Волчья сотня

Все шло прекрасно, терпения у Софи хватало, чтобы ждать, но вот появился этот несносный поручик Ордынцев и чуть было не испортил все дело. Но она быстро его приручила и справиться с ним будет несложно – ишь как смотрит, прямо глазами ест.

Итак, Софи страшно рассердилась на Бориса за то, что он так тихо и неразборчиво говорит. Но по логике вещей, если бы Борис рассказал княгине, что он не привез картину, что она пропала, то реакция на такое сообщение была бы иной. Княгиня громко сокрушалась бы, возможно, рассердилась бы на Ордынцева и прогнала бы его. Но по воцарившемуся за дверью благоговейному молчанию Софи безошибочно поняла, что там рассматривают картину. Сердце ее забилось гораздо сильнее, чем в тот день, когда она собиралась на бал по случаю окончания гимназии… Но что это? Интонации княгининого голоса стали требовательными, в них проскальзывали приказные нотки. Софи уловила что-то про добрые дела и не поверила своим ушам. Старая дура собирается пожертвовать картину на добрые дела! Уж не попам ли? Или на святое Белое дело? От возмущения Софи чуть было не выдала свое присутствие, но вовремя опомнилась и стала слушать дальше. Там пошла обычная светская беседа, так что Софи не поняла, оставляет ли княгиня временно картину себе либо же прямо сейчас отдает ее Борису.

Внезапно из дверей послышался вскрик и звук упавшего стула. Софи испугалась, что Борис сейчас выйдет, подхватила юбки и резвой ланью метнулась обратно через будуар и гостиную к себе. Ей нужно было обязательно перехватить этого несносного Ордынцева перед уходом. Сетуя на то, что приходится бежать, а от этого растреплются волосы и появится румянец, в то время как ей нужно в данный момент быть бледной, со слезами на глазах, Софи выскочила на лестничную площадку, моля Бога, чтобы не встретился Федор, потому что он и так в последнее время отчего-то посматривал на нее с подозрением. Ей удалось благополучно проскочить на свою половину. Борис, однако, появился не сразу, что навело ее на тревожные мысли: что они там еще придумали с картиной?

Ордынцев в задумчивости спускался по лестнице, когда его окликнул нежный голос:

– Борис Андреич!

Рука с тонкими пальцами показалась из-за малиновой портьеры и сделала приглашающий жест.

«Черт, как же это я забыл!» – недовольно подумал Борис и с прытью, удивившей его самого, устремился за портьеру.

Софья Павловна за это время успела причесаться и накинуть черную шаль, которая выгодно оттеняла ее фиалковые глаза и пепельные волосы. Она была бледна и показалась Борису похудевшей и ужасно красивой.

– Я рада вас видеть в добром здравии, – робко нарушила Софи затянувшееся молчание. – Хотя, – она показала на его руку, висевшую на повязке, – вы ранены?

– Пустяк! – с самодовольством, опять удивившим его самого, поспешил заверить Борис.

Он вгляделся в нее внимательнее и поразился происшедшей в ней перемене. Шаль не скрывала скромное серое платье с глухим воротом, на руке, которую Софи подала ему как бы даже с неохотой, Борис не заметил ни одного кольца. Изменились также ее духи. Раньше от красавицы Софи исходил бодрящий пряный аромат. Этот запах пьянил, и недаром свел он с ума полковника Азарова. Теперь же от Софи скучно пахло лавандой.

– Хм, – Борис помолчал и откашлялся, – не знаю, право… но… примите мои соболезнования по поводу смерти вашего… вашего, в общем, по поводу смерти полковника Азарова, – выпалил он и вздохнул с облегчением. – И я тоже безумно рад вас видеть! – добавил он не столь официально.

Софи молча наклонила голову, потом сказала:

– Боюсь, что я нынче плохой собеседник. Героя нужно встречать не так.

– Но я вовсе не претендую на славу героя, – возразил Борис, – вот Азаров…

– Вы потом мне расскажете подробно, – живо прервала его Софи, – мы с вами встретимся и поговорим. Что вы так смотрите на меня? Это своего рода траур, – пояснила она, указывая на платье. – Теперь уже не для кого наряжаться, да и Анна Евлампиевна болеет… Вы удивлены видеть меня такой? – добавила она.

