Волга-матушка река. Книга 2. Раздумье

— Не я и не мы, а сама жизнь диктует, — ответил Иннокентий Жук, сбрасывая с себя напускное — крестьянское. — Законы жизни, или, как ученые говорят, экономические законы, они человеку не подчинены, а диктуют стойко. Не разобрался в них — пропал: хозяйство заскрипит, или опять-таки, как ученые говорят, падет производительность труда. Стало быть, падет материальная ценность хозяйства, что отразится на производителе, то есть на человеке.

— В чем же вы это усмотрели?

— Иван Яковлевич… Астафьев правильно писал в своей статье: слияние двух хозяйств в единое устранило излишние рты, утвердило единство управления колхозом. А главное, повернуло умы колхозников. До этого как было? Пашет трактор, колхозники идут мимо и не заглянут: не наш трактор. Мое в колхозе, наше — это чувство еще крепко сидит в нашем брате, в том числе и во мне, Аким Петрович. Я-то ведь тоже все тащу к себе в колхоз, а не к соседу. Вы можете это объяснить групповой собственностью. Что же, я согласен. Но ведь она существует, и ее экономические законы диктуют свою волю и мне, и нашим колхозникам; ныне колхозники не проходят мимо, а останавливаются посмотреть, как наш трактор пашет.

Вот, значит, как! Колхозное хозяйство вбирает в себя МТС и этим самым упраздняет государственный орган, управляющий хозяйством колхоза. Значит, создается новая форма. А не будет эта новая форма, находясь в руках бывших крестьян, мелких собственников, диктовать свою волю государству?

И Аким Морев ставит перед Иннокентием Жуком вопрос в лоб:

— Овладев такой формой хозяйства, мужичок не будет нажимать на государство?

— Это-то почему же? — Иннокентий Жук даже приостановился.

— По скупости своей, — проговорил Аким Морев, полностью не высказывая истинной тревоги.

— Скупость не глупость. Побольше бы нам скупых людей, тогда не транжирили бы. Да и не в этом суть вашего утверждения, Аким Петрович.

— А в чем? — тут приостановился и Аким Морев.

— В Отечественную войну колхозники рука об руку с рабочими защищали Советскую власть, а ныне — в мирном труде будут нажимать на свое родное государство? Глупости, конечно, Аким Петрович. Это ведь все придумывают те, кто полюбил тихонько жить, сытно питаться плодами народного труда и на колхозников посматривать, как на низшее, некультурное население, зараженное мелкособственническими инстинктами.

Акима Морева эти слова вогнали в краску. Надо же было возникнуть такой дурной мысли и такому дурному выводу! Чтобы скрыть на лице краску стыда, секретарь обкома нагнулся, сорвал кудрявую, похожую на игрушечную елку, травку-солянку, сырую, но плотную и гибкую, как гуттаперча.

И секретарь обкома проговорил:

— Как только завершим строительство канала, я приеду к вам, Иннокентий Савельевич. Вы не останавливайтесь — делайте все, что вам подсказывает жизнь и совесть. Только помните: это большое, государственное дело, и мы поручили этот опыт никому другому, а именно вам.

— Не с узкой колокольни смотрю, Аким Петрович.

И они оба смолкли.

По степной дороге ехали два всадника. Они так плотно сидели в седлах, что со стороны казались неотделимы от коней. Да, казалось, и кони неразлучны: они бегут легкой рысцой, звонко отбивая копытами, прядают ушами, грызут удила и роняют белые хлопья пены. А седоки о чем-то говорят и хохочут на всю степь.

— Ибрагим Явлейкин и золотой Егор Васильевич, — снова преобразившись в колхозника, проговорил Иннокентий Жук. — Едут, чтобы проверить, как и что, а потом донести до чабанов, — и крикнул: — Эй! К чему, зачем, по какому поводу отары покинули?

Всадники приблизились. Увидав Акима Морева, Егор Пряхин застеснялся было, а Ибрагим расплылся в улыбке и, не слезая с коня, протянув руку, произнес:

— Сочинитель, э! Марьям сказала: «Нет сочинитель. Есть большой секретарь».

