Волчья шкура

— А вы его слышали? — спросил Хабихт.

— Конечно. Сначала все это показалось мне забавным. Но то, что я услышал, было уже совсем не забавно, нет, это было довольно-таки серьезно. Они толковали об одном человеке. Он, мол, опять треплется где ни попадя, надо что-то делать, понимаешь, иначе беды не миновать.

— А имени они никакого не называли?

— Нет! Они называли его просто «старик». И оба решили, что тут «одно только» можно сделать.

— А дальше?

— Дальше они держали военный совет. Это точно. Потом обсуждали, как все осуществить.

— Что?

— Вот этого-то они и не сказали.

— А потом?

— Потом они вдруг что-то услыхали и замолкли.

Хабихт снова остановился.

— И вы понятия не имеете?.. — спросил он.

А матрос:

— Я рассказываю только факты. А свои понятия держу про себя.

Он пошел вперед. Решил, что с него довольно. И тут же заметил, что идет в обратном направлении. Он повернул к дому. Лунный свет ударил ему в глаза.

— Никак не возьму в толк, — пробормотал Хабихт, — но тут дело явно не чисто.

Матрос поднял глаза к небу.

— Что это опять такое? — спросил он.

Тут уже и Хабихт повернулся и посмотрел вверх. В тучах образовалась дыра, и в этой черной рваной дыре во всей своей красе и великолепии появилась луна. Полная луна. Она должна была бы быть круглой. Но круглой она не была. У луны не хватало краешка. Она выглядела так, словно черная пасть черными зубами вгрызлась в эту светлую гостию.

А Хабихт:

— Ах, да! Сегодня же лунное затмение!

А матрос:

— Вот оно что! Это наша тень! — И вдруг: — Послушайте, не надо торопиться. Присмотритесь получше к печи для обжига кирпича!

На этом их беседа закончилась. Они пожали друг другу руки и разошлись в разные стороны. Между их быстро удаляющимися шагами образовалась пустота, и луна освещала эту пустоту. И там было оно! (Теперь, когда луна нырнула в земную тень.) Темное, безобразное, непостижимое. Оно точно корнями оплело нас, будто мы уже разлагались в глубинах земли под надгрызанной луной. Он, верно, имеет в виду покойного Ганса Хеллера, думал Хабихт. А матрос: да! И это тоже! А вообще в этих местах зарыта падаль! И вонь стоит до небес! Осталась только пустота, остались озаренные луною лужи, ветер время от времени пробегал по ним, и вода покрывалась гусиной кожей. А немного позже, вернее, часом позже (покуда мы спим и гнием, время идет своим чередом), со скрипом открылась и снова закрылась садовая калитка: Карл Малетта вышел на улицу.

