Вольер (сборник)

Приглушенные, шепчущиеся и шелестящие тревожно голоса долго раздавались по гулкому пространству дома. Игнатий Христофорович и госпожа Понс не торопясь цедили грушевый настой, уже почти холодный, и внимали нестройному отдаленному гомону, похожему на жалобы подбитых с крыла райских птиц. Они все еще не сказали друг другу ни единого слова. Пока, наконец, разжевав хмуро стиснутые губы, старый хозяин «Пересвета» не произнес:

– Как ты думаешь, Альда? Мы добились, чего хотели, отделив от себя Вольер?

– Не могу тебе сказать, Игнатий. Я бы спросила не так. Добились ли мы вообще чего‑нибудь?

Действительно. Она права. Добились ли мы вообще чего‑нибудь? Игнатий Христофорович уныло заглянул внутрь остывшей, грубой глиняной чашки. Мутно‑масляная, пахнувшая сладко подгнившей листвой жидкость равнодушно колыхалась на ее дне. Что же…

Один из самых известных старинных коанов дзен‑буддизма вопрошает своих адептов:

«Вы очень хорошо знаете звук двух хлопающих ладоней. Скажите мне, какой звук хлопка одной ладони?»

Правильным ответом будет молчание

КОНЕЦ

Мы, народ…

Придворный кабинет‑секретарь разбудил его на рассвете. Император Джордан встал с тяжелой головой и хмурым мироощущением. Подобное настроение обычно посещало его, когда большое дело уже сделано и остается поставить в конце решающую, жирную точку. Третий император Великих Объединенных Американских Штатов – последнее слово всегда было за ним, равно и первое тоже.

Произнеся короткую молитву, он вышел под мозаичные своды наружной галереи в одном ночном одеянии. Это был неспешный ритуал, каждое утро без исключений, в дождь и снегопад, в жару и холод он обязал себя проводить именно несколько минут послесония на открытом воздухе. Дабы в полной мере ощутить: государство есть прежде всего личность императора, живое воплощение власти, порядка и справедливости.

Гнетущая громада дворца поднималась за его спиной, впереди веерным многообразием раскрывался вид на лежавший внизу город. Холодное серебро вдали уже отсвечивало золотисто‑розовым маревом. Прямо напротив, на тысячефутовом холме возвышалась легендарная стела Вашингтона, он поднял бы насыпь еще круче, парадные купола его дворца растут год от года, и скоро им не хватит места в небе. Император Джордан не собирался, да и никогда не желал нарушать священные старинные обычаи, прекрасно понимая их умиротворяющую ценность. Но раз уж нельзя строиться в его столице ввысь больше, чем на стремительный разбег обелиска, то почему бы не приподнять над землей саму стелу? Тут ничего не смогут ему возразить и самые склочные пакостники из Гильдии Оппозиции. Впрочем, те, кто объявлял себя в Гильдии Преданных, были ничуть не лучше. Император ненавидел Сенат, Бог свидетель, как сильно он его ненавидел. И Бог свидетель, никогда не позволял себе публично проявить свою ненависть.

Император Джордан усмехнулся, глядя на вздымающуюся по правую руку корявую статую праотца Авраама, как в шутку он порой называл Линкольна. Сколь упорно ни пытались поистине чудотворные придворные скульпторы придать праотцу пристойный вид, получалось или полное отсутствие сходства, либо все тот же неказистый силуэт, словно неотесанное, кривое мертвое дерево, а он и был неотесанным деревенщиной. Или это был Франклин? Нет, кажется, старый Бен происходил из еретиков‑квакеров. Ну, Господь с ними со всеми. Недолго осталось праотцу Аврааму мозолить глаза императору своей дурацкой победной поступью – кой черт понадобилось делать статую в движении, будто лунный шагающий экскаватор. «Посмотрим, посмотрим, что ты скажешь сегодня? – злорадно подумал про себя император, – если бы ты, конечно, мог заговорить?». И что бы сказал праотец? Какая разница, он жил слишком давно. И также давно устарел как символ. Теперь Великой Америке понадобится совсем другой. Он должен будет выбрать кого‑нибудь. Наверное, Молодца Буша, дикого ковбоя, впервые осмелившегося закинуть лассо в чужое стадо, не спросясь у соседа. Или Старину Буша, родителя того самого Молодца. Но нет, там не из чего лепить легенду, слишком бедно содержанием его бытие. Или взять хотя бы Черного Эбэма, ох и давал он прикурить в свое время! Первый цветной на троне, тогда еще и трона никакого не было, надо же, Черного Эбэма выбирали идиотским голосованием по штатам и округам. А он все равно плевал на всех, желтых, черных и белых, он уже понимал, к чему идет дело.