— Все еще помнишь, Ибра? Ты это выбрось. Шутковали с тобой, — проговорил Егор Васильевич и тоже пожал руку Акиму Мореву. — Отары покинули на помощников, Иннокентий Савельевич, едем по воле чабанов: удостовериться, хлынет вода к нам в степь или одна пропаганда?

А когда они отъехали, Иннокентий Жук сказал:

— Слыхали: удостовериться… и чабаны послали из своей среды самых знатных. Казалось бы, что им? У каждого для отары колодец есть. Что еще надо? А вот: больше воды — значит, больше овец. Для кого? Не для себя же, а для государства.

И опять смолк…

Мимо них на сером в яблоках коне промчалась всадница. Конь шел во весь опор, двигая ногами, точно рычагами, а над спиной всадницы развевалась белая накидка.

То была Марьям.

— Ездила посмотреть своих «дочек», — пояснил Иннокентий Жук.

4

Все шло как будто очень хорошо, и, однако, Акимом Моревым снова овладела тревога.

«А вдруг опять степь повернется к нам злой стороной? Тогда в третий раз народ сюда, как говорит Вяльцев, медом не заманишь. А ведь у нас главное не решено: подземная река все еще пучится дрянью».

Над «главным» бились все: Николай Кораблев, Аким Морев, академик Иван Евдокимович. Тут уж, конечно, Вяльцев ничего поделать не мог.

Кстати, на строительство канала добровольно съехались почти все участники пленума обкома: Чудин, Ермолаев, Иннокентий Жук, Усов, Наталья Михайловна, Марьям. В штаб-квартире Марьям появлялась несколько раз: все находила какое-нибудь дело, которое без вмешательства Акима Морева решить якобы невозможно.

«Милая девушка, — думал о ней Аким Морев. — И хитрость-то у нее какая-то наивная: нарочно ведь так поступает. Дескать, пойми и смотри на меня».

И было на что посмотреть…

За эти месяцы она возмужала: раньше, разговаривая с Акимом Моревым, стеснялась, искоса и мельком посматривала на него, теперь входила в штаб-квартиру, гордо неся свое красивое тело…

«Какая бы хорошая жена была… для Опарина», — глядя на Марьям, всякий раз думал он, уже зная, что Алексей Маркович не в шутку воспылал к Марьям. Да и у самого Акима Морева при встрече с нею появлялось радостное на душе, но это было чувство, какое испытываешь, например, при виде восходящего солнца. Однако вчера при встрече с Марьям в степи он почувствовал иное: она глазами позвала его… и он чуть было не сдался. «Видишь — люблю, — мелькнуло у него. — А Опарин? Пусть уж Опарин», — через какую-то секунду с холодной рассудочностью мысленно произнес он, и эта рассудочность сразу отрезвила его, а другое, теплое чувство заставило думать о Елене.

Да. Но самое-то тревожное там — впереди.

Впереди, на перемычке, все еще «работала» древняя река. Инженеры во главе с Николаем Кораблевым и в согласии с академиком сначала хотели обойти эту подземную реку: взять вправо или влево и прорыть дугообразный канал. Но геологи, исследовав реку, заявили, что она тянется километров на сто вправо и километров на шестьдесят влево и там впадает в огромное озеро Янтарь.

— Значит, основательно легла поперек Большого канала… поперек горла, — говорил вчера вечером Николай Кораблев. — Если бы знали раньше, то сразу бы рыли тоннель, замораживали стенки и укрепляли бы их бетоном.

— Как же это проглядели исследователи наши? — возмущенно спросил Аким Морев.

— Река шириною всего метров в пятьдесят — шестьдесят… Невозможно же исследовать каждый метр на протяжении ста шестидесяти километров.

А народ уже поверил, что строительство канала скоро будет завершено и в степи хлынет вода, — вот почему колхозы вокруг озера Дундук и ниже ускоренными темпами возводят кошары для овец, базы для рогатого скота, несмотря на то, что поперечная каналу река все еще пучилась дрянью.