Волга-матушка река. Книга 2. Раздумье

— То есть?

— Умеете подходить к людям: Ларина-то как обломали. Талантливый мужик, но порою строптив, даже свиреп.

От похвалы в душе у Акима Морева зашевелилось что-то сладенькое: липкая это штука — похвала, порою переходящая в лесть. Как ни сопротивлялся ей Аким Морев, а в душе все равно что-то сладенькое шевелилось. Верно, вначале он и сопротивлялся, пожалуй, так же, как сопротивляется гармонист: его просят сыграть, а он ломается, потому что знает — просителям нравится его игра. И с Акимом Моревым происходило нечто похожее, когда кто-либо из выступающих с похвалой упоминал его имя, ссылался на его высказывания. Это уже стало общераспространенным: упоминали его имя на общих партийных и беспартийных собраниях, на пленумах обкома и даже на бюро обкома.

«Значит, и уважают и любят, если то и дело в речах упоминается мое имя. Значит, я умнее других, если умею так суммировать. Значит…» — думал Аким, и эти «значит» стали размножаться, как размножаются вредные бактерии. И вскоре «размножение» перешло грань. Аким Морев начал пускать в ход противоядие даже против незначительной критики в адрес обкома. И однажды, слушая очередного, по его мнению, «критикана», он мысленно произнес: «Сопляк, а учит. Надо его осадить», — и тут же содрогнулся, потому что понял: если так стал реагировать на критику, то это его заведет далеко.

Придя к такому заключению, Аким Морев начал резко обрывать ораторов, восхвалявших его, но вскоре убедился, что те обижаются. И задумался: что же предпринять?

«Какая скверная хворь и как трудно от нее избавиться. А не избавишься — погибнешь», — решил он и обратился к членам бюро обкома:

— Товарищи! Многие в своих выступлениях ссылаются на мои высказывания… Я прошу прекратить сие.

Члены бюро как-то невнятно рассмеялись: до них еще не дошла значимость сказанного Акимом Моревым, что и подтвердил, как всегда резко и откровенно, Александр Пухов:

— А чего тут фордыбачиться? Искренне упоминают ваши высказывания, Аким Петрович, а вы чего-то… Будто девица на выданье.

И все присутствующие, конечно, кроме Сухожилина, подумали: «А в самом деле, чего ради первый секретарь обкома ломается?»

Паузу нарушил скрипучий голос Сухожилина:

— Девица? Слон, а не девица! Не видите, хвост на спину закинул.

— Фу! — фыркнул Александр Пухов. — Нет-нет, да и сморозит Гаврил Гаврилович. Экое отколол! Хвост на спину. Да, кстати, у слона хвост — закорючка, до спины не достанет.

Наступила напряженная, перед боем, тишина.

— Видите ли, — чуть погодя заговорил Аким Морев, подыскивая слова и усмиряя в себе гнев на Сухожилина. — Видите ли, товарищи, похвала и лесть тесно переплетены… И то и другое вредит нашему брату. Вы знаете, как похвала, особенно лесть, уродовала некоторых даже больших людей, вселяя в них манию величия, а отсюда вытекала нетерпимость к критике: «Что хочу, то и делаю: я гений». Вот что порождают похвала и лесть. Я, конечно, хвост на спину еще не закинул, но могу… И прошу вас, оберегите меня от такого поступка.

А вот сейчас Николай Кораблев назвал Акима Морева педагогом, и у секретаря обкома на душе снова зашевелилось сладенькое.

— Ведь на бюро, Николай Степанович, договорились не хвалить друг друга, — недовольно произнес он.

— Прошу прощения, Аким Петрович, но это от чистого сердца.

— Верю, но не надо об этом. Согласился Ларин строить жилища из красного камня — и чудесно.

— Но ведь вы-то его похвалой сломали?

— Во имя дела!

— А разве я вас назвал педагогом не за дела? — возразил Николай Кораблев, даже обидевшись.

— В тупик меня загоняете. Но, право же, не надо об этом. Есть такая поговорка: «Если тебя всюду начинают расхваливать — остерегайся».

— Позвольте-ка, Аким Петрович. Ну, а чем же вы намереваетесь оплачивать человека за хороший труд, за хороший поступок? Когда мой сын хорошо выполняет школьную работу, я ему говорю: «Молодец. Замечательный мужик будешь!» А по-вашему — молчи? Или, например, рабочие выполнили задание — хвалим, и те довольны, гордятся. Не выполнили — черепаху им преподносим…

— Там другое дело. Но и там чрезмерной похвалой мы порою портим даже передовых рабочих-новаторов. У вас на автомобильном был Зломов. «Метод Зломова» — так писали во всех газетах и на всю страну, и… Зломова не стало: сначала зазнался, с рабочими перессорился: «Вы мне не указчики». И остался один, как голый человек на пустынном острове. Дальше дорога известная: спился и прочее. Так ведь, Николай Степанович? И в этом виноваты мы: вовремя не заметили, как похвала стала разъедать душу Зломова.

— Допустим, что это перехлест с нашей стороны, — возразил было директор автомобильного завода, молниеносно припомнив ряд подобных случаев. Хотел еще что-то сказать, но Аким Морев перебил:

— Перехлест или недохлест — неважно. Но если похвала портит таких людей, как рабочий Зломов, то нашего брата, имеющего власть, она прямо-таки калечит. До нас с вами областью руководил Малинов. Не того выбрали? Допустим, что так. Да. Это так, в чем я еще раз убедился в колхозе «Партизан». Но вдобавок Малинова вместо того, чтобы жестоко критиковать, на каждом перекрестке славословили. Бюст Малинова красовался в окнах магазинов. Да мы бы с вами от стыда сгорели, если бы увидели свои распрекрасные бюсты! А Малинов видел и не сгорал. Мало того: лично утвердил проект своего бюста и из государственного кармана отпустил сто пятьдесят тысяч рублей «на размножение».

— Да неужели лично?

— Мне недавно показали собственноручную резолюцию Малинова. Почему он решился на это? Славословили его на каждом перекрестке и вбили в голову, что он гений областного масштаба. А вы, мои друзья, и меня похвалой хотите превратить в подобного урода! — вдруг неожиданно и зло закруглил Аким Морев.

— Да что вы! — воскликнул Николай Кораблев. Он опять хотел возразить, но Аким Морев снова перебил:

— Лучше расскажите, как живет Татьяна Яковлевна.

— Пишет. Большое полотно «Оборона Приволжска». Знаете, когда приехала в Приволжск, она посмотрела на развалины города и зарыдала. Спрашиваю: «Что с тобой?» — «Вижу всех», — только и ответила. Друг она мне, Аким Петрович.

— Да-а. Друг, — задумчиво произнес Аким Морев, и губы у него сжались, а на скулах забегали желваки.

Николай Кораблев понял, что своим искренним и хорошим хвастовством разбудил в секретаре обкома какую-то внутреннюю боль, и осторожно заговорил:

— Красивый вы мужчина, Аким Петрович. Опять похвала? Но ведь вот иногда смотрю на вас и завидую.

— Чему? Урод, что ли, вы?

— Урод не урод, а завидую. И порою думаю: зазря пропадает в вас мужицкая сила.

Аким Морев деланно засмеялся: