Волчья ягода
Шрифт:
– Скажите, она жива?
– Да, конечно, она жива… Но в остальном… Вы извините, я не могу сейчас говорить по телефону. Вы – человек богатый, мне Берта рассказывала, что вы ювелир… Словом, я не дурак и смотрю фильмы… Скажите, нас сейчас не прослушивают?
– Я не знаю, может, и прослушивают… – Ромих и сам растерялся и не знал, как себя правильно вести и что говорить. – Но это не имеет никакого значения. Я сделаю все так, как вы захотите, только, умоляю, скажите мне, где она…
– Подъезжайте прямо сейчас к Пушкинской площади. Я буду стоять у памятника Пушкину, а в руках у меня будет… – Миша взял со стола желтый большой блокнот Милы, куда она записывала номера телефонов своих клиентов, – …желтый блокнот… И учтите, если меня заберут в милицию,
– Хорошо. Я еду.
– Ты сам виноват… зачем было рассказывать при нем о Людмиле Савченко? Ты же видел, в каком состоянии он находился… Он ведь просто помешан на своей жене. И отвалит любые деньги, лишь бы мы ее нашли. Но я говорю это не к тому… Мне его чисто по-человечески жаль…
– Сережа, ты видел его? – кипятился Севостьянов, яростно жестикулируя прямо перед носом Малько. – Видел. Он же старше ее, сам говоришь… Я вообще не понимаю, к чему весь этот переполох! Она ушла от него, понимаешь? УШЛА! Тысячи женщин уходят от своих мужей. Даже от богатых. У меня полно подобных примеров. Вот и она ушла. Плюнула на «Фольксваген», пересела в другую машину и живет себе сейчас где-нибудь в гостинице со своим любовником в то время, как ее муженек сходит с ума… Я не верю, чтобы такая женщина, как Берта Ромих, я имею в виду, такая роскошная баба, смогла вляпаться в то же дерьмо, в каком оказалась эта несчастная Савченко…
– Ты же противоречишь сам себе!..
– Не перебивай! Они жили в параллельных мирах – Савченко и Ромих – и В ПРИНЦИПЕ не могли встретиться… А то, что у них обеих светлые волосы, действительно, ни о чем не говорит… Я и сам не знаю, чего это я понес про нее в его присутствии… Скорее всего просто не подумал о том, что его может задеть даже упоминание об этой шлюхе…
– Я знаю Илью – он врать не будет. А поэтому я тоже, как и он, не верю в то, что Берта могла от него уйти, не предупредив. Она бы оставила письмо или позвонила бы… Понимаешь, в таких семьях не принято вести себя так, как ты пытаешься себе это представить… И если бы она собралась его бросить, то, уж поверь, поговорила бы с ним начистоту…
– Не идеализируй. Ты не можешь знать Ромиха, как самого себя. Люди – это такие скоты…
– Похоже, у тебя сегодня плохое настроение. Кто тебе его так испортил?
– А что, заметно?
Малько посмотрел на Севостьянова: смуглое худое лицо с огромными темными и уставшими глазами, коротко подстриженные волосы, смешные торчащие уши…
– Коля, что у тебя случилось?
– А то, что у меня крыша поехала… – Николай поднял голову и несколько мгновений, не отрываясь, смотрел Сергею в глаза, словно решая про себя, рассказать ему или нет о том, что произошло. – Понимаешь, с самого утра все было хорошо, настроение нормальное, бодрый был, мог быка завалить… А потом заехал домой – жены нет, хотя она должна была покормить меня обедом… Я же звонил, предупреждал…
– И это все? Потерял жену?
– Да нет, не все. Я поставил обед на плиту разогревать, сам зашел в ванную и увидел на корзине ворох белья… женского… Ты можешь меня, конечно, не понять… Но я никогда не помнил, какие она носит сорочки, блузки… Некоторые мужики от одного вида женских трусиков млеют, а меня как-то больше интересует то, что находится под ними…
Малько закурил. У него разболелась голова по двум причинам: первая – это Ромих, вторая – это чувство того, что он напрасно теряет здесь время… Но выслушать Колю – святое дело.
– Если честно, то я пока еще ничего не понял… – сказал он осторожно, боясь обидеть впадающего в транс коллегу.