Теперь, слава богу, настали иные денечки. Третий наследственный император династии Лавгудов. Кто он, индеец, афганец, латинец или ирландец? Он американский гражданин – императором может быть только американский гражданин. Гражданство это все. И в Древнем Риме было так. Сабинянин или этруск, патриций или плебей, но главное, что гражданин. Jus Quiritium, в полном римском праве.

Его, правда, сначала должен был утверждать в звании Сенат. Как утверждал его отца, а после его смерти соберется, чтобы возвести на престол сына. Потом действующий император провозглашал вечное состояние войны «ради процветания и незапятнанной чести нации», после чего оставался державным конституционным главнокомандующим на пожизненный срок. Видимость верховной свободы, пережиток, который отомрет сам собой, он, император Джордан, не станет приносить землю на его могилу. Все равно каждый разумный человек не может не отдавать себе отчета: в государстве есть только две могущественные силы – это имперская армия и вольная гражданская чернь. Все остальное должно подчиняться им. Если хочешь места в Сенате, открывай свой банк и плати. Если хочешь иметь собственно банк, выворачивай наизнанку то, что осталось, и тоже плати. Народу – за выбор, солдату – за долю дохода в сенатских провинциях. Ибо консульские провинции принадлежат одному императору, неприкосновенная частная собственность, у Гильдий отваги не хватит поднять на нее руку. Да и как это сделать? Управляющие имперские военные прокуроры злее собак, и уж, конечно, не ставят ни во что ни сенаторов, ни их беспомощный, как детский лепет, налоговый контроль. Он, император Джордан, единственный в Великой Америке человек, который платит общественных налоговых сборов столько, сколько сам хочет. Ведь армия стоит дорого, но она того стоит.

Сегодня. Наконец, сегодня. Никто не посмеет вякнуть ни слова против. В столицу еще вчера введен был Первый Британский, страшный легион. Имя ему «Рапакс» – хищник, и он всегда оправдывал свое название. А в Чесапикском заливе поднялся из океанских вод субатомный крейсер «Ной». Для охраны правопорядка, исключительно для охраны: чтоб не возникло бесчинств в веселые часы последующего народного ликования. Жалкая кучка опасливых торгашей, Гильдия Преданных, им только на руку, но трусость мешает открыто признаться. Пусть лучше император примет «благую инициативу» в свое ведение. Суемудрые прихвостни, они не в силах понять – тот, кто возьмет на себя, в первую очередь возьмет себе. Гильдия Оппозиции, те умнее и потому опасны. До сих пор. Недобитки прежних правлений, еще мечтающие втайне, а некоторые и открыто, об эфемерных демократических порядках минувших времен. Сенатор Гельвидий Родригес и сенатор Ли Пет. Что же, закон об оскорблении Республиканского Герба и Флага никто не отменял, как и смертную казнь за подобное действие. Потому он, император Джордан, всегда носит в Сенате долгополый плащ, расшитый государственными символами. Что относится к его особе, относится и к ним, вместе они одно целое. Главное, соблюсти формальную сторону вопроса. Американской конституции без малого четыреста лет, и он отнюдь не собирается ее менять, разве возобновить лишь некоторые «утратившие актуальность статьи» и, наоборот, упразднить некоторые устаревшие, «прогрессивные поправки».