– Очень, – честно признался Борис, – я никогда не думал, что вы были настолько привязаны к Азарову. – В его голосе прозвучали ревнивые нотки, что не укрылось от внимательного слуха Софьи Павловны.

– В такое страшное время женщине плохо одной, и начинаешь ценить верность и преданность, только когда их потеряешь навсегда. – Голос ее дрогнул.

Борис с испугом отшатнулся – он подумал, что прелестная Софи сейчас разрыдается в его объятиях. Как бы она ему ни нравилась, такого испытания он не выдержит. Но глаза ее были сухи.

– Ну же, дорогая, – воскликнул он, взяв ее руки в свои, – выше голову! Возьмите себя в руки. Я вас не узнаю! Осушите ваши слезы, иначе эти дивные фиалковые глазки поблекнут, ведь соленая вода очень вредна для лилового цвета.

– Вы думаете? – Софи встревоженно наморщила носик. – Ох, друг мой, – на миг глаза ее заблестели по-прежнему, – как же я рада, что вы вернулись живым! Вы, конечно, можете мне не верить, – заторопилась она, видя, что Борис прищурился скептически, – но это ужасно, когда умирают такие молодые… Но вряд ли вам интересно со мной, вы мне совершенно ничем не обязаны и можете больше не приходить, – закончила она довольно сухо, при этом нижняя губка чуть надулась, а фиалковые глаза смотрели в сторону с подчеркнутым равнодушием.

Софья Павловна была большим мастером своего дела, потому что Борис, услышав такие сухие ее речи, немедленно заинтересовался и расхотел уходить. Ее же интересовал на данный момент только один вопрос: если княгиня решилась отдать картину на добрые дела, то отдала ли она ее Борису или оставила пока у себя? Она успела поразмыслить, пока не пришел Борис, и решила, что на нужды церкви княгиня картину отдавать не будет – она не была слишком религиозной, к тому же еще перед болезнью отчего-то рассорилась с местным батюшкой. Что-то подсказывало Софи, что и на нужды Белой армии княгиня отдавать картину не собирается. Стало быть, она завещает шедевр своему родственнику Ордынцеву, с тем чтобы он поступил с наследством по княгининому наказу. Борис вышел от княгини с пустыми руками, но это еще ни о чем не говорит. Софи видела его мельком до того, как он попал к княгине, и тогда у него тоже не было в руках никакого свертка. А это значит… Софи сбросила с плеч отвратительную черную шаль и села в кресло, призывно улыбаясь Борису.

– Вот так-то лучше, – обрадовался он, – такой вы мне больше нравитесь.

Он поискал глазами стул, чтобы сесть с ней рядом, но она привлекла его к себе, так что пришлось опуститься перед креслом на колени.

«Вот так и Азарову она голову морочила», – сердито подумал Борис.

Но фиалковые глаза, осененные темными ресницами, смотрели так завлекающе, что сердиться на прелестницу стало совершенно невозможно.

«В конце концов, Азаров ведь свое получил, – лениво размышлял Борис, легонько касаясь губами тонких пальчиков, – так почему бы и мне не попытаться…»

Они с Софи были знакомы еще раньше, до Азарова. Она всегда ему нравилась, и она тоже еще там, в Феодосии, давала ему понять, что была бы не против… Война войной, а без любви жить тоже нелегко.

Он положил голову Софи на колени и предался блаженной истоме, чувствуя, как нежные пальчики перебирают волосы на затылке. В его отуманенную голову не пришла здравая мысль, что полковник Азаров добился благосклонности Софи только потому, что ей было нужно получить от него кое-какую информацию и что если сейчас Софья Павловна так благосклонна к нему, к Борису, то что ей, собственно, может быть от него нужно?

Она рассмеялась тихим волнующим смехом, и Борис вскочил на ноги, забыв обо всем.

– Софи, дорогая…

– Молчите, – шепнула она, обвив его руками за шею, и Борис Ордынцев получил такой поцелуй, какого не получал еще никогда в жизни, хотя был уже далеко не мальчиком.

«Нехорошо, конечно, стыдно перед памятью Азарова, – пронеслось у него в мозгу, – ну да ведь его нет, а она ему все же была не жена».

Софи прижималась к нему все теснее, из глубины ее сердца вырвался вдруг воркующий стон. Не отрываясь от ее губ, Борис подхватил ее на руки и сделал несколько шагов в сторону спальни, однако Софи мягко, но настойчиво освободилась.