– Вот и я тоже… Понимаешь, белье не Катино… да и хрен бы с ним, с бельем, но только на сорочке, там, где спина, полоски запекшейся крови… Да и вообще на белье много крови… Я уж не знаю, что это может означать, но даже если бы это все было Катино, она бы никогда в жизни не оставила грязное на видном месте, в ванной комнате на корзине… Она бы бросила в корзину, в крайнем случае… Короче: дома ее нет, на работе, –
я звонил, – тоже нет… Я кому только не звонил, кого только о ней не расспрашивал, – ее никто не видел…– Она что, тоже светловолосая?
– Представь себе…
Раздался резкий и громкий телефонный звонок, и оба – и Малько и Севостьянов – вздрогнули.
Николай взял трубку и как-то слишком уж медленно поднес к уху, словно боялся услышать что-то страшное о своей жене. Малько следил за выражением его лица, которое менялось прямо на глазах и вскоре из испуганно-настороженного стало удивленно-обескураженным. Выслушав, Севостьянов аккуратно, словно боясь разбить, положил трубку на место:
– Звонил твой Ромих… Кажется, нашлась его жена…
Глава 7
«В С. еще была осень, шел дождь, но в воздухе все равно пахло приближающимися снегами… Я чувствовала, что зима будет холодная и что я успею увидеть и белые сугробы, и заснеженные улицы родного города, и закутанных в каракулевые и кроличьи шубы знакомых…
Поезд из Москвы прибыл вечером, и на вокзале, освещенном яркими фонарями, я впервые за последние дни испытала щемящее чувство робкой радости от того, что я ДОМА. Здесь другой дом и другая я; это как бы иная моя жизнь, противоположная той, которой я жила на острове Мэн, и одновременно та самая жизнь, которая всегда так не устраивала меня и от которой я бежала словно от чумы… И я понимала, почему именно сейчас, в тот момент, когда я только ступила на перрон, мне почудилось даже, что я счастлива… Ведь у меня БЫЛА эта ВТОРАЯ жизнь, которая ждала меня за океаном, и это сознание давало мне силы, даже при всем том, что я находилась в бегах, что у меня в кармане снова были ворованные деньги, а в Москве я оставила три трупа. Пол Фермин, мой лучший друг, мерз в холодильнике одного из московских моргов и ждал, когда за ним приедут родные, чтобы похоронить его на родине; Вик без туловища дремал, привалившись затылком к кухонной стене, и чувствовал себя крайне неудобно на фарфоровом блюде; мертвая Дора отдыхала, истекая кровью на своем паркетном полу, с колотой раной от кухонного ножа в сердце… Кто следующий?
Я отправилась на улицу Мичурина, в тот самый дом, где раньше мы жили с Милой, чтобы убедиться, что там действительно живут чужие люди и что Милы там нет. Остановив такси, я назвала адрес.
– Пятьдесят рублей.
– Сколько-сколько? Пятьдесят? Да за эти деньги можно доехать до Москвы и обратно, – усмехнулась я, тем не менее усаживаясь в машину, поскольку по сравнению с московскими ценами это было почти бесплатно. – Сорок пять, не больше…
Таксист молча кивнул головой, и мы помчались по пустынным в этот час улицам навстречу призрачному, утонувшему в сине-туманной мгле и мерцающему вечерними огнями большому городу.
– Вы с московского поезда?
– Да, а что?
– Ничего. Так просто.
Я застыла на переднем сиденье, пристегнувшись ремнем, и когда мы проезжали кольцо в районе аэропорта, машина развила такую скорость, что, казалось, еще немного, и мы взовьемся над раскинувшимся под нами, в низине, всего в нескольких метрах от трассы, городом… Аэропорт располагался на возвышении, и я еще с детства думала, что стоит только взобраться на парапет ограждения, отделявшего кафе „Панорама“ от гигантского обрыва, на самом дне которого сверкал город, и я смогу полететь… Просто взмахну руками и поднимусь высоко-высоко, к проносящимся над головой мигающим красным огням самолетов, к звездам…
– Привет, сестренка…
Я резко обернулась и на заднем сиденье увидела Милу. Она была в черном пальто, волосы растрепаны, глаза блестят… Она была прямо как живая. Я почему-то тоже захотела превратиться в призрак и даже зажмурилась, чтобы представить себе, как водитель, принимая у меня из рук деньги, не увидит меня, а если и увидит, то, протянув руку, почувствует вместо плоти теплый и упругий воздух…
Хлопнула дверь. Я открыла глаза и увидела стремительно удаляющуюся от машины фигурку, кутающуюся в длинное черное пальто.