В рамках закона можно все, учил его отец, второй наследственный император Энгус Лавгуд. Только надо правильно подогнать закон под эти рамки, чтобы они пришлись закону впору. Он знал, о чем говорил, его старик, чьим любимым занятием в редкие часы досуга было обрамлять багетом новые картины, отец обожал поддерживать «молодые дарования». И если картина не подходила под обрамление, он безжалостно обрезал или дополнял ее с нужных сторон. Приговаривая удовлетворенно воркующим голосом:

– Так‑то лучше. Намного лучше!

Как долго и трудно достигала империя своего нынешнего состояния. Мировое господство, бесплодная химера канувшей в Лету эпохи. Не господство, но центр разумной Вселенной. Все дороги отныне ведут в Вашингтон и далее на гору Народов, где немыслимой громадой воздвигся единственный в своем роде Золотой дворец Лавгудов – в центре шокирующей мраморным размахом внутренней площади, под куполом химического хрусталя сохранялся крошечный Белый Дом, прежняя аскетическая резиденция выборных монархов‑президентов. Даже вспоминать смешно. Смешно, зато полезно, как и многое другое. Его предки нарочно не стали перестраивать Капитолий, не стали обновлять ветшающие части, не стали ничего менять. Убого и жалко на фоне императорской резиденции смотрелся его одинокий облезлый купол. Сенат – оплот гражданской свободы американской нации. Свободы слова, собраний, волеизъявления и предпринимательства. И на здоровье. Американский народ имеет все это сполна. И лишь теперь начинает понимать то, что император уразумел давным‑давно. Это все мнимые свободы – свободы для бедняков. А его народ баснословно богат. Ему нужна иная свобода. Свобода лишать свободы других, неамериканских граждан. В могущественной Римской империи эту простую истину понимали очень хорошо.

Все равно, под каким пресным соусом подают вкусное блюдо. От этого хуже оно не становится. Единственный гарант справедливости в целом мире, он и приносит только мир ценой его военной машины. Разве когда‑нибудь было иначе? Si vis pacem para bellum. Союзники из скудной Европы не будут обездолены, если поведут себя правильно. Это они и сделали. За что удостоились чести состоять под защитой Периферийного права, с неполными, но достаточными для благополучия американскими привилегиями. Их, конечно, не выбирают в Сенат, не вручают генеральские жезлы в Пентагоне, не допускают в административные министры, но в дворцовом управлении немало толковых франков, германцев и тюрков. За умелую службу положена щедрая плата.

А Демократия Российская? Что ж, они растеряли последние коренные зубы. Передние им выбили еще давно. В самом начале восточных колониальных войн. Остались чуть ли не в гордом одиночестве, и если бы собрались с духом тогда, кто знает? Где бы сейчас стоял его императорский дворец? Но не собрались. Малодушно предали всех, кому было по дороге с ними, ради сиюминутной выгоды. Южных славян и северных корейцев. Сербов, мадьяр, ливийцев, палестинцев, сирийцев, даже собственный Кавказ и Белую Русь. Последние азиатские союзники откололись полвека назад. Теперь это старый пес, который может только лаять на караван и плестись по следу в пыли. И пусть лает, пока не сдохнет. Так некогда император Траян поступил с парфянами – политическая изоляция и парочка блицкригов на границе в упреждение и предупреждение. Все же мощное было царство, эта Россия, но величие его сгинуло без возврата. Вот что бывает, когда примериваешь на себя непривычную личину и стать, стихийно и бестолково подражая чуждым порядкам. Демократия‑то их и довела до ручки, неумолимо выродившись в разбойную олигархию, умникам из Сената чем не урок? До сих пор лакомый кусок, но не надо спешить. Не надо. Чтобы не подавиться. Имперская политика не терпит суеты.