Он был во всеоружии: взял у хозяев свечу, захватил коробок спичек и сунул в карман. И все; даже разума, который, как он полагал, имелся у него в голове, в настоящий момент не было ни в голове, ни в одном из карманов. Оснащенный таким образом — явно недостаточно, — он отправился в «Гроздь» своей обычной дорогой, которая в столь поздний час и ввиду изменившейся цели похода показалась ему в высшей степени необычной. Необычность еще неведомого пути не так страшна, как необычность пути обычного, когда этим путем ты идешь к совершенно новой цели. Но Малетта примирился с необычностью, вернее, попросту ее не осознал; к тому же он был поглощен одной заботой: как бы не угодить в грязь, что, правда, не всегда ему удавалось. И еще этот свет! Гостия луны уменьшалась, исчезала в темной пасти — в земной тени, и теперь только жалкий рогалик украдкой подмигивал из-за туч. Все живет, думал Малетта. Нажирается до отвала! Даже луну и ту сожрут! Всё! Он ступил туда, где ему показалось суше, и тут же увяз в густой, топкой глине. Проклятье! Он подтянул повыше брюки и зашагал дальше. Целое дворянское поместье налипло на его подошвы. Он стал помещиком! И уже не достоин презрения! С пудовыми гирями на ногах шел он сквозь все преграды, как жених к невесте. Сначала он подошел к «Грозди» с фасада — хотел убедиться, что там действительно все уже угомонилось. Он увидел: ворота и ставни на запоре, свет везде потушен, дом стоит как нежилой. Что ж, хорошо! Было уже четверть двенадцатого — самое время браться за дело, конечно соблюдая величайшую осторожность, ибо тишина и темнота могут обернуться ловушкой. Через узкий, местами угрожающе узкий проход между двумя строениями, хорошо ему известный с того дня, когда влюбленная пара — Герта и Укрутник — ходила в лес, он вышел в поле, иными словами, на проезжую дорогу, что тянулась за надворными постройками, затем, сойдя с нее, свернул немного вправо и добрался до задней стены «Грозди». Темнота между тем сгустилась. (И надо же, чтобы именно сегодня!) Было разве что немного светлее, чем в новолуние, и свет был как остаток мучной пыли на губах. Изготовившись к прыжку, ветер засел в бороздах на пашне. Потом он прыгнул, прыгнул прямо на деревню, вытянул в прыжке свое тело и ударился о конюшни и сараи. Он был черный, жилистый, гибкий и во все стороны рассыпал удары упругих бархатно-мягких лап. Он фырчал! И пах, как зверь, пах мокрой шкурой и мокрым лесом! Малетта тащился вперед по снегу, вперед по голой земле, по сухой, измятой траве, по размытому вспаханному полю. А земля — вязкая черная масса — липла и липла к его башмакам. Комья земли на подошвах с каждым шагом становились все больше. Ему казалось, что он вот-вот упадет, но тут он дошел до стены и привалился к ней. Он не имел сил стронуться с места, ему чудилось, что его засасывает бездна. Никогда еще он так глубоко не уходил корнями в родную землю. А теперь у него еще выросли гигантские лошадиные копыта. Его шатало не столько от порывов ветра, сколько потому, что он пытался сдвинуть с места эти копыта. Но — слава богу! — вот и люк, несмотря на темноту, он сразу его обнаружил. Нагнувшись, он тотчас же нащупал кольцо и уже собрался было дернуть его, но помедлил. Герта, эта стерва, прошла через чердак. Почему же он должен идти через погреб? Едва передвигая ноги, он потащился вдоль стены. Он знал: лестница осталась стоять под виселицей. Он добрался до угла сарая, сотрясавшегося на ветру. Поднял глаза кверху, поискал на земле. Ничего! Лестница, видимо, исчезла, нет ее и на старом месте. Он вернулся к люку, исполненный решимости добраться до цели. Ничего не попишешь, надо рискнуть, думал он, может, в конце концов все и обойдется. Малетта схватился за кольцо, поднял крышку и удивился, как легко справилась с нею Герта. А что удивительного; тут же подумал он. Эта деревенская мясничиха посильнее нас будет. Он опустился на четвереньки, вытянув ногу, нащупал лестницу и — ступенька за ступенькой — стал задом спускаться вниз, в черную яму. Голова его еще не совсем скрылась в ней, и он увидел перед собою валы вспаханной земли; так человек, гибнущий в морской пучине, видит, как растут и набегают на него огромные отвесные волны. И вот он уже внизу: моряцкая смерть! Так точно! Он слышал ветер, что дул над открытым люком и каким-то странным ревом отдавался в затхлой глубине шахты. Опираясь на ветхие ступеньки, достал из кармана свечу и спички. Первая спичка не зажглась, вторая и третья тут же погасли, четвертая сломалась, у пятой отлетела головка! Загорелась только шестая, только шестая зажгла свечу. Он высоко поднял ее, чтобы она по слепила ему глаза. Язычок пламени скособочился, но потом распрямился. Свет ощупывал стены прохода и терялся во мраке. Сердце у Малетты вдруг забилось где-то в горле. Неужели это и вправду подземный ход в погреб? А в погребе, может быть, ловушка? Или еще где-нибудь? А может, эта мастодонтиха и впрямь лежит в постели и ждет? Он осторожно спустился с последних ступенек, согнувшись, проник в коридор, ведущий еще ниже, и через несколько шагов очутился в кромешной тьме, как бы в трубе, заткнутой паклей. Он заслонил рукою огонек, чтобы лучше видеть; и сейчас же последовал сигнал тревоги: Малетта вдруг почувствовал едкую вонь и увидел, что пламя свечи наклонилось и уменьшилось. Господи ты боже мой! Он с опаской глянул на крохотный язычок, который уже не трепыхался, а разве что тускнел и, по мере того, как Малетта пробивался дальше, все больше съеживался в воздухе, что уже не был воздухом. При этом свете — его едва хватало метра на два — он увидел, почти уже наткнувшись на нее, влажную каменную стену. Коридор сворачивал направо за угол и вел — куда, спрашивается? Невыносимая, удушливая вонь ударила в нос Малетте. Движимый любопытством, он, шатаясь, прошел еще несколько шагов, но в это мгновение свеча погасла, как будто кто-то пальцем надавил на фитилек… Малетта повернул назад. Но крышка люка была закрыта.

— Он там! Попался! — заорал Укрутник. Он появился в дверях отдельного кабинета и поманил за собою остальных.

