соображая, как ей дальше поступить. Мысли роились в голове, как пчелы в потревоженном улье. Не раньше, чем через три минуты, она все же вошла в приотворенную дверь…