Волчья сотня

– Поручик! – В голосе Горецкого не осталось ничего профессорского, пенсне слетело с носа и закачалось на шнурочке. – Не забывайтесь!

– Виноват, господин полковник! – угрюмо проговорил Борис.

– Ох, Борис Андреич, хотел бы я быть не прав! Но ожидать нужно самого худшего… Пока шло время, красные смогли подтянуть освободившиеся силы с других фронтов. Наши полки дрались геройски, не мне вам рассказывать, но они измотаны штопкой прорех – фронта-то сплошного не было. Были отдельные группы войск, а между ними – никого. Красным просто просочиться. Резервов у нас нет, в общем, начался отход, – произнес Горецкий роковое слово. – Отступают с боями, но отступают и будут отступать – время упущено. Так что собирайте сестрицу вашу – все, что смогу, для нее сделаю…

– Благодарю вас… Аркадий Петрович, у меня еще одно дело к вам, – нерешительно начал Борис.

– Слушаю вас, голубчик, – рассеянно ответил полковник, поворачиваясь к лампе, и тут Борис отметил, как он постарел и плохо выглядит.

Борис развернул холстину и разложил на столе картину Мантеньи. Горецкий удивленно сверкнул пенсне и склонился над столом.

– Вот это да! Откуда у вас такой шедевр?

– Мне отдала его княгиня Задунайская, я привез его из ее разграбленного имения. Вы не поверите, но она хочет, чтобы деньги от продажи картины пошли на помощь русским за границей, когда мы… если мы…

– Отчего же не поверю – поверю. Княгиня – женщина добрая и честная, а еще дальновидная, умом не обижена. Стало быть, она тоже считает, что единственный выход – эмиграция?

– Она умирает, – печально сообщил Борис.

– Тем более, перед смертью некоторые люди вещунами становятся. Жаль княгиню, но, возможно, для нее так лучше. Итак, что вы хотите, чтобы я для вас сделал?

– Аркадий Петрович, возьмите вы эту картину в Новороссийск и переправьте за границу! – взмолился Борис. – Как ее нашел, ни минуты покоя не имею, спать спокойно не могу!

– Нет, голубчик, – твердо сказал Горецкий, – не могу я такого сделать. Если бы сам ехал, тогда взял бы. А девушке молодой такую ценность доверять никак нельзя – значит, ее жизнь опасности подвергать. Нет у меня в Новороссийске настолько верного человека, чтобы такой шедевр вывезти. Вы хоть примерно представляете себе, сколько она стоит?

– Примерно, – вздохнул Борис. – Что же мне делать?

Горецкий вытащил из шкафа свой дорожный саквояж и достал из него небольшую трость. Он что-то сделал с ней, покрутил, и в руках у него оказались две половинки. Тогда он вынул из углубления длинный металлический цилиндр примерно полдюйма в диаметре. Потом он еще раз посмотрел на картину и аккуратно навернул ее на цилиндр, а тот убрал в половинку тросточки. Опять что-то покрутил и протянул трость Борису.

– Попробуйте развинтить!

Как Борис ни старался, у него это не получилось. Горецкий усмехнулся и объяснил ему секрет трости.

– Так что, Борис Андреевич, возите всюду ее с собой, а как представится оказия, так мы сразу ее перешлем. А пока вам она княгиней отдана, вам и отвечать, – твердо сказал полковник.

Рано утром из ставки Деникина к командующему Добрармией прибыл капитан с секретным пакетом и просил разбудить Май-Маевского. Адъютант командующего Макаров постучался в спальню.

Генерал уже проснулся и, уставившись в потолок, курил папиросу. Капитан передал пакет в собственные руки командующего и вышел. Генерал сорвал сургучные печати и начал читать письмо. По мере того как он читал, выражение его лица становилось все мрачнее и печальнее. Наконец он обратился к адъютанту:

– Капитан, прочтите мое новое назначение и возьмите бумагу, я продиктую вам ответ.

«Дорогой Владимир Зенонович! – писал Деникин. – Мне грустно писать это письмо, переживая памятью Вашу героическую борьбу по удержанию Донецкого бассейна и взятию городов Екатеринослава, Харькова, Полтавы, Киева, Курска, Орла.

Последние события показали: в этой войне решающую роль играет конница. Поэтому я решил части барона Врангеля перебросить на Ваш фронт, подчинив ему Добровольческую армию, Вас же отозвать в мое распоряжение. Я твердо уверен, что это принесет успех в дальнейшей нашей борьбе с красными. Родина требует этого, и я надеюсь, что Вы не пойдете против нее.

С искренним уважением к Вам – Антон Деникин».

– Я этого давно ждал, – с горечью сказал генерал. – Писать не нужно: я раньше буду, чем дойдет ответ. Прикажите из состава поезда выделить мой вагон и приготовить паровоз.

Генерал назначил начальника штаба своим заместителем до прибытия нового командующего. В это время из ставки уже пришла телеграмма о выезде Врангеля.

– Я так и знал, что Врангель появится сразу же вслед за письмом, – сказал Май-Маевский.

Начальник штаба просил командующего дождаться барона, но Май-Маевский не соглашался.

Весть о замещении Май-Маевского Врангелем очень быстро распространилась по всему фронту. Войска симпатизировали командующему и восприняли новое назначение с недоумением. Все понимали, что на Май-Маевского хотят свалить неудачи на фронте.

На вокзале к Май-Маевскому подошла почетная рота, изъявившая желание сопровождать его в ставку. Генерал не возражал.

В вагон к Владимиру Зеноновичу являлись представители от частей, выражая соболезнования и намекая на то, что не Деникин, а сам Май-Маевский должен быть верховным главнокомандующим. Генерал выслушивал их, крепко пожимая руки, и говорил:

– Я человек военный. Надо подчиняться ставке. Ни на какие авантюры я не пойду.

На станции Мерефа в вагон Май-Маевского быстрым шагом вошел Врангель.

– Владимир Зенонович, – сказал он громко, – ты меня прости, я в этом не принимал никакого участия. Даже отказывался, но пришлось подчиниться воле Деникина.

– Я тебя не виню, я это раньше предвидел, так и должно было случиться, – сказал с расстановкой Май-Маевский.

– Твое мнение о фронте? – спросил Врангель.

– Положение безвыходно. Причин много. Объяснять их бесполезно: ты все это и так знаешь…

В последний раз Варя поцеловала его и прижалась мокрой от слез щекой.

– Береги себя, береги. Ты мне нужен живой, не для того мы друг друга нашли, чтобы расстаться навеки, – шептала она.

– Все будут хорошо, сестренка, сиди в Константинополе и жди от нас весточки, – бормотал Борис.

– Я бы не уехала, если бы не знала, что тут буду тебе обузой, – вздыхала она. – А так ты будешь думать только о собственном спасении.

Она отстранилась от него, и вдруг взгляд ее прояснился. К ним, торопясь и от этого прихрамывая больше, чем обычно, приближался Алымов с огромным букетом самых поздних астр и георгинов.