Обе дамы вскочили: «Ха-хи-и!» И мужчины вскочили: «Хо-хо-о!» И все разом ринулись за ним во двор, освещенный только лампочкой из подворотни, и, дрожа от нетерпения, столпились у железной крышки в передней части двора. Притушив свет, за плотно запертыми ставнями ждали они этого мига. Укрутник тем временем подстерег фотографа и захлопнул над ним крышку люка. А теперь, напряженно вслушиваясь, стояли они вокруг люка, шестеро мужчин и две дамы, всего восемь персон, восемь персон при лунном затмении, в восторге от того, что девятая персона находится там, внизу, в сточной яме.

— Я что-то слышу, — прошептала Герта и наклонилась над крышкой люка.

Из недр земли донесся невнятный бормот.

Потом приглушенный вопль ярости:

— Сволочи!

И глухой подземный бормот стал удаляться.

— Он пошел назад, — сказал Штраус.

— Погоди, он еще вляпается, — сказал Укрутник.

— Ой, мамочки! — взвизгнула Ирма. — Сейчас помру! — Она вся скорчилась и покрепче сжала ноги.

А Малетта тащился по коридору, ощупью пробирался вдоль загаженных стен, задыхаясь, почти теряя сознание от страха, метался между источником убийственного смрада и крышкой люка. Он уже несколько раз пытался ее открыть, хотел сделать еще последнюю попытку, но не нашел поворота и очутился в боковом проходе. Тут же стукнулся головой, хотя и шел согнувшись. Он снова и снова старался зажечь свечу. Но спички, которыми он чиркал, сыпали искры, рассыпали снопы искр, но не загорались. Что было делать Малетте? Он снова повернул назад, ощупав склизкие стены, понял, что стоит на стыке нескольких коридоров, но, каким коридором он шел сюда, он уже не знал и двинулся наугад. Вдруг совсем рядом взревел чей-то голос: «Хо-хо-о!» Как будто кричали в рупор. Малетта отпрянул и схватился за трубу, из которой сочилась какая-то жижа. Содрогаясь от омерзения, вытащил руку из нечистот. По трубам разносился громовый хохот. Он ринулся дальше, весь в поту, едва держась на ногах, а эхо отскакивало от стен коридоров. Внезапно с другой стороны раздался пронзительный свист.

— Скоты! — взвизгнул Малетта, шатаясь, пошел вперед — и угодил прямо в нечистоты.

— Вляпался! Вляпался! — ликовали дамы.

Они слышали его вопли. И слышали бульканье.

— Да, вот теперь он вляпался! — сказал Укрутник.

Он поднял крышку и карманным фонариком посветил в глубину. Из пузырящейся жижи торчала голова, а рядом плавала охотничья шляпа.

Хауер и Хакль вернулись от своих клозетно-переговорных труб.

— Лестницу сюда, — прошипел помощник лесничего Штраус.

Франц Цопф и Эрнст Хинтерейнер притащили лестницу. Обе дамы зажали носы.

В этот момент открылось окно и в нем (вместо луны) показался пивной бог Франц Биндер.

— В чем дело? — спросил он. — Что там внизу случилось?

— В сточную яму забрался взломщик! — крикнул Штраус.

Пивной бог в окне раздулся как индюк.

— Что-о-о?

— Фотограф в яме! — крикнула Герта.

— О господи боже мой, черт подери!

Слышно было, как он босиком зашлепал по комнате.

При свете фонаря лестницу спустили в люк.

— Лезь! — гаркнул Укрутник. — Поднимайся, да поживей!

А кельнерша Розль (появившись в другом окне):

— Чего там случилось? Чего вы орете?

В яме что-то заплескалось. Малетта пытался подтянуться на лестнице. Однако тяжесть мокрой одежды тащила его назад, и жижа вновь сомкнулась над его головой.

— Кто там в яме? — спросил Франц Биндер, выйдя во двор в ночной рубашке.

Обе дамы скрючились от хохота.

— Они кого-то туда загнали! — крикнула Розль.

А внизу булькал Малетта. Сорвавшись несколько раз, он наконец все же поднялся по лестнице.

— Что вы делали в выгребной яме? — спросил Франц Биндер.

— Ворюга он, — пояснили дамы и отошли подальше.

— Хотел через люк пробраться в дом! — злобились мужчины.

— Надо же, — сказал Франц Биндер. — Ну и дела!

Малетта скорчился, как от смеха. С его одежды стекала грязная жижа. Он наклонился, застонал, в горле у него заклокотало, и его вырвало прямо под ноги стоявшим вокруг.