Волга-матушка река. Книга 2. Раздумье

— Не могу я, Ваня, колхозников ослушаться. Положено убеждать. А мне, признаться, и самой жалко цвет губить. Вот ты толковал мне: в природе есть свои законы. Понимаю, какой закон приказывает нам цвет уничтожить: деревцо еще не окрепло, оно еще только-только корешками цепляется за матушку-землю, а если мы оставим цвет, тогда деревцо обязано будет плоды питать-растить… значит, не хватит у него сил заложить плодовую почку, дать новые побеги. Все это я понимаю. Это закон. Так ведь?

— Так, — согласился академик.

— Плохой закон. Не на службе он у нас, а, наоборот, диктует: уничтожай цвет. Вот вы, ученые, и подумайте, а нельзя ли этот закон как-нибудь перевернуть? — неожиданно предложила Анна. — Ты ведь говорил: «Оседлать их дано человеку».

— Как быстренько ты хочешь законы природы оседлать.

— Мозгой, мозгой шевелите, товарищи академики, — хотя и в шутку, но со скрытым упреком произнесла Анна, растирая икры ног, с трудом переводя дыхание. Ей уже не под силу было так сгибаться, а натруженные ноги ныли.

— Помогу! — Академик опустился на колени перед женой.

— Ну, что ты… Ванюша… родной мой. — Анна вся вспыхнула, подобрала ноги под стул и обеими руками ласково потянула Ивана Евдокимовича за волосы, чтобы он встал.

Как раз в этот момент под окна подкатила, тихо гудя, машина и вскоре в домик вошел Аким Морев.

Анна сразу подметила: гость чем-то взволнован, но виду не показывает, старается быть веселым.

— Здравствуйте — здравствуйте — здравствуйте, — говорил он, улыбаясь губами, но не глазами. — Соскучился по вас. Еще бы, столько времени прошло, как мы виделись! А вы, Анна Петровна, прямо-таки расцвели.

Анна гордо вскинула голову.

— Расцвела, что и говорить.; А вам, наверное, чайку?

— Обязательно, и обязательно — с верхней полки.

— Крепчайшего, — ответила Анна, выходя из комнаты.

Как только Анна вышла, Аким Морев перестал улыбаться и, наклонившись к Ивану Евдокимовичу, прошептал:

— Вы ведь мой друг?

— Да. Неуклонно, — ответил тот, посматривая на секретаря обкома.

— Как друг и скажите… что она… как она? Елена Петровна?

— Да так, ничего. Беда у нее случилась: восемнадцать коней погибло. Люся Пряхина что-то там перепутала. Хорошо, что кони-то принадлежали директору соседнего Чапаевского совхоза Ермолаеву, — говорил Иван Евдокимович, видя, как Аким Морев все больше и больше бледнеет, а левая бровь у него начинает дергаться. — Да, Ермолаеву, — продолжал академик, не в силах понять, почему его слова больно бьют секретаря обкома, и стараясь упокоить его. — Ермолаев — мужик славный… Он Елену Петровну не подведет. Вчера заезжали к нам. Оба веселые. Смеются, балагурят. Оба, знаете ли, такие красивые. И отправились в Приволжск, к вам, посоветоваться о чем-то. Елена Петровна отговаривала, а Ермолаев настаивал. Да что с вами, Аким Петрович? Заседаете дни и ночи, а теперь выбрались на солнце — и вот вам, — недовольно проворчал академик и позвал: — Аннушка!

— Не надо… Анну… Анну Петровну… — И Аким Морев подумал: «Так вон почему она сказала: «Мне стыдно». То увлекалась мною, теперь Ермолаевым… и — «стыдно». Да, конечно, и мне было бы стыдно». Собрав силы, заговорил:

— Позвоните, пожалуйста, Петину… ну, моему помощнику… и попросите разыскать Елену Петровну. Пусть она остановится у меня на квартире… Мне самому неудобно. Понимаете? — глядя на недоумевающего Ивана Евдокимовича, говорил Аким Морев, в то же время думая: «Если она любит меня, то остановится у меня на квартире, как и сам я поступил бы на ее месте. Нет — значит, «мне стыдно» всерьез и надолго».

— Что ж, позвоню… Только не понимаю, что вас так тревожит? Но позвоню, позвоню. — Академик вышел в соседнюю комнату, и вскоре Аким Морев услышал, как он заказал Приволжск, потом заговорил: — Товарищ Петин? Там где-то у вас в городе Елена Петровна… Что? Перед вами сидит?

Услыхав это, Аким Морев вошел в комнатку и зашептал на ухо академику:

— Соврите, пожалуйста. Если будет спрашивать — я уехал на Черные земли.

И академик крикнул в телефонную трубку:

— Скажите ей, пусть остановится на квартире у Акима Петровича. Аким Петрович был здесь и отправился на Черные земли, — кричал академик, глядя на взволнованного Акима Морева и, делая ему знаки пальцами, спрашивал: ну, что еще соврать?

— Больше ничего… ничего. Ответ узнайте.

— Ну как она, согласна, нет ли? — спрашивал Петина академик. — Нет? Не хочет? Почему? Там удобно, и все такое. Напрасно, — и повесил трубку.

А Аким Морев, как от удара, опустился на диванчик и застыл, уже не слыша слов Ивана Евдокимовича, думая о своем:

«Да что же это она делает со мной? Зачем? «Оба, знаете ли, такие красивые», — вспомнил он слова академика. — Молодые… красивые… веселые. Им не до меня. Ну, и пусть».

И, пересилив боль, заговорил о другом:

— Иван Евдокимович, а я ведь за вами приехал. Нужны вы нам в городе вот как, — сказал он, черкнув ребром ладони по горлу.

— Это что же вам так приспичило? — спросил академик. — Анна! Аннушка! Давай чай. Утомился Аким Петрович. Вот за чайком сейчас и поговорим. Аннушка! Как у тебя там?

— Сейчас вскипит. Не сырой же подавать, — весело ответила Анна из кухоньки и позвала: — Аким Петрович! На минутку… Что-то покажу вам.

А когда Аким Морев приблизился, она, стесняясь и в то же время по-матерински заботливо, прошептала:

— Вы с Еленой-то что? Как у вас? У Елены беда тут стряслась. Большая. Любченко чуть не прибил ее… И ждала она вас. Ох, как ждала, как ждала!

У Акима Морева чуточку отлегло на сердце, но он, видимо, чтобы убедиться в правдивости слов Анны, произнес:

— Что ж. Бывает. А теперь другого ждет.

— Нет. Она не такая, чтобы финтить да винтить. Ермолаев-то красавчик. Не в нашем вкусе такие… И не думаю, чтобы у Елены было что.

Аким Морев откровенно сказал:

— Не знаю. А я паспорт было прихватил. Думал, зарегистрируемся и всем объявим — муж и жена… А она укатила. Молодой… Красивый… И грустно. Очень, — вертя в пальцах паспорт, проговорил он, затем сунул его в карман с небрежностью, точно носовой платок.

— Все узнаю… и сообщу вам. Чую вашу боль: сама перемучилась этим же, и дважды, — тихо произнесла Анна.

— Чего это вы там шепчетесь? — послышался ревнивый голос Ивана Евдокимовича.

— А это дело не академическое, — возвращаясь вместе с Акимом Моревым в комнатку, заговорила чересчур оживленная Анна. — Чайку попьем, и на собрание: ждут там нас. — И снова скрылась на кухоньке.

4

Иван Евдокимович, как только Аким Морев вышел к Анне на кухню, вдруг спохватился, рассуждая сам с собой: «Как же это я оказался таким черствым? Он страдает, а я ему — «оба красивые, оба веселые, оба радостные». Надо дело поправить: позвоню Елене и… на правах родственника скажу: «Не годится так относиться к Акиму Петровичу: влюбилась в другого, так открой…» А ему от этого станет легче? — упрекнул сам себя Иван Евдокимович. — Экое утешение: влюбилась! Нет, как-нибудь переговорю с Еленой. Вернется из города, и переговорю: мол, не годится так. Человек, мол, он хороший, Аким Петрович, и все такое прочее. А если она влюблена в Ермолаева? Красивый парень, и однолеток с ней. Это ведь, говорят, важно, — однолеток. А Аким Петрович старше ее лет на двадцать. Хотя, что ж, еще Александр Сергеевич Пушкин сказал: любви все возрасты покорны. Ей-то да, но покорна ли она тем, кто в возрасте?» Так рассуждал Иван Евдокимович и, как только с кухоньки вернулся Аким Морев, заботливо спросил:

— Вы с Еленой-то Петровной… влюблены или что? А?

После разговора с Анной на душе у Акима Морева чуточку посветлело, и, однако, он не пожелал перед академиком говорить о своем чувстве к Елене и потому натянуто ответил:

— Да, слышал о беде… восемнадцать коней, говорите? Слышал. Человек она хороший… Елена Петровна. Помочь надо. Обязанность моя такая — всем помогать… Честным, конечно. А вы вот не хотите нам помочь.

— Ах, только-то? — сразу успокоившись, воскликнул академик. — Для чего я вам понадобился в городе?